Галина Маркус. СЛУЧИТСЯ ЧУДО

***

Уже забили петуха,
уже повесился Иуда…
А все-таки, случится чудо,
хоть и не верится пока.

Мы спрятались в своих домах.
Нас запирает осторожность,
и меч безумства убран в ножны,
и сторожит, как цербер, страх.

А говорят, пришла весна,
да это попросту издевка!
Какая подлая уловка,
какая яркая блесна!

На самом деле, свет убит…
Наш свет в пещере замурован,
привален камень. Промыслово
на нас взирает злобный быт.

Надежда — словно решето,
все в пустоту из ниоткуда…
Но все равно: случится чудо
внезапно, просто. Ни за что.

Час девятый

В камне вылитые дни
обогнать себя спешат.
От осанны до «распни»
расстояние — душа.

Раскалится пьедестал,
переменится народ.
За спиною у Христа —
мается Искариот, —

— Он прощупал эти дни,
он учуял: дело — швах.
От осанны до петли
расстояние — душа.

А Петра задавит страх
в этой адовой ночи…
Задушите петуха,
как же громко он кричит!

Тьму разлили, и фонит
обезумевший злодей.
От «лама́ савахфани́»
не укроешься нигде.

Вместо неба — черный смог.
Кто же правит в этот час,
раз оставил Бога — Бог,
и Господь покинул нас?

Час девятый, перестань!
Это уксус, не вино…
От осанны до креста
человечество одно.

Часы

Старинные часы всегда стоят…
И пляшет свет, и сонно липнут тени.
А люди, опускаясь на колени,
из года в год наверх бросают взгляд —
такой обряд, хотя часы стоят.

Они вне расписания и дат.
А время, их покинув, мимо-ходит,
и тянет за незримые поводья,
и манит… но, как преданный солдат,
не покидая пост, часы стоят.

Мерцает свечек призрачный отряд.
Людей сменяют люди, а хоралы —
ночные скрипы. Исправляют нравы
и портят нравы сотни лет подряд.
Но на своем по-прежнему стоят

часы. Когда мы явимся на суд
и все пройдем под ними вереницей,
то время предпочтет остановиться,
чтоб не считать столетьями минут,
и все застынет.
А часы пойдут.

Подкинутые

Свернувшись в позу эмбриона,
мы ждем, мы терпеливо ждем:
вот примет роды дом казенный,
вот нас оставят под дождем.

Пеленки под собой марая,
беззвучным криком заходясь,
лежим, подкинутые раю,
лицом к двери, ногами в грязь.

А кто-то что-то тащит дальше
и грубо ходит по ногам,
но всякий мимо проходящий
надежду оставляет нам.

А те, которые — да в двери,
а те, которых пустят в рай,
нам говорят: здесь всем — по вере,
марай пеленки — не марай.

И нас никто не подбирает,
мы ни туда и ни сюда,
мы не доношены для рая,
мы и для ада — ерунда.

Но из дверей выходит некто
и нас находит на крыльце,
и поцелуем ставит метку
на каждом вымокшем лице,

и лба коснувшись, смотрит нежно,
стоит печально под дождем…
Но мы упрямо-безутешны
и этот взгляд не узнаем.

***

Подоконник, книжка, чашка.
К мерзлому окну
тонкой блеклой промокашкой
зимний свет прильнул.

А за шторкою дремотной
день уже остыл.
Тянут время неохотно
старые часы

и немодным циферблатом
смотрят мне в глаза:
ты-то, ты-то вино-вата,
так-таки и знай.

Любопытная, рябина
тычется в окно.
Клин не выбиваю клином,
так что все равно.

Но глядят друг в друга окна,
дотемна близки…
День твой был сегодня соткан
из моей тоски.

***

Затянулся этот день,
затянул в слепые лужи.
Складки на земле утюжит
вечер — скучный телепень.
Мир внутри и мир снаружи
чаще сходятся теперь.

Завтра, угадаю — снег,
белым тестом все слепляя,
ноты, провода, сараи,
щелки между сонных век,
край вселенной с дома краем,
— снова выпадет — навек.

Все мы, знаешь, за окном,
кто внутри, а кто на ветке,
и у нас теперь не редки
снега ком и в горле ком…
От всего дают таблетки
в мире белом и простом.

Залетев в свое гнездо,
и укрывшись с головою,
слушаем, как ветер воет:
ми-ре-соль… соль-ля-си-до…
И живущая с живою
на два такта — заодно.

Опубликовано в Этажи №4, 2021