* * *
Пролетая над жизнью,
успей рассмотреть,
Как она уязвима.
Ты-то думал, что самое главное – смерть,
Будто ей, словно ластиком,
можно стереть
Всё, что живо и зримо.
Ты-то думал, что главное – то, что грубей.
Проигравшись вчистую
В ненадёжной игре меж идей и рублей,
Ты как будто в беспечных стрелял голубей,
В их ненужность пустую.
Но от слабых людей станут сильными те,
Кто в защиту им призван. –
Так с ребенком в опасной бредя темноте,
Ты бесстрашен, как призрак. –
Ты несёшь мотылька в нерушимом огне,
Будто всадник бессмертный на вещем коне,
Потому что любовь – одержимость.
Потому что я верила в то, чего нет:
В невесомую жизнь и спасательный свет.
И скажи мне, что я не ошиблась…
* * *
Яблоко, подобранное в усадьбе Рахманинова,
С розовой кожей, оставшейся от зари,
Словно с передника накрахмаленного,
Из прошлого века – бери.
После зимы, шаги его помнящей,
Дремлющий плод рукавом потри,
Чтоб заблестел, словно жук беспомощный
В теплой руке – смотри!
И через воздух, набрякший музыкой,
Будто бы летней грозой густой,
Я как во сне по карнизу узкому
Ринусь на голос твой.
Будто бы верю, что ты подаришь мне
Вечность в обмен на смерть.
Я, разрываясь, летит, над клавишами,
Вечный Второй концерт.
И в самолете ночном над Родиной,
На небесах оставляя след,
Яблоко спит. А тихонько тронь его –
Кажется, гений придет на свет.
* * *
Доходя до прозрачности,
Воздух находит предел
Состояния, где ни спешить,
Ни теряться не надо.
Ты стоишь в ослепительной точке
Огромного сада:
Это света прибавилось
Или же сад поредел?
Доходя до прозрачности,
Речь опускает на дно
Прошлогоднюю траву,
И камни, и лодку, и остров.
Остаются такие слова,
За которые просто
Полюбить и простить,
Но остаться собой заодно.
И стоит небывалая синь
На земле, на реке.
И летит в измеренье другое
Последняя мошка.
Доходя до прозрачности,
Память оставит немножко.
Чтобы было смешно и свободно
Ходить налегке.
* * *
Протяжное сплетение корней,
Ветвей, и проводов, и рек, и бродов.
Я в бронхи мира вплетена, верней –
Я воздух в их подземных переходах.
Еще не жизнь, а только кровоток.
Еще не плод, но музыка над садом.
Услышь, как распускается листок,
Заранее пронизан листопадом!
Скрипиным вздохом, выпавшим из рук,
Замри в огромном небе и не сетуй:
Вот-вот смычок в тебя проденет звук
И понесет на ниточке по свету.
* * *
Вот улыбка – лодочка, челн
В страны, где в пыли босиком
Жизнь ветохозаветнее, чем
Глиняный кувшин с молоком.
В домике молчанье плывет,
Словно запах хлеба с огня.
Сонный день, струящийся мед,
Подержи в ладонях меня
В двух витках от мертвой петли,
В двух глотках от мерзлой земли,
В детском сне, детсада окне,
Где рукою сын машет мне.
Помню жизнь на запах и вкус.
Помню и запомнить боюсь
Дым табачный, рот в молоке,
Вечные, как жизнь в мотыльке…
* * *
Как в замедленном кадре мы
Через пристальный сад
Бродим тропами карими.
…Или листья летят?
И по самое горлышко
Налита тишина
В этот флигель, опомнившийся
Ото сна.
Здесь ни боль моя русская,
Ни слова не нужны.
Здесь великая музыка
Спит внутри тишины.
К ней, как к тайному зареву,
Подойти горячо.
Ты возьми меня за руку.
Просто так, ни о чем.
Чтобы пульс одинаковый
Бился в небо, пока
Сыплют нотными знаками
Над землей облака,
Сыплет палыми листьями
Летний день кочевой.
Ничего не бессмысленно.
Ничего.
* * *
Иногда мне хочется писать письма умершим людям.
Потому что поздно, потому что больно, потому что пора.
В промежутке между землей холодной и небом лютым
Между хрипом в груди и бессонницей до утра.
В электронной почте еще есть адрес, нажать «ответить»…
Может быть, провода до сих пор ведут, как тогда вели,
В города любые, где имя то еще носит ветер,
Обрывая с губ, вымаливая у земли.
Подожди-ка, вспомни – метель и шум в деревянном доме,
Красный свитер, трубка и смех и курительном закутке.
До свиданья, некогда, и в мороз уйти – как в рассудок вдовий,
И бежать, бежать, и запутаться вдалеке…
Рукавами улиц ловить троллейбусную улитку.
Обернуться к свету, к лицу твоему, обернуться к лику.
Я еще не готова сойти с ума в невесомый свет.
Не смотри в глаза, не давай руки, не пиши в ответ.
* * *
Потому что через снег
Потому что неужели
Проступает человек
Тихо-тихо еле-еле
Потому что ты молчишь
Потому что слушать рано
Или поздно или странно
Или лишь
Ах какая тишина
Небывалая по смыслу
Низким пологом нависла
Ночь нежна
Не бывает в феврале
Но была неосторожно
Потому что жизнь возможна
И на скошенном крыле
Я не верю в громкий шаг
В резкий свет и взрыв полярный
Дышит Бог молекулярный
Точит пробочку душа
Незатейливым дымком
Изнутри любовь сочится
И на свете чисто-чисто
Снегом снегом молоком
И не сбудется уже
И не надо и ни строчки
Жизнь как воздух в оболочке
В тонкой маленькой душе
Дай коснуться насовсем
Жив покуда осязаем
Ничего-то мы не знаем
А зачем
* * *
Сюардессы, летящие в Питер, прозрачны, как снег.
Некрасивые, лёгкие,
голосом воздух полощут.
Завтра выпадет снег поутру
на Дворцовую площадь,
и они в этом городе
выпадут жить на просвет.
Некрасивые женщины – дар,
мимо глупой судьбы
неизбежно всем нравиться –
в русло свободы веселой.
Быть сильнее своей красоты,
быть почти невесомой!
Быть почти тишиною
среди бестолковой стрельбы.
Почему же опять
ты летишь в человеческий плен?
Зверь не ищет в своей красоте
ни забавы, ни смысла.
Что ты тащишь ее,
будто ведра несёшь коромыслом?
Будто жизнь опасаясь пролить
в уготованный тлен.
* * *
Как хорошо быть девушкой из Сибири.
Переселенье, ссылка,
а нам – домой.
У нас запасная жизнь, наши вехи шире,
Нам некогда жить разною ерундой.
Покуда доверие наше едва оттает,
И резко континентальный проснется взгляд –
Какие-то люди были – и перестали,
Отчаялись, разлюбили, сменили стаи,
Уехали и вернулись уже назад.
А нам возвращаться всегда –
в самый центр мира,
где ось пролегла от космоса до ядра!
А прочее – командировочная квартира,
Непрочная и простудная, как ветра.
Мы сдержаны и тяжелы –
ничего, привычка
Молчать на морозе
бескрайние наши дни.
Сибирь, вековая песня, тоска и притча.
Мы ведьмы твои. Хранительницы твои.
* * *
Ничего я не знаю.
Иду по холодной стране.
С каждым шагом моим
становясь всё странней и странней.
Или страньше.
Потому что вмещая в себя
ее судьбы и сны,
Я вместить не могу
постоянно растущей страны.
А была она маленькой раньше.
Поначалу размерами с маму,
Потом уже с двор,
Расширяя маршруты,
Круги, глубину и простор
Потрясений, времён, революций.
И хотел бы, возможно,
Грибком продремать в кузовке.
И хотел бы пройти
мимо шторма по узкой реке.
Только поздно уже разминуться.
Только стали острее
слова эти: свой и чужой.
Только предки следят
за любой неумелой межой
через неотмененное детство.
И пока я смотрю
уходящему времени вслед,
остается во мне
вертикального воздуха свет.
От которого некуда деться.
* * *
Молоком горьковатое слово запить,
Чтобы вдох был по-прежнему светел.
Глубина, на которой нельзя разлюбить,
Всё прощает, заметил?
Через медленный сад, где гудит чернозем,
А листва говорит еле слышно,
Мы идём, будто мы никогда не умрём,
Собирать перезрелую вишню.
Что делить нам с тобою на этой Земле?
Нам и так-то по темечку било:
Не остаться в гордыне, в обиде, во зле.
А иначе – зачем это было?.
Опубликовано в Плавучий мост №1, 2022
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!