У МОГИЛЫ НЕИЗВЕСТНОГО СОЛДАТА
Его зарыли в шар земной…
Сергей Орлов
А на земле ручьи звенели,
Цвела сирень,
Старела мать…
Ему б сейчас лежать в постели,
А не на площади стоять.
Продут позёмкой
Зимний вечер.
Проулки, улицы – пусты.
И стынут каменные плечи
Под плащ-накидкой темноты.
Его в Орле
или в Иркутске
Ждать перестали земляки.
Ему бы сесть,
Переобуться
И, похоронке вопреки, –
В тот край,
Где пролетело детство,
Вернуться на исходе дня,
В избе родимой отогреться,
А не у Вечного огня.
* * *
На марше,
В карауле,
На привале,
Когда почти беспомощны слова,
Не красноречьем слова
Дружбу мы сверяли,
А степенью солдатского родства.
И в степень превосходную
К России
Мог возвести я преданность свою,
Когда вдоль строя знамя проносили,
Пробитое осколками в бою.
ПОМИНКИ
Жизнь торжествует в разномастном гуле,
Где вздохи вдов порою не слышны…
В большой эмалированной кастрюле
Замесит мама
Тесто на блины.
И соберет соседок и знакомых,
Запрячет под косынку седину.
А тёплый блин
Вдруг встанет в горле комом,
Когда я на собравшихся взгляну.
Там, за окошком,
В этот вечер глуше
Шумят листвой осенние леса.
Помин души погибшего отца.
Она в мою переселилась душу!
Я разолью,
Как требует обычай,
Настойку, что от выдержки светла.
О коробок сломаю уйму спичек,
Прикуривая около стола.
СИРОТА
Палисадники,
Пихты –
Станция Юшала.
У него из родных тут
Лишь Россия была.
Он с котомочкой тощей,
Как взрывною волной,
На вокзальную площадь
Был отброшен войной.
И под небом весенним
В сорок трудном году
Зарабатывал пеньем
Он себе на еду.
Пел он плохо и жалко.
Но плясал – как цыган!
Мурашами бежали
Цыпки вверх по ногам.
Мог сыграть и на ложках
О ладошку руки.
В кепку падали гроши,
Звякали медяки.
Вся в мазуте и саже
Телогрейка была.
Тётя Нюра однажды
В дом его привела.
Тётя Нюра в ушате
Замочила бельё…
То ли брызги на платье,
То ли слёзы её…
СЛЕПОЙ
В огне бомбёжки,
В адском скрежете
Навеки свет в глазах потух…
Так обострила тьма кромешная
Его обыкновенный слух,
Что научился он по голосу
Определять прохожих рост,
Как поле – по шуршанью колоса,
Сентябрь – по шелесту берёз.
Бесшумной палочкой бамбуковой,
Что верной спутницей была,
Не мостовую он простукивал –
Гремел во все колокола.
Звонил о братьях по оружию!
Как будто бы из-под земли
Неумирающие души их
На стук откликнуться могли.
Пожгла, сломала, исковеркала
Подлесок жуткая гроза…
А иногда во сне,
Как в зеркале,
Он видит вновь свои глаза.
ПОСЛЕВОЕННАЯ ВЕСНА
Брату Николаю
Ты помнишь ту весну:
Упрямо к небу
Рвалась настырно ранняя трава.
А наша мать
За полбуханки хлеба
Ночь напролёт вязала кружева.
Скребла полы
И клеила калоши,
Поглядывая часто на кровать,
Где спали трое пацанов подросших,
Любивших плакать,
Петь
И рисовать.
Ты помнишь?
Мама выменяла где-то
За кружева карандашей набор.
И не тогда ль
Я приобщился к цвету,
Который мне сопутствует с тех пор.
Им стал зелёный.
Зеленели листья
И не могли завянуть на корню.
И потому я позже
Стал танкистом,
Что в цвет защитный красили броню.
ТЁТКА ДАРЬЯ
В День Победы
Тётка Дарья –
Вот уже который год –
Утром мужнины медали
Мягкой тряпочкой протрет.
Так в награды фронтовые
Въелась горечь передряг,
Что, всю жизнь прошив навылет,
Память
Встанет вновь в дверях…
Вот летишь ты на свиданье
За околицу села
Никакой не теткой Дарьей,
А невестой, весела…
Сотни звёзд!
А может, тыщи?
И, не помня ничего,
Ты сама во тьме отыщешь
Губы жаркие его.
На счастливейшей полянке
Знать не знали
Ты и луг,
Что – Прощание славянки –
Вырвет милого из рук…
Я б за то вручал медали,
Что жила
В дни тех годин
Вера в силу ожиданья
Даже в плаче проводин.
Шла она с бойцами рядом,
Согревала в снег и в дождь…
Ты прильнёшь щекой к наградам
И украдкою
Всплакнешь.
ПОЧТАЛЬОНША
Как долго –
Через всю Россию –
Шли письма.
Днём и по ночам.
А ты, девчонкой, разносила
Их по дворам односельчан.
Летела мигом
К ждущим окнам,
Надеждой жившим всякий раз.
Такая шустрая,
Во многом
Не сразу ты разобралась.
Взять даже то,
Что торопиться,
Пожалуй, надо не всегда.
Ведь в сумке выцветшей тряпичной
Могла пристроиться беда.
О, письма с фронта!
Глянув мельком
На штемпель, адрес и печать,
Кто смог бы так,
Как ты умела,
Их содержанье различать?..
Обманчивость благополучья –
Был в тыщу раз
В те дни страшней
Родных мужицких закорючек
Красивый почерк писарей.
Ты, размышляя на подворье,
Как бабья доля тяжела,
В конверт заклеенное горе
Вдове
Растерянно несла.
И, жадно вслушиваясь в сводки,
То в жар бросающих,
То в дрожь,
Солдатки знали –
По походке –
С какой ты весточкой идёшь.
КРАЙНЯЯ ИЗБА
Пурга.
Ни огонька и ни столба!
Усталости слепая паутина…
Но в белом мраке крайняя изба
Меня, как сына,
На ночь приютила.
В ней не нашлось домашнего вина,
Но угольки нашлись для самовара.
Хозяйка престарелая –
Одна! –
В ней, доживая век свой, зимовала.
В ней пышно взбитых не было перин,
И мне постелью стал тулуп овчинный.
А я сидел на лавке
И курил,
Прикуривая жадно от лучины.
В печи сухие таяли дрова,
Стреляя, как неотсыревший порох.
И думал о старушке я сперва,
Потом – о крайних избах,
От которых
Такой короткий путь до большака…
Отсюда – не на жатву урожая –
Сибирская крестьянка
Мужика,
Сынков своих на запад провожала.
Как ночи ожидания длинны!
Как луч надежды призрачен и тонок!
Здесь проходил
Передний край войны,
Сердца сжимая болью похоронок.
И если снова позовет труба,
Иль заметёт дорогу вьюга злая,
Проводит нас
И встретит нас изба,
Та крайняя изба –
Не хата с краю.
* * *
Лебедеву Николаю Александровичу
Герою Советского Союза
Вникая сердцем в правду горьких сводок,
Стал город на Неве фронтовиком…
Вернулся зимним вечером с завода
Отец опять с урезанным пайком.
Не верь:
Мол, пах он клеем силикатным,
Темнея, как протравленная медь,
Одно лишь отличало хлеб блокадный –
Ни разу не успел он зачерстветь.
Лишь дочери – девчонки молодые,
Не видевшие в жизни ничего,
Глаза с трудом от хлеба отводили,
Пока мать ниткой резала его.
А сам отец, такой седой, сутулый,
Вздохнув, квартиру молча оглядел.
Нет ни стола, ни полок и ни стула.
Да – стула,
На котором сын сидел…
И вот когда в прошитом стужей доме
Всё, что горело, было сожжено,
Взял старый слесарь Лермонтовский томик
И вспомнил, может быть, «Бородино».
И передумал, видимо, о многом.
Ну а потом недрогнувшей рукой
«Буржуйку» подостывшую потрогал,
Откинул дверцу с болью и тоской.
Жену, детей, себя ли успокоил,
Пытался ли загнать подальше стыд:
«Я думаю, когда вернётся Коля,
То он поймёт, то он меня простит».
Шли жизнь и смерть по Ленинграду рядом.
Тепло от книг, текущее к ногам,
Могло назавтра стать в цехах снарядом.
Ещё одним снарядом – по врагам!
О, книги! Бескорыстные подруги –
Их меньше становилось с каждым днём –
Спасали обмороженные руки
Своим недолгим ласковым огнём.
ЧИСТОТА
Суровое военное житьё.
И столько в нём традиций, сколько прозы…
И перед боем чистое бельё
Солдатам выдавалось из обоза.
Бойцы же треугольники потом
Политрукам зачем-то отдавали.
И главное едва ли было в том,
Что люди перед смертью надевали.
Ведь где-то токовали глухари,
А рядом на дыбы земля вставала…
И всё-таки,
Чего ни говори,
Какая-то здесь связь
Существовала.
Опубликовано в Бийский вестник №2, 2020
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!