>>>
Поговори со мной, стоящий за спиною,
не поминая зла, утешь меня, утешь
на этом языке, где самое родное —
страдательный залог, винительный падеж.
Услышь меня, пока шепчу из-за плеча я,
покуда сторожу и времени сполна.
Я слышу голоса, но слов не различаю,
уже не вижу лиц, но помню имена.
Я с ними говорю, стоявшими заслоном.
Их, прозвучавших здесь, там — эхо повторит.
И ты пойдёшь за мной, как я иду за Словом,
и тот, кто за тобой, — пусть с нами говорит.
>>>
Хорошо бы жить, ничего не зная —
вот тебе коврижка-ватрушка-сайка.
Если мир — тарелочка расписная,
то и жизнь — что яблочко-покатайка.
Жаль, не наливное, а так — китайка.
Да тебе неймётся — всё ищешь смысла.
Куды котишься, ладная, молодая?
Переставляя то падежи, то числа,
на кофейной гуще впотьмах гадая,
вечный голод яблоком заедая.
Видно, не по разуму эта ревность.
Никни, долгий волос в косу свивая.
Засыпай, отравленная царевна, —
матери оскомина вековая.
>>>
Неужели, Господи, так и сгинем
на бескрайнем белом под синим-синим…
Запечатляясь письмом, портретом
(что на том — неведомо пусть на этом!)
Фотоснимком переживать живое,
комаром впечататься в лобовое,
слепком, следом ли на подталом,
чтобы здесь остаться хоть чем-то малым.
Ладно книгой, хотя бы культёй абзаца,
парой строк куда-нибудь да вписаться,
расшибая лоб, матеря иное,
всё ломиться в мнимое, плотяное,
пробивая бреши в небесной гжели,
вопрошая: Господи, неужели?..
СТИХИ ИЛЬЕ
1
Мы — в замысле — сошли не ро́зными — родными
на терние земли из Божьего жилья,
и памятью тому — моё земное имя,
созвучно твоему: Елена — Илия.
Услышь меня, услышь, хоть я шепчу иначе,
чем Ева в райский день, обутая в росу.
Под шелестом ветвей, в неразличимом плаче,
не яблоко тебе — спасение несу.
С усладой на словах и с немощью —на деле
не плотскости ищу, а помощи —душе.
Мне ноша тяжела, давай её разделим —
родные — в небесах, не чуждые — уже…
2
Как его ни зови, силой ни увлекай,
в слове, а не в любви вечность увидел Кай.
Чтоб не воскреснуть врозь, веруя, что могу,
я прорываюсь сквозь призрачную пургу.
Превозмогая хлад в этом кромешном льду,
в твой одинокий ад из своего бреду.
«Рвения моего, веры не умали, —
так и молю Его: Бог, Элоим, Или́».
В эту шагаю глушь ради любви земной.
Только — зову — услышь! Только — прошу — узнай!
Помня родство имён, не откажись, не брось,
чтобы к концу времён нам не воскреснуть врозь.
3
Это имя — льняное, больное, как стебли былья,
в тонкостенном стекле остыванье живого литья,
в черноте полыньи февраля ледяная ладья,
это — несовместимая масть — или ты, или я.
Это имя люблю за его и твою красоту,
это имя — солёное, словно осколки во рту.
4
Я чувствую, что больше не могу
жить на бумаге — мне привычней в теле.
А ты мне снишься в мартовском снегу,
лежащий навзничь в настовой постели.
Глуша тахикардический галоп,
уж столько раз во снах — напропалую —
я целовала твой высокий лоб,
что знаю вкус такого поцелуя.
На перекрёстке скрытых снегом троп —
прошу! — проснись. Но сколько ни проси я,
вся эта жизнь твоя — хрустальный гроб,
бескровная война, анестезия.
А нас так мало между всех — иных,
нас — изначально — двое, может статься,
таких кровавых, нежных и больных,
которым невозможно не срастаться.
5
Из боли выведи, избавь — дли понемногу…
Но это — разная любовь: к тебе и Богу.
Не колесница — колея, — прочь от порога.
Литое имя — Илия, как у пророка.
Но бремя бренное легко — когда без фальши.
Мне до тебя не далеко — до Бога дальше.
А мы близки — листва и ствол, но выйдет боком
мне это разное родство с тобой и Богом.
Ступая медленной стопой, ещё не зная,
что этой кровности с тобой цена иная, —
на плаху шла, где туп топор, мостки дощаты.
Просила силы, а теперь прошу пощады.
И эта слёзная стезя — к тому порогу.
А не любить тебя нельзя, и слава Богу
6
Так явственно нездешнее родство,
что большего искать — не стоит браться.
Кто даст ещё тебе такое братство
и, не страшась, уступит старшинство.
Но это братство нежностью губя,
тебе дарую кроткую строку я, —
минуя бренность, избранность такую,
что обессмертит смертного тебя.
7
Усилье слов оставило листу
на диалог наложенное вето.
Люблю тебя — как Бога — в пустоту,
не получая явного ответа.
И до тебя в безмолвии жила,
лишь на листе следила слов мельчанье.
Но чувствую, как стала тяжела
та тишина, которая — молчанье.
Меня уже ничем не обмануть —
я принимаю жизни дар кромешный.
Не отвечай, но, умоляю, будь —
как Бог, молчащий надо мною грешной.
8
Какая боль в непрошеной любви —
терпение, преодоленье ада…
С такой ни жить, ни умереть — увы…
А, если б жить, так умирать не надо.
………………………………………..
………………………………………..
Какого мёда, вереска, вина
ещё желать, какого первоцвета?
Ещё какого ражева, рожна,
родства какого, большего, чем это?..
………………………………………..
………………………………………..
Как тяжело преодолеть себя
и просто жить — поденно, по привычке,
пересыпая семечки и спички,
не маясь, о небывшем не скорбя.
9
Падёшь и не поднимешься с лопаток,
узнаешь, выживающий едва,
как рвутся узы кровного родства.
А хлеб гордыни — скуден и несладок.
Тебе уже не будет всё равно,
когда Медея увезёт руно
и обречёт Колхиду на упадок.
10
И всё же быть, отверженность терпя, —
немая, нетелесная наука —
слепое узнавание тебя:
глоток тебя, и дальше только мука.
Твой неприход в моё — уже — нигде,
один глоток из темноты горчайшей…
Ночное отражение в воде.
Я пью себя. Но жажды нет над чашей.
11
Тупое упорство природы — вот всё, что смогли, —
слепые стихии, враги, а могли бы — богами.
Над сонной пустыней моей каменистой земли
твоё соколиное солнце восходит кругами.
Пали эту землю — не жалко! — ей поздно рожать:
солёные пыльные степи, бесплодная Геба.
И мреющий воздух от клёкота будет дрожать,
и дрогнет сухая равнина, держащая небо.
……………………………………………
……………………………………………
И горькие травы поднимутся, как оберег,
над стылою лавой, над заново слепленной глиной.
И ринется время набухшими руслами рек,
и эхом прокатится клёкот вдали соколиный.
12
Скучная женщина молится по утрам,
а вечерами смотрит, как на скаку
лунная лошадь берёт барьеры оконных рам.
Ляжет в постель — проснётся с утра в снегу.
Губы срослись и слова превратили в стон —
сделалась так неясна её мольба.
Скучная женщина видит всё тот же сон —
чёрную птицу в палевом небе лба:
перед рассветом привидится ей подчас
в зыбком лице крылатый излом бровей.
Скучная женщина улыбается каждый раз,
лёжа в снегу, а думая, что в траве.
13
Где-то там высоко ввечеру протрубили «отбой».
Я заметила, стал тяжелее мой крестик нательный.
Я болею смертельно, но, знаешь, уже не тобой —
ни ревниво, ни жадно, ни страстно, а просто смертельно.
А душа отчего-то щедра, точно старая мать, —
причастившись даров, для тебя неустанно просимых.
Я, наверно, умею уже это всё принимать.
Я любуюсь на вас — молодых и беспечно красивых.
Я прощаюсь бесслёзно, но несколько слов о любви:
это всё хорошо, что она веселей и моложе.
Эту девочку хрупкую, Господи, благослови.
Я молилась не зря, и Ты дал ему ангела, Боже.
14
В золотое небо твоё отлетает мольбы зола.
Отпускаю в небытиё, из которого призвала.
Только льдинки словес граня, тенью блекну на белизне.
И не холодно без огня опалённой опальной мне.
>>>
Здесь нет чужих и ра́вно нет своих —
какой-то общий вывих на двоих,
разрозненность рискующих над краем, —
не оступись, не сгинь за окоём!..
Но мы стареем быстро, как живём.
И медленно, и скоро умираем…
Не выдавай, несведущим скажись, —
какая мука — длящаяся жизнь,
сожми её, как боль, в одно мгновенье.
Какая воля к смерти нам дана…
Война во мне — предвечная война —
грядущее всего исчезновенье.
>>>
И вроде бы ле́та короче, а зимы лютей,
и ночи бессонней, а сны наяву — беспробудней.
Уже фотографии стали дороже людей,
а воспоминания ближе сегодняшних будней.
И вещи уже тяготят, хоронясь по углам,
теснят в неуюте квартиры (тоска городская) —
желанные прежде — теперь превращаются в хлам,
лишь те, что из детства, упорствуют, не отпуская.
И вот бы проснуться отсюда, и там — наяву —
себе постаревшей, как старому другу, доверя
и ключ от квартиры, в которой уже не живу,
и запахи комнат, и звук открываемой двери…
И чтобы все живы, и в воздухе пыльная взвесь,
воскресное утро, на кухне вещает столица.
И всё, что даётся, и всё, что кончается здесь,
вне места и времени длится,
и длится,
и длится…
>>>
Кто в доме лубяном? Насельник, отвори —
поговори, согрей продрогшего на стуже.
Послушай, если ты тот, кто сидит внутри,
то почему коришь стоящего снаружи?
Чего тебе ещё?.. — за тридевять ходить,
носить тебе рожна и быть во всём повинным?
Да как тебя ни тешь, ничем не угодить —
ни птичьим молоком, ни рисом муравьиным.
Молчи себе, а нет — с любовью обличай,
по мелочи пеняй, оправдывая случай.
Не нарочито — нет, — как будто невзначай.
А лучше ничего не говори, не мучай.
Опубликовано в Лёд и пламень №5, 2019
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!