+ + +
На недавнем московском аукционе
ходил такой слух, что боюсь записывать:
в записной книжке Виктора Цоя
есть телефон Юрия Айзеншписа.
Но не того Айзеншписа земного,
что сбежал из нашего мира тесного,
а воздушного, облачного, продувного –
Айзеншписа небесного.
Его зовут Джурджус ибн-Ишмаэль,
и по сути он демон, вернее, джинн.
До наших полуночных земель
он раз в год долетает: таков режим.
Человек, который купил эту книжку,
навалив на себя Эверест долгов,
вырывает заветную страничку,
а все остальное бросает в огонь.
А потом он звонит со своего сяоми,
наугад подбирая префикс верхнего мира:
Отзовись, ангел мой, отзовись, черт возьми!
Ангажируй меня, ангажируй!
Дай мне голос тяжелый и гулкий, как шпала,
дай такую походку, чтоб с ходу в бой.
Подари мне судьбу – и тогда, пожалуй,
я, чем смогу, расплачусь с тобой.
Сделай меня одним из вас
и возьми мою ненужную зрелость, старость.
Я готов встретить свой ЛАЗ, ЛиАЗ,
ПАЗ или что там еще? Икарус.
Айзеншпис хохочет – в его неприютном мире
так мало бесхитростных развлечений –
и дарит просителю жирный анальный чирей,
не поддающийся никакому лечению.
А книжка выпархивает из огня,
невредимая, непрочтенная, в серной вони.
Помни меня, ищи меня
на следующем аукционе.
+ + +
Бенедиктов – это звучит солидно.
Бенедиктов – это звезда столицы.
Ходит гордо, смотрит молодцевато.
Реформатор, визионер, новатор.
Ну, а Пушкин… даже по звуку: «Пууушкин».
Полевой зверек, шерстяные ушки.
Староват и ростом жене по сиськи.
Неприметный прыщ на земле российской.
Бенедиктов – мощь, Бенедиктов – буря.
Бенедиктов – солнце в густой лазури.
Бенедиктов, волн повелитель юный,
поведет в Америку наши шхуны.
Ну, а Пушкин – это пурга, телега.
Это вьюга нам наметает снега.
Темнота, метель, без огня селенье.
Синоптическое недоразуменье.
+ + +
Люблю, когда поют солдаты,
играет верная гармонь.
У них получены мандаты
на сокрушительный огонь.
На одиночный и на кучный,
на шквальный, будто ветр ночной,
неумолимый, однозвучный,
трассирующий, разрывной.
Но за минуту до сраженья
еще и более того
люблю, когда поют мишени
срединой круга своего.
Поют фигуры из картона,
пока не вздыбилась земля
и полутонны, килотонны
не докоснулись ковыля.
Люблю, когда в весеннем парке,
где каждый ищет свой досуг,
девица в форме санитарки
поет на камеры подруг
про то, как поступью чудесной
идет десантный батальон
и как в печурке бьется тесной
огонь – огонь – огонь – огонь.
+ + +
Он широк, он русский человек,
много в нем лесов, полей и рек,
компетенций, навыков и знаний.
Ночью, погасив в квартире свет,
ходит он по кухне как хозяин.
Он широк, как мамин сибиряк,
папин коми, тетушкин уралец.
А когда ненастье при дверях,
сорван крюк и мрак на землю бряк,
он кричит ура. Не вру, ура ведь?
Видел я его на Поварской,
лик его сиял над мелюзгой
от ноздрей до самых до окраин.
Он табак покуривал донской
и читал газету «Киевлянин».
+ + +
Было время, когда я снимал номера
на проспекте, сбегающем вниз.
Было время, когда меня стриг Антуан,
подававший надежды стилист.
Подавал, подавал, да и двинул в бега –
в Монсегюр или прямо в Инту,
и директор салона, любитель Дега,
провожал его в ночь, в темноту.
А ко мне в номера приходили друзья –
волк и заяц, слонёнок и ёж.
Укрывались от града, огня и вождя,
говорили то правду, то ложь.
Я нестриженным целую зиму ходил,
а когда растопило снега,
я бестрепетно выбрал одну из Людмил,
что наделал любитель Дега.
В голове моей ножниц летал махаон,
все ненужные мысли состриг.
Я услышал сирени малиновый звон
и смородины синий язык.
Я, смирясь с этим шумом, вошёл в этот гул
и забыл, как нелепый навет,
что на снежной вершине стоит Монсегюр
и шахтерское братство навек.
РЕЧФЛОТ
Поговори чуть-чуть со мной,
мне холодно весной.
Возьми меня в свой флот речной,
в свой дивный флот речной.
Хотя бы юнгой в экипаж,
пусть я уже не юн.
Работу мне любую дашь,
хоть вычищать гальюн.
Я век стоял на берегу,
терял часы и дни.
Уже я видеть не могу
плавучие огни.
Какой оклад, какой расход –
расскажешь мне потом.
Возьми меня на теплоход,
идущий под мостом.
Где чардаш бьется о фальшборт
и палуба в дыму.
Где кровь шампанская течет
сквозь Тверь и Кострому.
Не отходи, побудь со мной,
мне сердце успокой.
Возьми меня в свой флот речной,
не нужен мне морской.
Хоть крысой в трюм меня впиши,
хоть судовым червем.
Последней браги для души
из Волги зачерпнем.
Потом глумись и веселись
весь бесконечный век.
Но хоть до Астрахани, плиз,
не списывай на брег.
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!