Крысолов
Послушай, Крысолов, зачем ты снова в Гамельн?
Тут крысы не живут с тех самых дней лихих,
И тут тебя не ждут, но и не бросят камень
В тебя за все твои и не твои грехи.
Изношен твой кафтан и стоптаны ботинки,
И дудочка твоя срывается на хрип;
В глазах твоих судьбы нетающие льдинки,
В кармане — медный грош, в котомке — сухари…
Что ты пришёл узнать (а может быть, поведать?) —
Покаяться ли в чём, оспорить ли вину?
Тут все уже давно отплакали по детям,
Попутно не забыв пересчитать казну.
…А дети шли с тобой, смеясь и подпевая,
И ветер раздувал огонь сиявших глаз,
И с туч живой водой стекала дождевая,
И мир рождался вновь, как будто в первый раз…
Но латаный кафтан не заменяет латы,
И дудка — не копьё, хоть мельниц и полно…
А дети нынче тут с рожденья глуховаты
И песенки твоей не слышат всё равно.
***
Я знаю, ты — мой суженый и сущий…
Но то ли Мойры намудрили с пряжей,
В небесной канцелярии в итогах
Усталый ангел проглядел описку,
Сверхновой взрыв сместил планет орбиты,
У Гесера ли в пальцах дрогнул мел —
И линии судеб соприкоснувшись
(пока Вершитель притворялся спящим),
Схлестнулись, как два провода под током,
От нетерпенья рассыпая искры,
Но Некто поспешил рвануть рубильник,
Чтобы пресечь слепую тягу тел.
А души ещё бились мотыльками
По разным сторонам обманных окон
(из одного — в другое Зазеркалье),
Расплющившись в попытках бесполезных,
Как губы по вагонному стеклу,
С улыбкой, вскрытой бритвою Оккама…
Все девять жизней кошки одинокой
Я буду ждать, чтоб линии совпали,
И — вымолю десятую! А если
Господь не даст — у дьявола куплю…
Колыбельная серому волку
Д.
Время уходит, мимо проходит, катится с горки.
Кисло от пресного, тошно от сладкого, вязко от горького.
Спрятались в норы, словно больные старые волки:
этот в запое, та в карантине, тот на иголке.
Некогда заново, некуда дальше, незачем ближе.
Толку ли в стенах, если у дома съехала крыша?
Чёрный квадрат, заколдованный круг, перекрестия кладбищ.
Боги не дремлют, черти не шутят, волки не плачут.
Трубы трубят — то ли Армагеддона, то ли Армстронга.
Это не страшно, это не больно, если недолго.
Поодиночке из нор выползают старые волки —
и не в вольере, и не на воле, а в самоволке.
Рождественское
Д.
Эта звёздочка из серебристой фольги,
к стеклу окошка прилепленная слюной…
И алкоголь бесполезен, и анальгин
от боли банальной, въевшейся в мозг спинной.
Не будет никем услышан ни плач, ни крик —
в среде без-воз-душной нет звуковой волны.
В стеклянном небе окошка звезда горит,
в небе за окнами нет ни звёзд, ни Луны.
Не утешают слова молитв и стихов,
чтение умных книжек и звуки му…
Одна лишь слюной прилепленная любовь
и светит, и греет сквозь кромешную тьму.
***
Мы говорим на птичьем языке —
почти ничьём, понятном лишь немногим,
споткнувшимся на временном пороге,
рассеянным в пространстве и в тоске.
Мы говорим на горьком языке
себя у цели мнивших пилигримов,
когда не Храм, и даже не руины
открылись им, a лишь мираж в песке…
Мы говорим на тёмном языке
халдеев, чернокнижников, изгоев,
по чёткам слов читающих иное —
черты судьбы, грядущей вдалеке.
Мы говорим на мёртвом языке,
и сами — то ли небыль, то ли нежить…
Но как же тонкой жилкой бьётся нежность,
когда прильнёшь к слабеющей строке…
***
Д.
Ну, вот и перевалили за середину зимы,
как за середину подо льдами застывшей реки,
пыхтя, переваливают старые грузовики,
и навстречу им берег другой выползает из тьмы.
Ну, вот и перевалили за середину судьбы…
С треском под нами лопался казавшийся вечным лёд,
колёса крутились впустую — ни назад, ни вперёд, —
и мы шли по льду, и тащили прошлое, как горбы.
Ещё бы перевалить нам за середину чумы,
за середину затменья, за середину войны,
оттаять, вынуть осколки, смыть кровь и дурные сны,
и куст несгоревший увидеть: «Господи, это мы».
***
Из ребра, из бедра, из морской ли, из мыльной ли пены,
Из круженья листа и пера над притихшей Вселенной,
Из дыханья, рыданья, раденья, всенощного бденья —
Наважденье иного рожденья — от тела отдельно.
Из нелепицы шёпота, лепета, трепета, бреда,
Побрякушек, стекляшек, ракушек и рюшек поблеклых,
Из оплывшей свечи, и остывшей печи, и постылой подушки
Зарождается нечто, чтоб жадно и нежно вытягивать душу,
Оставляя внутри пустоту чистоты непорочной…
Только слёзы утри! Первый снег — он молочный, непрочный.
Первый снег — он проходит всегда, как ушиб на коленке,
Без следа, как чужая беда на немой киноленте.
Опубликовано в Этажи №3, 2021
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!