***
Чердак. Торшер. На входе дверь из ситца.
Обмылок масла тает в молоке.
Снуѐт сквозняк в припадке любопытства,
И остывает тень на сквозняке.
Взгляд наутек — попытка протаранить
На горизонте тучный караван.
Пока в густую приторную память
Обмакивают пресные слова.
И облачное длинное каноэ
Линяет на ходу кормой и дном.
Рассвет разлит, как белое сухое, —
Чуть больше половины за окном,
Тюльпаном на груди сошлись ладони.
Я большее, чем видимая ось…
Глазами, просветлѐнными от соли
Всѐ видится не ближе, чем насквозь.
Лучи на лбу запутались вуалью.
Под нею — прищур, пристальность, мигрень.
Вдыхаю. Наблюдаю. Заживаю.
Чердак. Торшер. И ситцевая дверь.
***
В неизбежности звездной дрожи
Месяц свесился бледнокожий.
Поздний вечер тенями ожил:
Каждой тени — своѐ подножье.
Обрывается там, где тоньше.
Надорвалось, но всѐ же… всѐ же!
Желтым прищуром свет в прихожей
Стелет к выходу. Дальше — больше.
И в ночное пустопорожье
Бьется шепот: «Избави Боже».
Тихий мрак отступает позже,
Оставаясь рассвету должен.
***
Гаснет в небе седой хребет.
Фонари в тишине безлуния
Выдыхают свой кислый свет.
Как же все это предсказуемо.
Распыляется шепоток,
Что рассвет мудренее вечера.
Бьется пристальность в потолок
Так наивно и опрометчиво.
Нерешителен шаг впотьмах.
Непосильность сгибает плечики.
Настороженность. Ревность. Страх.
Как же это… по-человечески.
В темноте с головы до пят…
Сны — рассвету, а Богу — Богово.
Спят свои. И чужие спят.
Как же здорово… Как же здорово!
Сонмище
Ни единого не осталось…
Но так много осталось «от».
Сплошь: кладбищенская горбатость,
Обезвоженный горизонт.
Фотографии. Шорох. Блики.
Как насмешка. Сведѐнный счѐт.
Есть весьма неплохие снимки,
Только, кто их там разберѐт.
И ветшают в завалах вещи,
Что копилось — легло костьми.
Перемелется, переблещет.
Не дороже песка в горсти.
Сюрреальность с приставкой «нео».
Было – не было, верь – не верь…
Вверх до видимого предела
Ребра вешалок и дверей.
Пыль и пепел. Изнанка писем.
И распятия старых книг.
Кто помазал нас? Кто помыслил?
Всѐ в осадок: и быт… и крик…
***
Высота лишь просветами наяву,
А над тучами — беспризорье.
Ветер в скалы вгрызается как в халву,
И крошит в беспокойство моря.
Я вдоль берега в пенистых кандалах.
У стихийности на поруке.
Невесомые лодочки на волнах,
Как фисташковые скорлупки.
Сохнут сети навыворот на мели,
Рыбы выстроились улыбкой.
У подножья вода. Глубина вдали..
Дремлют тени на глади зыбкой.
Cтою
Стою за пределами моря. Ладонь вперѐд.
Смирительный жест
над стихийностью оголтелой.
Волна своего предела не превзойдѐт.
Мне нравится мнить, будто я становлю пределы.
Стою. На изгибе каемки береговой.
Закат в горизонт обронился румяным тельцем.
В каком поколении птица над головой?
В каком поколении жизнь у меня под сердцем?
Стою. И смотрю, как линяет кадык горы
Вгрызается в гору волна, как в сухую булку.
И я перед временем крохкая… до поры:
На груду развалин никто не подымет руку.
Насмешливый бриз, как треск хвороста под
котлом,
И брызги, как щупальца, тянутся за ногами.
Как белые ночи. Как молодость на потом.
Манит глубина…устилает помягче камни
Стою…
***
Старый холм, как расколотый грецкий орех
По-за прутьями ливневой клетки.
И деревья то в стороны тянут, то вверх
Подростковые тонкие ветки.
Море выцвело. Ветер к нему охладел.
Лодки в пляс, как беспарные чешки.
На холодной, побитой кругами, воде
Отражение бредит усмешкой.
Поглотив столько выдохов, слѐз и колец
Глубина источается пеной.
На соленой поверхности —лунный рубец…
Тень в ногах притворяется верной.
Опубликовано в Образ, №1, 2020
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!