Никита Иванов. Василий. Екатеринбург; Москва: Кабинетный ученый, 2020
Если рассказать историю достаточно уверенно и убедительно, в ее реальности мало кто усомнится, и тем более никто не задумается о реальности ее рассказчика. Впрочем, пока не об этом.
Писать рецензии на своих ровесников — занятие достаточно странное по ощущениям, ты как будто находишься в сравнительном обороте, хотя должен быть в позиции не то дополнения, не то пояснения. Тем более что тексты уже тридцатилетнего Никиты Иванова, написанные плюс-минус десяток лет назад, непростительно хороши для его возраста.
Возможно, на руку сыграло то, что сборник «Василий» (как и все сборники поэтической серии «InВерсия») крайне невелик по объему и включает всего десять, вероятно, лучших, стихотворений двадцатилетнего Иванова.
Эта книга является своеобразной антологией и подведением итогов, ибо, насколько мне известно, больше этот автор литературой активно не занимается и новых текстов не пишет.
Тексты Иванова — это снимок времени, своеобразная окаменелость, которая запечатлела раковину уже древнего моллюска-Екатеринбурга 2000-х годов, встречающего нас (почему-то рестораном) «Ростиксом» и модой на экстази в первом же стихотворении-новелле.
Не скажу, что помню это время плохо, просто с другого ракурса, однако культурно-бытовые маячки, разбросанные по страницам, каждый раз невольно заставляют мозг не то лихорадочно вспоминать, не то подделывать воспоминания о временах былой славы ЖЖ, каналов Discovery и Animal Planet, о переименованных уже по несколько раз ГИБДД и ОБНОН и прочих обывательских прелестях (потому что «временах прелестей»).
Собственно, обыватели и являются главными героями текстов Иванова: от студента до клерка, даже, казалось бы, громкий Джим Моррисон на самом деле «не хуже других, <…> не то, чтобы звезда первой величины, / но он доволен, и ему хватает на жизнь и хватает работы». Среди этих персонажей нет героев или романтиков, они предназначены для среднестатистических условий существования в среднестатистической стране, ее среднестатистическом субъекте.
Она работает продавцом
в киоске «Цветы».
В ее прошлом образование,
муж, мечты.
В настоящем — телевизор
и ложь
Субъекте, к которому тексты Иванова привязаны достаточно жестко. Насколько нелепой бы ни была характеристика «русский» для автора, придется признать, что этот отягощен еще и уточнением в виде «уральский». Это заметно по тому, как единственный американизированный текст сборника (при всей любви к американским текстам) «Звезды, полосы» качественно выпадает из ряда других — Иванов не может писать о Джиме и Джеке, он должен писать о Костике, о русском. А русское, оно всегда создается по принципу чукотской песни, даже если видно исключительно место, где неясно, «че делать», и слушать нечего, кроме «Сомнамбулы» (не «Чайф» же, в конце концов).
Конечно, фокус внимания может смещаться, например, на Бостон, или Рязанскую область, или Петербург, но ненадолго, потому что «потерявшего сознание молодого мента на футбольном поле
<…> затоптали представители культурной столицы», а под Рязанью «пустая совсем голова <…> холодно, б***ь. <…> бело» — персонажам там неуютно, они выходят из необходимой им зоны комфорта, они становятся героями, вытаскивая замерзшие трупы из домов. В то время как их место в пробке на Гражданской, на горе Волчихе, в Пионерском районе, где может «дать люлей гопота» — короче, в границах святых для еще одного аспекта ивановских текстов цифр: 56 и 60 — широта и долгота Екатеринбурга.
вечером у магазина «природа»
встретились два друга
один — мой школьный товарищ
другой — я по дороге
из института
мой товарищ дима предложил
здесь вечером выпить
после кажется
вторых бутылок пива
56 и 60 — именно с этими цифрами в уральской столице начинаются наркотики и проходят лейтмотивом через сборник «Василий». Я уже упоминал, что в 2000-е была мода на экстази, но, помимо них, в «молодежную троицу» входят еще алкоголь и марихуана, которыми балуются и не очень персонажи Иванова, и неспроста. Дело в том, что наркотики — штука метафизическая, тут и игра со смертью: «Брат Кости <…> конечно же, умер от передоза», и муки похмелья, приводящие мозг в уникальное состояние полуреальности: «не делайте ему больно», и округлые «мысли об экваторе», позволяющие не совсем сойти с ума на «тигриной» почве.
Метафизичность — вообще важная составляющая поэтики Иванова, однако она целенаправленно прикрыта хламом и мусором быта, которые должны ее спрятать от не совсем внимательных глаз, — есть в этом принципе что-то общее с творческим методом Бродского. Эту «прикрывающую конструкцию» особенно хорошо видно в паре первых двух стихотворений «Мой сосед Костик» и «Сказка о рыбаке и рыбке»: абсолютно бытовое и жесткое первое, напоминающее даже что-то из грязного реализма, вроде Уэлша, стихотворение прикрывает второе, фаталистское, полное отчаяния и потерянности, где кульминации, сюжетная и смысловая, находятся в разных местах текста, и после новелльного пуанта с рыбаком появляется экзистенциальная рыбка: «Рыбка лежит, умирает <…> двигает молча ртом, говорит постой, <…> нам не принадлежащая, вся не наша. <…> И мы теряем рыбку, и окурок старый рядом с рыбкой лежит гниет».
Иванов создал маленькую статичную вселенную, населил ее персонажами и стал рассказывать истории, которые в ней находил, в том числе и свою. Это привело к тому, что в нашей реальности теперь существует два Иванова, и оба они, тридцати- и двадцатилетний, находятся на страницах этого сборника и переглядываются между собой и читателем через окошко-стихотворение. «Это мое первое стихотворение о литературной жизни», в котором автор обыгрывает свою литературную судьбу, неразрывно связанную с Василием Чепелевым, в честь которого и названа книга (вероятно, таким образом Иванов благодарит и отдает должное своему «отцу-создателю»), является первым камнем в строении ивановской вселенной, главным маяком эпохи 2000-х годов этого сборника, поэтическим маяком, маяком уральским.
Оно как бы кольцует судьбу персонажа Никиты Иванова через этот сборник, приводя ее в исходную точку, чью-то постель. На том и закончим.
Опубликовано в Вещь №1, 2020
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!