ОСЕННИЙ РУССКИЙ ПОЭТ
Валентин Нервин. Раз и навсегда. Книга новых стихотворений. – Воронеж: Издательский дом ВГУ. 2020. – 142 с.
Мне уже доводилось писать о поэзии воронежского поэта Валентина Нервина – самобытного, с выраженным поэтическим характером мастера. Но у пятнадцатой книги новых стихотворений автора есть своя отдельная нота: книга увидела свет в год 65-летия поэта и включает новые стихи, написанные в 2018-2019 годы. В этой книге Валентина Нервина немало текстов, напоминающих читателю о поэтике автора, о свойственных ему приёмах стихописания. Но по настроению своему многие стихи держатся на иной грустноватой интонации. Есть ощущение, что, не потеряв свойственной Нервину иронии, эта поэзия приобрела сильнее выраженный жест, за которым таится жизненный опыт, таится ощущение неуловимого, казалось бы, движения времени.
На перекрестке судеб и дорог
я огляделся вдоль и поперек:
земля поката, а душа крылата.
Я видел свет небесного огня,
который завораживал меня,
и говорю на языке заката.
Пора усвоить истину одну,
что высота уходит в глубину,
где наша боль и вечная потрава.
Мы не имеем права убивать
и не имеем права умирать –
на остальное мы имеем право.
Это право на своё слово, на поиск смысла жизни, на которую Валентин Нервин смотрит сквозь волшебную призму своего поэтического взгляда. Нервин философичен. Он мудрец. Но его философское мировидение лишено всякой догматики и поучительности. Он фиксирует факты, события, переживания, из которых выстраивает свою картину жизни. Его свободное поэтическое дыхание по-прежнему наполнено остротой мироощущения.
Ободзинская песня в транзисторе
по железной дороге вела
электричкой до станции Дзинтари,
где красавица Вия жила.
Под шальными балтийскими звездами,
над моей непутевой судьбой
танцплощадку за старыми соснами
раскачал окаянный прибой.
До чего же красиво танцуется
на еще не забытый мотив,
и пожизненно где-то волнуется
нестареющий Рижский залив.
Это совсем не скучное нытьё. Эта нота расставания. В книге живой памяти поэта эта нота звучит проникновенно. Мир меняется, но человеку трудно согласиться с тем, что перемены эти не всегда разумны и человечны. Он, словно бы, настаивает на своём особом, осеннем состоянии души, на чувстве уходящего времени.
Веселый июль,
не жалея себя, колобродит,
избыточный август
гуляет, в фанфары трубя;
но лето уходит,
и жизнь понемногу уходит –
и то, и другое вернется,
не помня себя.
И снова звучит тот же мотив, та же музыка осени, оттенённая сердечной перекличкой с русскими поэтами:
Ну, вот и закончилось лето,
недолгое в нашем краю.
Под небом осеннего цвета
среди листопада стою.
Нетрудно понять с полуслова,
что этой печали под стать:
Есенина или Кольцова
в такую погоду читать.
Уже безоглядно русея,
на круге печали земной,
Сергея, потом Алексея
цитирую, как заводной.
По русской печали осенней,
на долгие лета вперед
остались Кольцов и Есенин –
а всё остальное пройдет.
Цитировать Нервина трудно: не хочется вырывать слова из контекста стихотворения, где чувство и поэтическая мысль органично перетекают одно в другое. И в этом контексте книги звучит другое имя, не ограничивающее «русской печали осенней»:
Осень играет страстями
на убывание дней,
листья швыряет горстями
в сторону жизни моей.
Всё суета и химера,
но от угла до угла
возле Петровского сквера
тень Мандельштама легла.
Тем радостней и живее звучит такое очень русское, почти частушечное восьмистишие:
Жил себе да поживал,
а в итоге оказалось:
всё, что я зарифмовал,
материализовалось.
Эх, коробушка полна,
да подсумок оборвался –
и какого я рожна
материализовался?..
Это очень характерно для поэтического взгляда автора. Он не бывает многословным. Ему, этому осеннему русскому поэту, достаточно восьми строк, чтобы мы удивились, как необычно, как неожиданно видит и осмысливает жизнь с высоты своей, пришедшей к нему мудрости, Валентин Нервин:
Когда уходит Старый год,
его на славу провожают:
сегодня кто-то водку пьет,
а кто-то елку наряжает.
От всех печалей и невзгод,
назло врагам и непогодам
я провожаю Старый год –
он был когда-то Новым годом!..
ВСЁ ОТСТАНЕТ, А ЭТО НАВЕК
Галина Погожева. Остановите лошадей! Избранные стихотворения 1970–2020. – М.: Летний сад, 2020. – 320 с.
Книга избранных стихотворений Галины Погожевой «Остановите лошадей!» вместила в себя творческий путь автора с 1970 по 2020 годы. Путь длиной в полвека. Погожева рано начала писать стихи, и первые публикации не заставили себя долго ждать. Выпускница французской спецшколы и Московского авиационного института, она всё больше была захвачена поэзией, студентка-москвичка печаталась в альманахе «Поэзия», в «Комсомольской правде», но этот внешне благополучный период завершился довольно скоро – мало ли какие претензии возникали в те времена у редакторов, у издателей. Но стихи не оставляли её. Она словно бы эмигрировала в переводы из французской поэзии, работая с текстами известных поэтов Франции. Имена Франсуа Вийона, Сен-Жон Перса, Жака Бреля, Патрика Модиано, Франсуазы Малле-Жорис и многих других говорят сами за себя. С 1990 года Галина Погожева попеременно живёт в Москве и Париже, участвует в различных проектах. Во Франции в её переводе вышел в свет знаменитый дневник Вацлава Нижинского, она инициатор и автор литературной записи воспоминаний Великого князя Владимира Кирилловича, изданных в Санкт-Петербурге. Глубокое погружение в мир французской поэзии несомненно повлияло на её собственные русские стихи, что очевидно в её предыдущих книгах и многочисленных публикациях в периодических изданиях.
Когда читаешь её ранние стихотворения, невольно возникает вопрос: откуда в поэзии юного автора возникают эти картины дальней жизни?
Немой корабль качнется на приливе.
Отсчет потерь откуда ни веди –
Еще вчера ты грезил стать счастливей,
А что теперь заплакало в груди?
Мечтал вдали, что будешь петь, беспечен,
Но все равно сидишь один-один.
Гребцы ушли. Они целуют женщин
И пьют вино под кронами маслин.
Где она ощущала себя, в каких географических пространствах рождались эти строки?
Это кто там при свече
Ночью маленькой и бледной
Плачет куколкой балетной
У эпохи на плече?
Обезьянкой безответной
Над шарманкой? Ах он, бедный!
Ах он… то-то я гляжу:
Это я ли? Это я ли
На больничном одеяле
Сумасшедшая сижу?
А стих её становился всё крепче, экспрессивней, интонация нарастала, возникал неожиданный поэтический образ, в котором воплощалась поэтическая мысль:
Я ждать буду из году в год,
Тебя догонять виновато,
И будет началом уход
В сверкающий лёт снегопада.
Пойму наложенье веков,
Качнется эпох коромысло,
И выпадет снег из снегов
Над пропастью здравого смысла.
Влияние на творчество Галины Погожевой французской истории и культуры, конечно же, ощущалось. Но это лишь укрепляло русский стих поэта, придавало особенный аромат её поэтическому дыханью, приподнятости её стихотворной речи. Да и на форму её стихов, отдающих классической французской поэзией это повлияло заметно: рондо, венки сонетов, циклы стихов, в которых звучат имена исторических героев Франции, имена её поэтов. На некоторых из этих стихотворений порой лежит налёт театральной условности. Но трагическая нота жизни взрывала этот налёт театральности:
Ну вот и прощай – а прощаться он выберет место,
Где пахнет железом и поезд скребет по путям.
И мы расстаемся на черном кресте переезда,
И выпадут карты к известию, к смерти, к дождям…
…Мы в этих гостях засиделись, а козыри крести,
И выпито слишком, и мы говорили не то,
И он уже вышел за двери и курит в подъезде,
Пока мы прощаемся, стоя в прихожей в пальто.
И тогда становились богаче музыкальный звук и образность её русского стиха:
Ну пусть бесспорное, но светлое,
Ну хоть бессмертное – а в нем
Все было скорое, несметное,
Огнем взлетевшее, огнем,
Обособлением – не боле чем
Отъезд, прощание на срок.
Но дай мне быть твоим сокольничим
Вдоль вечных судорог дорог.
Впрочем, красота французского пейзажа тоже своеобразно оттеняла эти русские стихи. Это не были строчки туристического стихотворного отчёта автора, не было в таких стихах поверхностного гостевого отклика. Потому что острое ощущение французской жизни становилось для Погожевой совершенно органичным – она приняла Францию в себя:
Поспел в аббатстве красный виноград.
Я не хожу в скрипучие воротца.
Там все народ. Там пастушок мой брат
И мать моя, родившая уродца.
Карабкаюсь по лестнице витой,
Забрасываю камень за ограду.
Серебряный мой голос, золотой! –
Бог подарил вдобавок к винограду.
Я славлю щедрость горькую Твою,
Учу латынь, пишу, пишу в тетради,
И в винограде прячусь и пою,
Сижу и плачу в красном винограде.
Прекрасно, бережно, чутко произнесённые строки. Не вижу никаких противоречий, но мой взгляд неодолимо притягивают стихотворения поэта, которые так и отдают настроением русского фольклора:
Рано утром, в понедельник,
Шел по улице бездельник.
Шел красивый, с бородой,
Рисовальщик молодой.
Вся-то улица сновала,
На работу шла. Одна
Тетя Феня вышивала
У раскрытого окна.
Он увидел тетю Феню,
Ее профиль и овал.
– Стой! – сказал он. – Стой, мгновенье! –
И ее нарисовал.
Пусть теперь пройдет столетье
И другое пролетит –
Тетя Феня на портрете
С вышиванием сидит.
Творческий путь Галины Погожевой соединил две культуры, что обогатило её поэзию. Но всё же такие стихи автора особенно ярко и органично звучат в контексте русской души поэта. Она и сама это хорошо понимает:
Где-то здесь моя детская родина,
Завалящей любви леденец,
Мост Калиновый, речка Смородина,
Змей Горыныч и меч-кладенец.
За леском меня ждет речка Талица,
Плеск и блеск замедляют свой бег.
Все оставит, а это останется,
Все отстанет, а это навек.
ЗДЕСЬ БУДЕТ ЖИТЬ НАРОД
Римма Маркова. Та Грузия, которую пою. Фонд Веры Сагер. – Стокгольм. Добавленный тираж, 2018. 105 с.
Это небольшая книжка стихов Риммы Марковой, бывшей ленинградки, которая живёт нынче в Швеции. Небольшая, потому что вместила в себя не так много стихов автора. Но это необычная книга. Помимо оригинальных русских стихотворений Марковой, в книге они представлены ещё и в переводах Марии Родиковой на шведский язык и в переводах Миндии Арабули на грузинский язык. Кроме того, книга в нарядном твёрдом переплёте вся проиллюстрирована картинами известных грузинских – и не только грузинских – живописцев, что делает её очень праздничной.
Родилась эта книга поэтических признаний русского поэта в любви к Грузии под впечатлением русско-грузинских фестивалей поэзии, участницей которых была Римма Маркова. Эти фестивали поэзии, организованные Международным культурно-просветительским союзом «Русский клуб» в Грузии (Президент Клуба Николай Свентицкий). На эти праздники поэзии съезжались поэты Грузии и России, а также из других стран, куда жизнь привела многих русских поэтов.
Римма Маркова прониклась красотой маленькой страны, и эта её очарованность Грузией, её историей и культурой отразилась в стихах, которые часто представляют собой что-то вроде быстрых записей, живых откликов на события:
Та Грузия, которую пою,
Привычно русской ритмике внимает.
Так праведников чествуют в раю,
Как в Сакартвело гостя принимают.
Грузия (самоназвание Сакартвело) всегда отличалась тёплым отношением к русским поэтам, и тепло это не утрачено и сегодня, как не утрачена любовь русских поэтов к Грузии.
Развернись, кавказский бук –
Крона шире, листья ниже.
Кружево грузинских букв
Кто на веточку нанижет?
Кто орешки соберёт?
Кто траву под буком скосит?
Кто в реки водоворот
Круглый камешек забросит?
Стихи о Грузии наполнены праздничным настроением, в стихах воспета радость общения с грузинскими поэтами и с теми, кто трудится испокон веков на земле, кто растит и лелеет грузинскую виноградную лозу. Но автор видит и слышит грозный гул истории, множество страданий, перенесённых народом, боль матерей, которым и сегодня нет покоя:
Слой удачи. Слой разрухи,
Слой свободы, слой войны –
Ходят черные старухи,
Древней мудростью полны.
Ходят матери поэтов,
Их застенчивых подруг.
Похоронным черным цветом
Охраняя жизнь вокруг.
И хотя праздник дружества владеет душой, хотя сердечность и открытость людей остаются поводом для радости человеческого общения. Беспокойство бередит душу поэта:
Выйди, выйди на балкончик!
Отчего бросает в дрожь?
Так балкончик неустойчив,
и костей не соберёшь.
Выйди, выйди на балкончик,
Посмотри на горный склон.
Этот город так уклончив,
Так и тянет под уклон.
Выйди, выйди на балкончик –
Автомат наперевес.
День закончен, мир закончен.
Солнце падает с небес.
И всё же свою книгу признаний в любви к Грузии Римма Маркова завершает строками живущей в сердце надежды:
Мне сеять здесь и жать
На высоте крутой.
И здесь же мне лежать
Под каменной плитой.
Потом и наши дни
Историк переврет.
Но, что ни говори,
здесь будет жить народ!
ЕДКА И ЖГУЧА ГОРЕЧЬ
Евгений Сливкин. Над Америкой Чкалов летит. – Москва: «Образ», 2018. – 108 с.
«Над Америкой Чкалов летит» – новая книга Евгения Сливкина, значительно долго живущего в Америке, бывшего ленинградца. В неё вошли избранные стихотворения, написанные в период начала 2010-го по октябрь 2017 года. Сливкин – поэт ярко выраженной интонации. У него трудно найти стихи элегического настроения, хотя такие и есть – и они хороши. Но его темперамент проявляется в полных экспрессии, напористых стихотворениях гораздо чаще и убедительней. Он никогда не затягивает свою стихотворную речь, не бывает многословным, стихотворение выстреливается на сильном коротком выдохе. Автор при этом высказывается вполне исчерпывающе – его поэтическая мысль неожиданна и парадоксальна. Если определить главное ощущение, которое сопровождает читателя, идущего за поэтом на протяжении всего корпуса стихов, – это боль. Идёт ли речь о теме сыновней памяти, или ином впечатлении от прожитого и пережитого, это боль, которую он иногда прячет с помощью иронии или самоиронии.
Но не вмещает панорама,
раздвинутая до угла,
угрюмый госпиталь, где мама
от долгой жизни умерла.
Откинув простыни сырые,
без дрожи скальпеля и век
её терзал хирург-сириец,
и анестезиолог-грек
совался с милосердным шприцем,
и боль-игла была остра…
Под маской белозубым блицем
повспыхивала медсестра.
И для не верящего в связь
спасения и крестной муки
иная эра началась,
когда они умыли руки.
И ещё одно, идущее следом, теперь уже об отце:
Пляшут руки танец Паркинсона,
ноги оккупировал артрит.
С некоторых пор твоя персона
обрела карикатурный вид…
Счёт перевалил за девяносто;
только типография газет,
дом свиданий или пароходство
может продержаться столько лет.
Этот срок – историк скажет, детский –
исполины (тем, кто помнит – пять!),
ни австро-венгерский, ни советский,
не успели просуществовать.
Но вот уже другая тема, другой пристальный взгляд поэта:
Как на стезе земной да без анестезии!
Такую боль терпеть – не вытерпишь всерьёз.
А Бог на всех один, особенно в России,
Он – Яхве, Он – Аллах… Он общий, как наркоз.
Прилажены ко ртам дыхательные трубки,
а вентиль под рукой: открыл – и хлынет газ;
с шипением змеи и ворковнёй голубки
во внутрь он потечёт и вмиг заполнит вас…
У Сливкина есть и ярко выраженная сатирическая нота. Но и она не превращена в злобную отповедь возможному оппоненту. Поэт выше выяснения позиций и отношений. Он и тут умудряется быть сопереживателем, сочувствователем по отношению к тем, кто был очарован фальшивым энтузиазмом времени:
Вверх под купол к обёрнутым фольгой планетам
бутафорские крылья уносят в полёт:
негритёнку, что станет советским поэтом
колыбельную в цирке Михоэлс поёт.
И великой страны белозубый подкидыш
улыбается линзе Френеля в лучи,
и безумного Лира шекспировский идиш
так певуче, так ласково-нежно звучит.
Звёзды цирка, дождём золотым осыпайтесь,
из восторженных рук вырывайте цветы;
спите, зрители, спите и не просыпайтесь –
оставайтесь в стахановской шахте мечты…
(В скобках замечу для тех, кто не знает: маленький герой знаменитой советской кинокартины, действительно, стал советским русским поэтом Джимом Паттерсоном, во времена перестройки уехавшим в Америку, где и растворился).
К одному из своих стихотворений поэт взял эпиграфом строку из Мицкевича: «Едка и жгуча горечь моей речи…». Эти слова можно отнести и ко всей книге в целом.
Таков же характер другого стихотворения. Подмеченное печальное событие в аэропорту продолжает переживаться чувством человеческой боли в полёте, хотя, казалось бы, персонаж, описанный автором, может быть, и вызывал раздражение:
На страже баула и кейса,
почти без отлучек в сортир,
задержкой маршрутного рейса
отбросил коньки пассажир.
Крыл матом, курил самокрутки,
к тому же несло за версту.
Сказались бессонные сутки
в неладном воздушном порту.
Но кончилось время простоя,
и сквозь кучевую гряду
летит его место пустое
в проходе в четвёртом ряду.
Листаешь книгу, перечитываешь её, удивляешься: как, вроде бы простая на поверхностный взгляд, мысль, вдруг пронзает тебя истинной глубиной и вызывает грустную ноту:
Чередой несчитанных недель –
месяцами жизни в год из года –
длится эта тихая дуэль,
будто у неё и нет исхода!..
Над стаканом дышит имярек,
тикает запястье имярека:
время убивает человек,
время убивает человека.
Нужно отметить, что версификационная свобода Сливкина безупречна. Она позволяет ему щедро разбрасывать образы и метафоры по стихотворениям, слово у него всегда на точном месте. Музыка стиха, наполнена богатой, но не навязчивой аллитерацией. Вот восемь самоироничных строк о, кажется, неудавшейся картине. Поэт прячет улыбку – картина-то удалась. Она зримо выписана и музыкально озвучена:
В неброском небе над Небраской
одна неблёсткая звезда
стоит, затянутая ряской,
как неподвижная вода.
Под той звездой на небе плоском,
до беспредельности продлясь,
Небраска выглядит наброском
картины, что не удалась.
Как прав автор послесловия к этой книге Карен Степанян, замечая, что в поэте Сливкине живёт неизжитая детскость удивлённого взгляда. Кстати, книга замечательно оформлена «детскими» рисунками художника Александра Ахвледиани (Сандро). Вот поэт вернулся на какое-то время на родину и проездом (этим словом названо стихотворение) замечает:
…А девочки прокалывают уши,
на кофточках защёлкивают брошь,
и сами в руки падают, как груши
поспевшие, – уж замуж невтерпёж!
А в общем, жизнь и лучше, и трезвее,
не так-то просто в ней найти изъян:
на стенде в краеведческом музее
светлеют лица красных партизан.
Я мог бы здесь, о чём-нибудь мечтая,
жить и работать до скончанья лба,
когда бы улыбнулась мне простая
и с виду неприметная судьба.
И, словно подводя некий итог книге избранных стихотворений, поэт, посмеиваясь над собой, с горькой улыбкой бросает:
Меж собственных рёбер зажатый,
лежу, от сознанья мыча;
не выселить ум из палаты,
ни в жисть не дождаться врача.
Всего, что снаружи, условность –
отчётливей день ото дня,
и ходит на цыпочках совесть,
чтоб не беспокоить меня.
Опубликовано в Эмигрантская лира №3, 2020
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!