Ты не знаешь, о чем будет твой новый текст, но ты можешь увидеть его отсвет в предыдущем.
Я отправил эссе «Благородный пепел» в редакцию одного из журналов. На следующий день, к моему огромному счастью и удивлению, мне ответили. Эссе заинтересовало, но оказалось крохотным по объему. Также редактор спросил меня, нет ли в моем запасе истории, связанной с особыми людьми. И тут меня пронзило. Я не знаю, что это. Мистика или тонкая режиссура судьбы, но буквально за неделю до письма от редактора я сделал попытку стать ближе к особым людям. Я написал директору «Театра Простодушных» Дмитрию Чернэ. Об этом театре я узнал из инстаграм-аккаунта фотографа Александра Гребешкова. Монохромные фотографии с показа спектакля по пьесе Алексея Ремизова остановили мое внимание, напугали, встревожили. Я перешел по ссылке и оказался на страничке «Театра Простодушных».
Увидел, что после безвременного ухода из жизни основателя театра, главного режиссера Игоря Неупокоева, коллектив, оправившись от потери, постепенно обретает новую жизнь и приглашает к сотрудничеству режиссеров со стороны. Я написал Дмитрию с прямым и простым вопросом: нужен ли театру режиссер? Простота — хуже воровства. Ответа на мой вопрос не последовало.
Я отбросил эту идею, тем более в моей голове не было конкретного материала, который я мог бы предложить к постановке, сказать по правде, я вообще мало представлял, кому и куда пишу. Мне просто была нужна режиссерская работа, и я рассылал веером свое портфолио.
Рядом с домом, где я живу, располагается центр для особенных детей. Идя к метро, я всякий раз прохожу мимо зарешеченных окон, и вижу висящую на здании табличку: «Особые дети иногда могут кричать и необычно себя вести».
Я никогда не слышал криков и не видел ничего необычного, потому что я проходил мимо. После письма от редактора, я повторно написал Дмитрию Чернэ и спросил, есть ли возможность присутствовать на репетиции, объяснил, что пишу материал об особых людях, о том, как они существуют в пространстве театра. Дмитрий ответил мне через две минуты: «Сегодня в 15:00 мы репетируем в СПИД-центре на Сыромятнической. Приезжайте».
Меня встретили Дмитрий и Соня. Соня — волонтер центра, и сегодня у нее был первый рабочий день. Для нее, как и для меня сегодня все было здесь впервые. Соне девятнадцать лет, она год прожила в Венеции, училась там на архитектора, но поняла, что не может без России и вернулась на родину, где хочет найти свое дело, а главное, быть полезной людям. Сегодня Соня — своего рода помощник режиссера: наливает чай актерам, угощает их печеньем, помогает переодеться из уличной одежды в репетиционную. Дмитрий Чернэ предупредил меня, что сегодня будет не весь состав, только трое. Кто-то изолировался на даче и боится вируса, кто-то недавно сделал прививку и отходит от нее, кого-то не смогли привезти родители, а кто-то вообще уехал в отпуск.
В репетиционном зале меня встретила Вика.
«Привет! Меня зовут Денис. Я посижу на репетиции, ты не против?» — осторожно спросил ее. Она подошла ко мне на цыпочках, улыбнулась эльфийской улыбкой, протянула руку. Рука было холодной, но уверенной. «Меня зовут Вика, очень приятно». Снова улыбнулась.
Я не мог определить, сколько Вике лет, да и сама она запуталась в цифрах, когда я спросил ее об этом. Бестактный вопрос она восприняла с детской гордостью и сказала, что ей 23. Потом оказалось, что Вике 32 года, у нее синдром Уильямса, для которого как раз характерны такие эльфийские черты лица, широкий лоб, разлет бровей, неестественная и не сходящая с лица улыбка. У Вики задержка умственного развития, но я не могу сказать, что это так уж бросается в глаза. Пока мы ждали двух опаздывающих актеров, коллег Вики по сцене, она успела рассказать мне всю свою жизнь.
Меня поразил ее словарный запас, она могла витиевато выражаться, но все словесные формулы были клишированные, как будто заготовленные. Раньше она жила в Ясенево, а теперь они с мамой переехали на Кантемировскую, там как раз строят огромную эстакаду. Папа у Вики — детский хирург, мама — врач, но сейчас работает парикмахером на дому. Это она сделала Вике модную прическу во французском стиле, «под мальчика».
«Как я выгляжу? Тебе нравится?» — спросила Вика, а потом за время нашего разговора еще несколько раз повторила этот вопрос. Ее очень волнует внешний вид, она стесняется себя, переживает, что сегодня в метро поймала косой взгляд на себя.
Я искренне сказал Вике, что мне нравятся ее белая кофточка (связала бабушка крючком), салатовые брюки (подарила мама на день рождения 9-го февраля), белые носочки и голубые сандалии (чуть натирают правую ногу).
Еще Вика пожаловалась мне, что ей не уступают место в метро. Потом она вспомнила о своей ссоре с мамой. Причины ссоры Вика уже не помнила, но ощущение потери контакта и микроразрыва до сих пор не может забыть. Рассказала, что училась до 9 класса в массовой школе, а потом ее отдали в специнтернат, потому что родители не нашли подходящего варианта для продолжения обучения. В интернате Вику били и обижали. Однажды она не выдержала и вылила себе на руку стакан с кипятком. Злость внешняя обратилась злостью, направленной на саму себя. А, вообще, Вика очень любит селедку, но ей ее много нельзя, потому что больные почки, но она все равно ее ест, маленький кусочек и все, хватит. Да, и еще кока-кола, без нее Вика тоже не видит своей жизни. Ну, и театр, конечно, без него тоже.
В это время в репетиционный зал вошел Никита — большой, высокий человек, с выбеленными волосами. Такой русский широкоплечий богатырь. У Никиты синдром Дауна, но в той форме, которая позволяет ему передвигаться самостоятельно. Он хорошо говорит, правда чуть спотыкается на шипящих звуках. Никита принес в пакете новую картину, которую нарисовал акрилом. Он с гордостью подарил ее своему директору, режиссеру и другу Дмитрию. На картине в духе импрессионистов изображено «Ласточкино гнездо» в Крыму. У Никиты явно есть художественный талант. Ему 31 год. Еще Никита посещает уроки академического вокала. Я подписался на его страничку в Инстаграме, которую Никита сам активно ведет. Там много фото, сделанных в поездках, совместные фото с друзьями. В его статусе ВКонтакте стоит цитата: «Любовь найду тогда, когда она меня найдет». Никита социализирован, открыт к общению и готов к большой любви.
Наконец, появился третий актер — Руслан. Руслану 39 лет, он — один из старожилов «Театра Простодушных», играет в нем с 1999-года. Тогда Руслану было шестнадцать лет. Игорь Неупокоев набрал свой первый актерский поток из воспитанников спецшколы для инвалидов и начал проводить с ребятами речевые тренинги, основанные на собственной, выработанной годами методике. Он был уверен и доказал это в дальнейшем с успехом, что если у невербального человека с синдромом есть внутри чистый, правильный, красивый голос, его можно при помощи долгой, скрупулезной проработки вытащить наружу. Если же такого внутреннего голоса нет, это тоже не беда. Руслан говорит неразборчиво, но эмоционально окрашено. Да, он не социализирован. Во всем ему помогает мама Светлана, которая и привела его на репетицию. Она же объездила вместе с сыном многие страны, в которые театр был приглашен с гастролями. Светлана помнит все взлеты и падения коллектива, все трудности с финансированием, площадкой, которые не покинули театр и по сей день. Театру нужен инвестор, раскрутка, большой зрительский охват. И, конечно, свое помещение, где можно репетировать и прокатывать спектакли.
Руслан подошел ко мне и протянул руку. Я спросил, как у него настроение, он ответил — хорошо, улыбнулся и показал знак «палец вверх». Я в ответ тоже показал Руслану этот знак. Понял, что мне трудно долго смотреть в глаза людям с синдромом. Я стараюсь как можно скорее отвести взгляд в сторону. Это дело привычки, доверия, принятия. Они мгновенно чувствуют фальшь и сомнение по еле заметному изменению лица, их не проведешь, да и не нужно этого делать.
Ну, наконец, все в сборе и можно начать репетицию.
Дмитрий сегодня и в роли организатора, и в роли режиссера-репетитора, который поддерживает тонус спектакля, поставленного Игорем Неупокоевым много лет назад. Он также и актер, говорит роли за отсутствующих, параллельно следит за тем, чтобы ребята не проспали свой выход, подсказывает текст, если они вдруг запамятовали. Сколько энергии, драйва, мощи в этом двадцатисемилетнем строителе театра. Какой вес он взвалил на свои плечи.
Я, Дмитрий и волонтер Соня, мы все младше Вики, Никиты и Руслана. Это числа, в которые трудно поверить. И в то же время мы не чувствуем себя в роли взрослых, мы — на равных.
Я был не знаком с текстом ремизовской пьесы-мистерии «Бесовское действо». Знал, что она была написана в начале двадцатого века, точнее в 1908 году. Премьера состоялась в театре Комиссаржевской в Петербурге, произвела в свое время фурор, аллегорично и жестко высмеивая человеческие грехи и пороки.
В отсутствии бойцов-актеров трудно уследить за развитием сюжета и можно лишь считывать эмоциональный градус, в котором работают ребята. А он запредельный.
Меня поразила актерская природа Вики, без скидок и поблажек. В самом начале спектакля у нее довольно длинный монолог, она играет собирательный образ бесовской силы. Милая девочка, кокетливо спрашивающая меня перед репетицией, как она выглядит, на сцене превратилась в валькирию, страшную дьяволицу. Изменилась пластика, стала колкой, уверенной и ломкой, поменялся голос, в нем появились стальные ноты и даже хрипотца. Сложнейший монолог, который бы не сразу присвоила себе профессиональная артистка, звучит из уст Вики невероятно легко и свободно.
Затем Вике подал реплику Никита, и я тоже поразился действенной точностью сказанной им фразы. Руслан в постановке отвечает за комедийную составляющую. У него всего три выхода на протяжении часового спектакля, но каждый сопровождается бурной реакцией зрителей. Мы смеемся до слез — я, мама Руслана и волонтер Соня. Соня сегодня тоже говорила текст Ремизова и была у Дмитрия на подхвате, впервые попробовала себя на сценической площадке. И ей очень понравилось быть внутри.
Меня радовало, что наблюдая за репетицией, я не делал скидок, не закрывал на что-то глаза. Да, ребятам трудно держать в уме мизансцены, они плохо ощущают границы своего тела в пространстве, поэтому в спектакле много статики и простых, незатейливых форм. Да, бывает, что они забывают текст, но на этот случай в театре за кулисами всегда есть дежурная мама, которая подскажет реплику. И спектакль продолжится в прежнем режиме и градусе.
Сейчас в театре готовятся две премьеры: одна — «Пир во время чумы» по Пушкину, вторая — документальная, собранная из непридуманных историй, рассказанных самими ребятами. Это будет первый опыт, когда они окажутся на сцене без профессиональной поддержки. В других спектаклях всегда есть направляющий, профессиональный актер, который дирижирует всеми. В «Бесовском действии» такой дирижер — Дмитрий.
После репетиции ко мне снова подсела Вика, призналась, что немного устала. Я похвалил ее, сказал, что она самая настоящая актриса и что ее монолог был просто блестящим. Вика рассмеялась неожиданно громко — взрыв смеха, как будто открыли взболтанную бутылку «Кока-колы». Потом она меня снова спросила, как она выглядит, и, уверившись, что все в порядке, попросила добавиться к ней на страничку в Инстаграме, которую ведет ее мама. Там много фотографий с выступлений. Вика в красивых сценических нарядах, платьях с перьями. «Приходи на “Пир во время чумы”. Я там играю Мэри и пять раз переодеваюсь» — призналась мне она. Вика — истинная, подлинная актриса до кончиков пальцев. Ей в первую очередь важен костюм. И я ее понимаю. Когда его надеваешь, ты преображаешься, становишься иным, изменяешь форму и содержание. Отрадно, что содержание у Вики ничем не уступает форме.
Репетиции, как правило, длятся недолго, чтобы ребята не уставали, примерно полтора часа. Это короткая вспышка, пребывание в моменте, существование только «здесь и сейчас». Как только ребята оказываются вне стен театра, они забывают о том, что было на репетиции, не анализируют, не рефлексируют, не копаются в себе, как профессиональные актеры, с желанием уничтожить себя после бездарно сыгранной роли.
Они живут театром только на сцене, но живут им на пределе своих сил.
Я поблагодарил Дмитрия и ребят за возможность присутствовать на репетиции. Я сам, без всякого напоминания, сказал Вике, что она прекрасна, и что я обязательно приду на премьеру «Пира во время чумы».
Выйдя из СПИД-центра, я испытывал странную смесь чувств.
Болела голова, центр лба — там, где мог быть третий глаз.
Это все странно, и чтобы дать моим ощущениям верное определение нужно время. Но есть понимание, что вдруг приоткрылось новое зрение, спящее до сегодняшнего дня.
В искусстве есть такое понятие — катарсис, наивысшая степень потрясения. Такое бывает после увиденного спектакля, который вдруг тебя переворачивает с ног на голову. Тебе больно и в то же время сладко от этой боли, тебе хочется плакать, и ты не можешь объяснить причину своих слез.
Нет, это не жалость к себе или к другим, нет. Это слезы от той любви, которая не требует причин и следствий. Она сама по себе. Есть и все. Подходит к тебе, кладет свою руку на твою руку и смотрит тебе прямо в глаза. Она может спросить тебя, как она выглядит, может показать тебе поднятый вверх палец и улыбнуться, может прочитать монолог, нарисовать твой портрет, она даже может неожиданно крикнуть и как-то необычно себя повести. Она может все.
Р.S. Отправив текст про «Театр Простодушных» в журнал, я получил ответ от редактора: «неплохо, но неформат. Нам все-таки нужны истории о детях». Конечно, сначала я расстроился, а потом… А потом понял, что это все действительно неформат, в который я сам с трудом встраиваюсь. Я слишком отформатированный, чтобы говорить об этой теме так уверенно и во весь голос. Я — неофит в этом «неформате». И мне надо приложить немало сил, чувств, времени, чтобы изменить свою заданную (кем?) форму.
Опубликовано в Этажи №4, 2021
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!