Елена Крюкова. ИРКУТСКИЙ РЫНОК

Никто и никогда

ах ну вот ты красотка лицом да к лицу
рожа в рожу гляди луноликая Смерть
ты на рынке меня наряжала к венцу
ты сажала меня во медвежию клеть
ты вопила:
живая ну сгинь-пропади
копья музыки гиблой швыряла мне в грудь
я руками раздвинув снега и дожди
сквозь тебя пролагала пуржистый мой путь
ну таращься мордаху свою приближай
щёки в белой муке красный жир на губах
ты так рядом стояла
твой крик: помирай!
что ж не падаешь? — снегом застыл в волосах
ты хрипела: скорей ты иссохни змея
до надсада: давай отдавай же концы
я тебя изничтожу ты будешь моя
как все толпы народы купцы подлецы
а весь рынок глядит
а весь рынок визжит
наблюдает меня и её: кто кого
точат в рыбном ряду заревые ножи
а в платьёвом — трясут выхваляя шитво
ах ты Смертушка сколь я видала тебя
сколь увижу ещё где же ярость и страх
ты жалейка моя ты калека-судьба
я ребёнком держала тебя на руках
помирала я в родах
тонула в морях
и на рельсах валялась а поезд — в накат
о таком не засохнуть в крови-письменах
о таком и в последней молитве молчат
заслоняет лицо твоё ржавой луной —
круглы санки-ледянки — мои небеса
снега визг под ногой
под повозкой стальной
крик истошный: осталось всего полчаса!
наплевать! словно глаз приоткрыт красный рот
я гляжу в него зубы блестят как белки´
ты шарахнешься Смерть
и пройду я вперёд
ощутив тебя на расстоянье руки
я пройду напролёт
сквозь тебя я пройду
я авоську лимонов и мёда куплю
обернусь засмеюсь на крутом холоду
я тебя ненавижу Смертяка люблю
я смертельно люблю твой незнамый приход
я зрачками ловлю голубиный твой лёт
рынок видишь: две бабы и зеркалом — лёд
рынок слышишь: никто никогда не умрёт

Град-Пряник

Ох, Град-Пряник, я дошла к тебе, дошла.
Перед телом белым расступилась мгла:
Паровозы загудели славу мне,
Даль еловая раскинулась в огне!
И сквозь лузганья вокзальных всех семян,
Через визги, через песню под баян,
Через все скрещенья православных рельс,
Через месяц мусульманский, через крест
То ли римский, то ль мальтийский, Боже, то ль —
Через всю тебя, слезы байкальской боль!.. —
Через гулы самолётов над башкой,
Чрез объятия, чернёные тоской,
Через пепел Родин, выжженных дотла, —
Ох, Град-Пряник, золотые купола,
Стены-радуги искристые твои!
Деревянные сараи — на любви,
Будто храмы на Крови! и пристаней
Вдоль по Ангаре — не сосчитать огней!
А зелёная ангарская вода
Глазом ведьминым сверкает изо льда.

А в казармах Красных не сочту солдат.
Окна льдистые очьми в ночи горят.
И на пряничных наличниках резных —
Куржака узоры в иглах золотых,
А на проводах сидящий воробей —
Лишь мороз взорвётся! — канет меж ветвей…
Ох, Град-Пряник,— а далече, между скал,
Меж мехов тайги — лежит Бурхан-Байкал,
Сабля синяя, монгольский белый нож:
Косу зимнюю отрежет — не уйдёшь…
Синий глаз глядит в отверженный зенит:
Марсом рыбка-голомянка в нём летит,
Омуль — месяцем плывёт или звездой —
В нежной радужке, под индиго-водой!..
Да нерпёнок — круглоглазый, ввысь усы —
Брюхо греет среди ледяной красы,
Ибо Солнце так торосы дико жжёт,
Что до дна Байкала льётся жёлтый мёд!..

Ох, Град-Пряник!.. Я дошла: тебе мой стон.
С Крестовоздвиже ´нской церкви — зимний звон.
Лязг трамваев. Голубиный громкий грай.
Может, Град мой, ты и есть — Господень Рай?!
Я работницей в любой горячий цех
Твой — пойду! лишь из груди сорвётся смех,
Поварихою — под сводами казарм,
Повитухою — тут волю дам слезам…
А на пряничных резных твоих стенах
Нарисую краской масляной в сердцах
Горемычную простую жизнь свою:
Всех зверей в лесах, кого кормлю-пою,
Всех детей, которых я не родила,
Все дома мои, сожжённые дотла,
Все созвездья — коромыслом на плечах,
Как объятия в несбывшихся ночах,
Как мужских — на миг блеснувших — тяжких рук
За спиной во тьме всходящий лунный круг,
То зерцало Оборотной Стороны,
Где смолою — до рожденья — стыли сны…

Ночь моя

Ах, рынок мой, звёзды крупные… Ночной, и брожу меж ларей я…
Меж ящиками и ступами… здесь лошадь стояла каряя…
К телеге старой привязана, сама шаталась от старости…
Ах, рынок, алмазами-стразами пронзаешь мои усталости…
Вот время моё могучее, слепящее, краснозвёздное —
Лежит на прилавке тучею, дрожит — рыданье бесслёзное…
Лежит на прилавке омулем мертвяцким… о, рыба снулая…
Лежит вверх еловым комлем… увялая ночь, минулая…
Дары земли прибайкальския!.. дары земли забайкальския…
Кругами — сливки слюдянские… гранаты вон чужедальские…
Так вижу всё ясно, пламенно — сама уж почти гранитная…
Ах, рёбра мои твердокаменные… а кровь — хлобыщет, открытая…
В словах этих, ах, словечушках, им жизнь посвятила отважную —
Не подлую, о, не злобную, не хитрую, не продажную…
А там — в небеси — гудящая симфония самолётная…
А время летит, настоящее, бесценное и бесплотное…
А голову задираю я: прощай, дорога неблизкая!..
Бреду по ночному Раю я — возлюбленному, сибирскому…
Мы пели, и воевали мы. Клялися вождём и знаменем.
За сгибших — все доживали мы! За мёртвых — горели пламенем!
На грудь нам и звёзды вешали! Медали — наградой честною!
Герои, глядели весело — шальные и неизвестные…
Не мнили о знаменитости. Не ведали о бессмертии.
Не клянчили царской милости. Не слали яды в конверте.
Когда голодали — смеялися: жить будем завтра, как соколы,
Привольно, гордо и счастливо — под Красной Звездой высокою!..
И что?.. Ах, ответь мне, рынок мой, иркутское моё торжище:
Куда всё исчезло, схлынуло?.. куда убежало толпами?..
Все дети уж седовласые. Друзья все — в тумане, заберегом
Парят, босые, несчастные, все — ангелы в звёздной замети…
А я?.. Всё иду, ступаю всё по снегу жёсткому в катанках:
Следы любови и памяти!.. следы, на судьбе распятые…
Вот здесь покупала хайрюза… пирог на свадебку с рыбою…
А здесь черемша, что бирюза, навалена мёрзлой глыбою…
А здесь… а вот тут… Забвение! Забыть — благодать великая.
Чтоб кончилось слёз струение. А боль истаяла ликами —
Златыми, родными, ясными, в январский мрак уходящими,
И страшными, и прекрасными, живыми и настоящими,
В ночи меня обступающими подлунными хороводами,
Грехи все мои прощающими, а смерть повернувши родами,
И чтобы руки раскинула, и всех обняла во времени,
В ночи этой, ах, за могилою, за светом чуть выше темени…

Истина

Кто торгует Родиной. Кто торгует тьмой.
Полоумно мечется навсегда немой.

Я гляжу в молчании. Я стою одна,
Бедное дыхание, Лотова жена.

Крик был: не оглядывайся! Оглянулась я.
Рынок мой, позорище, новая семья.

Рынок мой, пожарище, лютая сума,
Господа-товарищи, братья задарма!

Так торгуют падалью, папертью на слом,
Руганью и памятью, хорами хоро ´м,

Похоронкой скомканной, стоном тишины,
В лоскуты раскромсанной горечью войны!

Так торгуют гадиной, жжёт подзубный яд,
Так торгуют краденым — всем глаза слепят!

А с несчастной истиной — снег глаза слепит —
Девочка, вся выстыла, на ветру стоит.

А почём же, деточка, чуть видна-слышна,
А почём же, милая, истина одна?

Смотрит в душу дитятко бирюзами глаз.
Смотрит, как в последний или в первый раз.

Тихо льнёт улыбка бабочкой к губам.
Тихо шепчет: истина… я за так отдам…

Тихо поднимается нежных рук черпак.
Божию мне истину отдают за так.

Светлую мне истину дарят на века.
Льётся, льётся чистая синих глаз река.

И беру я истину, как котёнка, в горсть,
Вся в снегах неистовых, в дольнем мире гость,

А вокруг мя торжище пляшет и поёт,
А вокруг мя толпами мечется народ!

И никто не видит старуху в платке,
С ней девчонку малую, нежный снег в руке,

Плачут-заливаются, крестят дружку друг,
Навек обнимаются, не разнимут рук.

Плащаница

Ах ты, сколько ж я живала! Так жила широ ´ко —
От стола до карнавала, от гульбы до срока!
По земельке колесила! Грудь колола хвоей!
Выла на родных могилах… там, где волки воют…
Я жила, как зверь, так жадно! Вкусно и захлёбно!
Обворачивала плечи я песцом сугробным!
Я сама в зверьё стреляла! Рыбоньку ловила!
А мне мало было, мало жизни дикой, милой!
Воевали звери-люди да со мной, плясицей!
Им несла себя на блюде — яростной жар-птицей!
Да не жареной цесаркой, а живой безумкой!
Изумрудно перья вспыхнут! Сполохом трезубым!
Жадина, княжна, залётка! Посреди народа
Ела жирную селёдку в радужных разводах!
Из руки кормила барса! Забивала стрелки!
Пули мимо просвистели, экие безделки!
Вот ты, жизнь моя, распята на руках в морщинах:
Вот они, мои дитята, вот и все мужчины,
Вот младенческие вопли в козьем одеяле,
Вот они, мои колёса, что — колесовали!
Вот, хватайте, налетайте! Ничего не жалко —
Ни понёвы и ни корзна, ни бармы стожарной,
Ни веков, что догорели, ни любви, что жрали,
Грызли, лапали, когтили, били и свергали!
Всю я выткала на плате беспощадным златом
Распотешную жизнёшку, дары и утраты,
Образа и бездорожье, шёпотом — молитвы,
Вены, резанные молча ночи жадной бритвой…
Подходите! С рук сорвите! Рвите в одночасье
Письмена, огромней ветра, злое бабье счастье,
Жемчуга речонок сирых, давно пересохших,
Фотоснимки всех убитых, всех моих усопших!
Я-то тут! Ещё живая! Поживу, наверно!
Люди, пред вратами Рая вас люблю безмерно!
Нападайте! Растопчите! Яхонтом всех ягод —
Клюквой, россыпью брусники — вам под ноги лягу!
Раздавите в кровь! Идите вы по мне, по насту!
Пробегите мимо, волки, молоды, клыкасты!
Каждый глянет — воеводой! Каждый — князь и витязь!
На кровавый снег на красный вы не оглянитесь!
…И застынет во сугробе моя плащаница,
Вся развышита смарагдом, что лишь Богу снится,
Вся унизана судьбою — повторить не сможешь,
Кровью царскою, живою, жаркою до дрожи.