Анна Зорина. ДО НОЧИ НЕДАЛЕКО

*  *  *

Здравствуй, Карлсон. Как ты, точнее, где ты?
Я, наверно, и правда, ужасно взрослый:
Вместо шуток и смеха одни вопросы,
На которые мне не найти ответа.

Друг мой, Карлсон, веришь ли, я художник
И тружусь оформителем детских книжек.
Правда, чуда в работе уже не вижу,
И от этого мне на душе тревожно.

Как сто тысяч неоновых новых люстр
Светят вывески ночью, и мне не спится.
Я любые могу пересечь границы,
Только в детство, как жалко, уже не пустят.

А луна зацепилась за шпили башен.
Безнадега такая, что впору плакать!
В прошлом месяце, Карлсон, умер папа,
И от этого стало по-детски страшно.

Тут, я сам понимаю, гордиться нечем.
Ты, конечно, всегда был безумно смелым.
Вот, рисую тебя угольком и мелом,
И от этого сразу немного легче.

Я сижу в тишине на покатой крыше
И никак не пойму: что же делать дальше?
Этой осенью в школу пойдёт сынишка.
Прилетай, познакомлю. Твой Сванте-старший.

*  *  *

Льётся, льётся по крышам солнце,
Как из банки кленовый мёд.
А над ними блестит червонцем
Проплывающий самолёт.

Лето, друг, береги коленки!
Комариная кутерьма.
На рассвете молочной пенкой
Над рекою встаёт туман.

А в траве земляника спеет.
День пробегал – живот бурчит.
По дороге домой вкуснее
Магазинные калачи.

Как же это? Одни вопросы!
И до ночи недалеко.
Солнце скатится абрикосом
Вдоль сиреневых облаков.

День истает ломтем арбузным,
Ночь под крышей сгустит навес.
В детстве лето всегда со вкусом
Приключений, легенд, чудес!

*  *  *

Отдай голос ветру, а мысли кидай в костер.
Зачем тебе речи случайных ночных сестёр?
Кому нужен груз ритуального волшебства?
Об этом молчит листва.

Для всех причитаний причина всегда одна,
Чем глубже печали, тем легче достать до дна.
А то, что осталось за краешком темноты,
Узнаешь уже не ты.

Попрятались звёзды, змеится у ног туман,
Он тянется цепко к скрипящим во сне домам
И в зыбком, неясном являет обрывки грёз.
Не бойся, он не всерьёз.

Смотри, прорастают упавшие с губ слова,
Не знает покоя бессонная голова,
Но сила наполнит ростки, что пробили твердь.
Так было и будет впредь.

*  *  *

Это даже не зеркало,
Это куда честней.
До мельчайшей мимической
Всё, что случилось с ней.
Не желаешь прозрения?
Так ничего не сей
Для кровавой жатвы.

А жонглируя масками,
Не потеряй лица,
Сомневаться естественно
Суетным беглецам,
Если чувства запрятаны
Под толщину зерцал.
Их в себе сдержать бы.

Только всё же не верится,
Кто бы ни прорицал:
Будут зависть и ненависть
Возвращены лжецам,
Под блестящей поверхностью
Спрятаны до конца
В темноте ползущей.

Это даже не женщина,
Это – кубло из змей.
Змеи ревностно бесятся,
Так, что не держит клей,
И сползают обличия,
Ну же, взглянуть посмей,
Обнажая сущность.

Благие намерения

Шиты белыми нитками,
Восклицаньями прыткими,
В основании выткано:
Отправляются в ад,

Прикрываясь причинами,
Как следами грачиными,
Что не будет прочитано
И сюжет глуповат.

Прячу белое в чёрное,
Но опять всё зачёркнуто.
Онемело плечо моё,
И устали глаза.

Оберну неумело я
Неудачное в белое,
Виноватое в целое –
Рукотворный эрзац.

Окружённая стенами,
Да и те обесценила.
Вся на звуки разменяна
И на звон от монет.

Нет табличек со стрелками,
И позвать меня некому.
Только буквами мелкими
Сверху: «Выхода нет».

*  *  *

У него не взгляд, а гречишный мед да морской янтарь,
О забытых снах до сих пор загадки слагает сфинкс,
Перемене мест неизменно рад, как любой бунтарь.
Не свернёт с пути, но порой согласен на компромисс.
Он возьмёт своё и, дойдя до цели, споёт на бис.
Не теряй его, хулиган сирокко, храни, как встарь.

Серебра покой разменял на страны и города.
Он не знает слов «невозможно», «страшно» и «не могу».
После медных труб не страшит огонь, не берёт вода.
В миг, когда его бархатистый шепот слетает с губ,
Понимаю, что не лежать мне камнем на берегу.

И да будет мир голове пушистой его всегда[1].

*  *  *

Ночные беседы. Ветер стих.
Все так непривычно просто.
И как остановка в вечности –
Качели на Маяковской.

Шабаш

Ночь глядится в воду, совсем как в зеркало.
«Отпускай перила, смотри – здесь мелко.
Оттолкнись ногами, плыви подальше.
Ночь – не время для лжи и фальши».

У воды объятия ледяные!
Я себя доверила ей впервые.
«Вот когда отмоешь, откроешь сердце,
Выходи на мостки погреться».

А из бани жар просочился в двери.
Невозможно легкость мою измерить.
«Тьма тебя укроет, не напугает».
Не боюсь. Я теперь другая.

Ночь искрится смехом: «Смотри-ка, действует!
Ты с себя плохое смахни, как в детстве.
И давно забитая в горло песня
Из молчания вдруг воскреснет».

«Призрачный гонщик»

Столпились зеваки, почуяв
Чужую беду за версту:
Горит без надежды на чудо
Трамвай на Горбатом мосту.

Пылает натруженный остов,
Клубится удушливый смог.
Не то чтобы старый, а просто
Не сдюжил, не вывез, не смог.

Вот так дребезжал на маршруте,
Но катится дело к концу.
Не ждите, уставшие люди, –
Суровый трамвайный инсульт.

Какая привычная драма:
Отбегал, сгорел и остыл.
В оконных обугленных рамах
Натянуты неба холсты.

*  *  *

И шепчешь: не забуду, не забуду
цветущий вереск в рыжих волосах.
Так сокол, что пронзает небеса,
на жертву камнем падает оттуда.

Заслышав голоса бузинных дудок,
беги, пока ещё решаешь сам.
Подскажет предрассветная роса,
кому печалью обернётся удаль.

Душа напополам, и путь не весел,
назад не отпускает тяжесть гейса,
пускай давно оплачены долги.

В траве уснуло эхо за холмами,
которые исхожены не нами.
Как землянично-сладок морок: сгинь!

Опубликовано в Бельские просторы №9, 2021