Андрей Пермяков. ТЯЖКИЕ КОНИ ОПОЛЬЯ

или «Просёлки» через шестьдесят лет

Шестьдесят лет назад, в 1956-м году, Владимир Солоухин прошёл-проехал интересным и непрямым путём от речки Киржача до примерно города Вязники, написав об этом книгу «Владимирские просёлки». Я не то чтобы повторил его путь шаг в шаг, но гулял там же. У него получилась хорошая и надолго книга. У меня — тоже книга. А понравится или нет, так увидим.

Лучшая форма для длинного
произведения — это путешествие.
Дж. Р. Р. Толкин

Заднее  поле  Петушинского района

Седьмого июня шёл мелкий дождь и сумерки не прекратились с утра до тяжёлого вечера, а четырнадцатого образовались неотложные дела. Поэтому я расписался с девочкой по имени Кошка Плюшка. Очень уж хотелось сделать начало книги похожим на первые главы «Владимирских просёлков».
Там ведь Владимир Алексеевич по Ополью не один ходил, а с супругою? Ну, вот.
Конечно, женились мы с Плюшкой только Вконтакте, но всё равно. С этой барышней я проехал автостопом много тысяч километров, а теперь она выучилась на художника.
Правда, очень долго училась. Оттого к мосту через реку Киржач мы приехали в самой середине лета. И не на машине ЗИМ, а на «Опеле Астра». За рулём сидела другая девочка, её Олей зовут. Оля тоже будет в этой книжке. Кроме того, ехали мы не со стороны Москвы, но с противоположной. Отчего так — тоже чуть дальше.
Зато дорога за шестьдесят лет почти не изменилась. Бери и цитируй Солоухина:
«Местами же путь автомобилю преграждали горы песка, вздыбленной земли, скопления землеройных машин. Поговаривали, что это не просто улучшается старое и доброе Горьковского шоссе, но строится великая дорога Москва — Пекин».
Угу. По сей день поговаривают, чего не поговаривать-то? В границах города Владимира эту дорогу так и называют Пекинкой.
Может, для смеха, может, привыкли.
Моста деревянного не обнаружили, даже и свай от него. Зато чуть выше по течению от нового моста, капитального, речка Киржач достигает надлежащих размеров. С переезда-то она вообще ручеёк ручейком. Тем более — в июле. Попрощались с Олей, будто надолго и пошли, стараясь угадать места. Вот, например, песчаная лысина меж слаборослых кустов.
Это, наверное, тут «Безногий инвалид, оставив одежонку и костыли на траве, полз по песку к воде, чтобы искупаться».
Именно так, без сантиментов написано.
Говорят, будто инвалидов этих из столичных городов вскоре после войны свезли куда-то на острова в специальный дом. Врут, наверное. Такой дом бы тысячу этажей занимал или много квадратных километров. У нас, в маленьком уральском Кунгуре, еще в восьмидесятых ездили укороченные войной по пояс люди на тележках, отталкиваясь похожими на деревянные утюги баклажками. Пили, конечно. А потом их не стало. Безо всяких островов не стало, просто так, от времени.
Рядышком от воды сделался просёлок.
Две колеи, меж ними безблагодатная трава низкого роста. Значит, есть просёлки, а то я уж переживал. Правда ж: едучи по федеральной трассе на Казань или далее, никаких просёлков не увидишь. Только автомобильные пробки, дорожная техника да остроумные надписи на деревьях: «Согласно постановлению правительства, обочина является выделенной полосой для сексуальных меньшинств». Но всё равно легковушки норовят проскочить, всех обманув. Обочиной то есть.
От этого дорожные заторы получаются ещё больше. Раньше путь от центра Москвы к Владимиру занимал три часа, а теперь, пятничным вечером, — до восьми 1 . Ну, «авось, дороги нам исправят», да.
Ещё раз скажу: насчёт достоверности рельефа я сильно тревожился. Ведь жизнь длинная так-то, можно сочинить повестей сорок или даже пятьдесят, но только оригинальных.
Документальных или художественных. А таких палимпсестов, в сущности, написанных поверх чужих книжек, — одну или много две.
Не то явится на презентацию журналисточка в розовой кофте и спросит: «Чем обусловлено столь большое количество ремейков в Вашем репертуаре? Это нехватка новых мелодий, новых авторов?..» И сиди тут дурак дураком.
Однако вот: идёт себе просёлок. И ведёт к брошенному песчаному карьеру. Про него Солоухин тоже писал. Только был тот карьер неброшенным. Вскарабкавшись на горку, увидели животин. Пять лошадок и четыре коровы. Лошадки карие, коровы разномастные. Плюшка сделалась довольной. Она любит зверушек фотографировать. Ещё силосная яма рядом без силоса и запаха, а за нею сильно порушенная ферма. Собака бегает.
Окрасом похожая на корову и на контурную карту: белая в чёрное пятнышко. Лает, но без фанатизма. Просёлочная дорога сперва растворяется в июльском лугу из дивных трав, а потом выныривает Центральной улицей деревни Заднее Поле. В той деревне ещё есть Дорожная улица и цех по созданию бревенчатых домиков. А более ничего нет.
Вернее, так: деревня эта перемешана с коттеджным посёлком Сосновый берег.
Они даже на карте вместе. Видимо, люди, строившие посёлок, не захотели по неясной причине жить в деревне Заднее Поле Петушинского района, отчего сочинили отдельный посёлок. Теперь он деревню доедает, доел уже почти. Старых домов мало. Новые тоже очень разные. Много кирпичных, несколько брошенных. Два — брошенных и кирпичных одновременно. Строили хозяева и устали. Или передумали. А над одним бревенчатым, красивым очень домиком, стоящим за сплошным невысоким забором из крашеного металла, висит красный советский флаг. С молотом и серпом. Бывает.
Из-за этого домика к нам вышли две бабушки и внучка. Общая внучка для этих бабушек. Мы спросили дорогу к Введенскому озеру:
— Ой, это вам в поле надо. Вот там, мимо домиков будет тропка. Потом в лес пойдёт, потом вам налево. А там долго-долго по полю.
Вообще, не найдёте, наверное.
— Спасибо, — говорю.
Тропку мы нашли. И лес тоже. Там везде леса. А вот поле оказалось заболоченной вырубкой. Старой такой, уже берёзки выросли.
Но Плюшка, идя, всё равно меня ругала. Говорила, мол, утопить её хочу. Вперёд отправляла. Там по карте действительно много болот, но они ж летом высыхают, делаясь безопасными. Вот понимаю: жили б тут гиппопотамы, так стоило бы опасаться. Словом, не найдя большого поля, мы свернули вдоль линии электропередач обратно в лес.
Это было славное время года. Лучше всех, конечно, свободный от дождей сентябрь, но и верхушка июля неплоха. Ещё осталась самая последняя земляника, спелая-спелая.
Сладкая почти малиновой сладостью. И лесная малина тоже поспела. Не совсем, конечно, но уже слаще земляники. Размером они одинаковые почти: малина в чащах ведь мелка.
А ежевика уже крупнее малины, но неспелая, бордовая такая. Её только для комплекта есть пока можно. Но больше всего черники. Ноги путаются в стелющихся кустах. Собственно, и бабушки с внучкой из коттеджного посёлка покинули лес с полными корзинками, хотя корзинки те невелики.
А вот здесь черникою занимались серьёзные люди. Особенно был колоритен высокорослый дед. В длинной кожаной куртке, брюках сурового вида и крупной шляпе, надетой поверх туго обмотанного вокруг головы платка, он хорошо напоминал мумию.
Только усы смешно двигались при разговоре, и общий вид делался добродушным:
— Не. Вы ко Введенскому озеру точно не пройдёте. Тут надо лес знать, а вы ж не местные. Идите на большак.
Когда человек называет федеральную трассу М7 «Волга» большаком, то этот человек, вероятно, немолод. Может, и на самом деле с мумию возрастом: чего в жизни не бывает? Но так-то дед прав: одеты мы вовсе не лесным образом. Футболки и летние штаны — никакая защита от комаров. А тут ещё и пауты навроде бомбовозов. Оводы по-местному.
Отбиваясь от паутов, Плюшка (её на самом деле Диной зовут), весьма напоминала кошку, гоняющую бабочек. Кстати, по паспорту она не Плюшка и не Дина, а наоборот: Ирина.
Но это маловажно.

Гостиница  «Затерянный  мир»

Мимо Введенского озера мы сперва, конечно, промахнулись. Прав был дед. Зато по неплохому довольно асфальту пришли к другому озеру, к Белому. Оно маленькое, круглое и похоже на оладушку поперечником метров в двести. Немного совсем для озера.
С дороги его не видно. Обычно к воде надо спускаться, однако ж тропинка чертит берег наискосок и вверх.
Вода в Белом озере чёрная. Вернее, медвежьего цвета. Торфяная. А берега да, белого песка. Плюшка, разувшись, бродила по воде, волны тёмные гоняла, шоколадку грызла.
Звонила своим приятелям в Москву и Волгоград. Девушка ж всегда найдет, чем себя занять. А я отдыхал, сложив ноги на пенёк, чтоб выше головы были, и думал про цвета.
Сначала про один цвет: например, этот белый песок — он разве белый? Вот дом около трубы на той стороне озера белый. Да и то облако его белее. А песок скорее цвета белого молотого перца. Значит, белый всё-таки?
Говорят, будто количество основных цветов — это один из показателей развитости языка. Основные — цвета это те, кто сами по себе, вне сравнений. Скажем, у японцев в старину цветов было всего четыре: белый, чёрный, красный и синий. Нет, оттенков они различали множество, тут довольно любого взгляда на их живопись. И называли те оттенки поэтично очень и точно. Например, «обратная сторона ивовых листьев». Или поэтично, но неточно «кокетливый сине-коричневый» — он по-нашему ближе к хаки, но словом хаки японцы брезговали.
Так вот: сколько в русском языке самостоятельных названий цвета? Четыре японских безусловно есть. Кроме же них: жёлтый, голубой, зелёный, серый. Дальше сложнее. Коричневый — это, скорее всего, от цвета коры.
Но есть его аналог — бурый цвет. Он точно самостоятельный. Или от древности самостоятелен сделался. И оранжевый пускай из чужеродных апельсинов, но рыжий-то свой.
От тихого ветра, от медленных Плюшкиных ног расходились волны. Мелкие, плавные. На волнах отражались облака, небо и два куста. Получались чистейший голубой, белый и бурый цвета. Они, не смешиваясь, прыгали по разным сторонам волн. Не палитра, но калейдоскоп. Прыг-прыг-прыг. А потом из разноцветного Белого озера вылезла голова с будильником, сказав голосом Кошки Плюшки:
— Отдохнул уже ведь? Пошли дальше.
Спал я секунд сорок или минуту, но отдохнул замечательно. Так бывает.
К Введенскому озеру мы топали по дороге с тоже приличным, но обгрызенным по краям асфальтом. Просёлки тут съел посёлок. И прежде чем увидеть озеро, упёрлись мы… Хотя нет. Я тут загадку вам загадаю. Вернее, спрошу немного почитать между строк. Раньше, говорят, это все умели. Итак, цитата из книги Солоухина «Владимирские просёлки»:
«На другом берегу озера белелись каменные постройки. Оттуда доносились голоса, обрывки песен, девичий смех.
Неслышно подошел и встал сзади нас человек. Мы оглянулись, когда он кашлянул, и не знаем, долго ли стоял он молча. Ему было лет шестьдесят. Он был брит, сухощав и морщинист, а на голове копна не то курчавых, не то непричесанных волос. Болотные резиновые сапожищи бросались в глаза прежде всего.
— Дворец-то ваш? — кивнул я на дом с террасой.
— Нет, милый, я ведь здешний лесник, а у лесника какие дворцы. Завхоз был один, вон в той колонии работал. — Старик показал на другой берег озера. — Да, сорок лет работал».
Ну, чего? Я пока местность не увидел, тоже в голове не сопряг девичий смех и колонию. Но вот читатели пятидесятых годов, думаю, быстро сообразили. Был такой язык: «русский эзопов». Пусть не на «том берегу озера», а на острове, лежащем в серединке его, долго-долго располагалось заведение для малолетних преступниц. А потом, уже в середине девяностых годов, директору этой колонии во сне явился дед и сказал все домики вернуть монастырю.
Колонию перевели на бережок, обозвав сообразно времени: «Федеральное государственное бюджетное специальное учебно-воспитательное учреждение для детей и подростков с девиантным поведением «Покровское специальное профессиональное училище № 1 закрытого типа». Это немного другой извод эзопова языка. Тюрьма, она тюрьма и есть. Хотя снаружи мило так выглядит: проходная в ромбиках изразцов. Чуть впереди нас шла симпатичная мадам, кудрявая шатенка. Мы поинтересовались насчёт короткой дорожки к монастырю:
— Да вот, от училища, через теплотрассу, где мостик. Сразу и увидите.
— Ага, спасибо. А это вот — колония для девочек, да?
Женщина отчего-то тут же сменила регистр:
— Это спецПТУ. В нашем заведении содержатся и получают профессию девушки в возрасте от одиннадцати до восемнадцати лет, обеспеченные всем необходимым.
И скрылась в дверях вахты. А ещё говорят, будто русский народ языков не знает. Вон сколько в нашем разговорном непохожих диалектов.
Про женские колонии рассказывают ужасы. И про колонии для малолеток тоже ужасы.
А уж про женские колонии для малолеток…
Говорят, к примеру, о нетривиальном использовании прорезиненных ручек на больших отвёртках фирмы Stayer. Не знаю. Всякое может быть, конечно. Через забор с помоста много ли разглядишь? Два здания побольше других, наверное, жилой корпус и мастерские. Домики помельче, огород. Сам забор так себе: деревянный из ровных некрашеных досок. Такие ограждения мне всегда напоминали трассу, поставленную набок. При желании одолимая преграда. Дверь, правда, металлическая, белая. В местной и федеральной прессе об этом спецПТУ ничего не пишут, а во Владимирской писали нехорошее. Дескать, условия бытовые так себе, духота, нет занятий, дисциплина суровая. Опять-таки, ни подтвердить, ни против сказать не могу. Хотя на сайте колонии есть фотографии. Там у воспитанниц явный лишний вес. Ну, а что? На работу под конвоем, с работы под конвоем. Еда вряд ли такого уж замечательного качества, чтоб у персонала возник соблазн её воровать.
Насчёт спорта тоже беда. А толстенькую девочку легче комиссии предъявить: смотрите, у нас теперь не голодают.
Сквозь прибрежные ракиты уважительных размеров видна поломанная купальня.
Совсем поломанная, негодная. Может, всётаки сбежала отсюда какая-нибудь девушка и остальных больше на озеро не водят? Хотя куда тут сбежишь? Купальня расположена меж длинными мостами, трогательным деревянным и новым с металлическими перилами и парадной аркой на входе. Оба моста ведут на остров, плотно застроенный монастырём.
Мы сперва по старому мосту туда выйдем.
У него перила кривые, интересные. В озере уже чуть-чуть начинались кувшинки, и снова не хватало гиппопотамов. Плавали б такие, фырчали. Стрекоза размером с летающую шариковую ручку села на шею Кошке Плюшке, отчего девушка забавно взвизгнула, замахав руками. Это чрезвычайно оживило дежурную фотосессию. Такие фотокарточки я обещал не показывать. Пока держусь.
Маленькая калитка открывается в огород. Он смешной. У монастыря есть настоящее подворье в деревне с названием, пришедшим даже не из позапрошлого мира, а из вовсе небывалого: Матрёнино. Здешний же огородик так себе — воспитанницам побаловаться. Чуть к труду поприучаться. Да-да.
В монастыре кроме сестёр обитает малышня.
И не совсем малышня тоже: девочки от младенческого возраста до совершеннолетия.
С малым допуском — ровесницы тех, кто в колонии на берегу. И тех воспитанницами называют, и этих. Так получается не от бедности русского языка, конечно. Так получается от его деликатности — синонимов у слова «воспитанницы» много, но все они обидные хоть чуть-чуть. А ещё это о судьбе немного: явно ж и у монастырских, и у колонских девочек жизнь началась так себе. Но дальше вот по-разному слагается.
Хотя ведь и про женские монастыри плохое говорят. Вполне знаменитая монахиня-писательница Кассия, она же в прошлой жизни Татьяна Сенина, категорична: «Хороших женских монастырей в России нет». Даже многие батюшки девушек из своих приходов уговаривают мира не покидать. Обижать будут, говорят. Не пчёлкой трудовой станешь, но мухой, весьма погоняемой.
У ближнего к острову края моста укреплён плот из белых досок. Большой такой.
На нём застеклённая веранда. Или каюта — коли уж речь зашла о плавсредстве. Здесь продают монастырскую выпечку. А ещё, например, пельмени. Даже мясные. Их, наверное, воспитанницы лепят: монахини ведь, кажется, мясного не едят. Соленья разные ещё продают, молоко. Всё из того самого подворья с дивным именем Матрёнино. Только рыба копчёная из других прудов. Лежат форели и прочие. Морды похожи на зубастые противогазы.
Цены повыше магазинных, качество тоже.
Коровы весь год на траве и сене, без силоса. Нам сделали коктейли из лужайкового молока. Мороженки были обыкновенными, сироп вообще так себе, а молоко — вот это.
Вкусно очень, я аж взревновал. Просто трассы привели нас с Кошкой Плюшкой однажды на Урал. В тот самый родной мой Кунгур.
А там, в трёх минутах бега от школы № 1, располагается кафе «Сладкоежка». Обычная стекляшка типа «Уралочка». Но вот коктейли и желе там необычные. Лучшие в мире они там. Вернее, из пробованных мною, Плюшкой и ещё множеством опрошенных знакомцев — лучшие. Но тут в монастыре — вторые по качеству. Да ладно, пусть будут даже не «вторые», а «такие же». Желе-то здесь нет!
Так что в комбинированном зачёте «Сладкоежка» победила.
Зимой плот пустеет. Около него плавает большой-пребольшой ТЭН. Трубчатый электронагреватель. Без него озеро полностью замёрзнет, отчего загрустят утки и каждая рыба. Помните ведь: подошёл к Солоухиным бесшумный дед и рассказал:
«Задыхается наше озеро почесть каждую зиму, а рыбе это ущерб. Конечно, глубины большой нету, шесть метров — самая глубина.
Вон Белое озеро рядом, у того другая стать.
Вода — что слеза! И глубины метров тридцать пять будет. Ямой оно, Белое-то озеро, агромадной ямой. Зато и холодна же вода.
Рыба от холодной воды вся и ушла. Видать, подземное сообщение у того озера с рекой… или с морем каким…»
Теперь дедов, так разговаривающих, нет, но удивление остаётся. На самом ведь деле Белое озеро — карстовое. То есть глубоченная воронка в земле, исполненная водой.
А это, Введенское, мелкое, совсем иного происхождения. Хотя перемычка земли меж этими озёрами метров в сто. Мы, кто люди, разберёмся чего к чему. Но птицы, думаю, запутываются в понятиях. Был в Китае тысячу лет назад поэт Су Дунпо, он же Су Ши. Писал:
«Весенняя вода теплеет в реке — умные утки узнают об этом раньше других». А тут наоборот: весной ТЭН вынимают, делая воду чуть холоднее. Умные утки, наверное, дивятся сильнее неумных.
Кафе же, добавив к меню борщ, на зиму переезжает в один из монастырских корпусов. Они тоже старинные и хороши собой.
Мебель с давних времён осталась, пузатая.
Тут вообще из совсем нового только звонница и цветники. Хотя это с чем сравнивать — старинные корпуса или не очень. Первые два монаха — Тимофей и Сергий — пришли на остров ещё при Петре. Тогда город Покров начал становиться торговым, шумным, пугая иноков, любивших тишину. Впрочем, городом Покров не был, именуя себя Антониевой пустынью. Озеро существовало, конечно.
Но тоже обзывалось иначе: Вяцким. Не-а, не в честь города Вятки, бывшего Хлынова будущего Кирова. А скорей ради вятичей, живших отсюда до самой нынешней Литвы. Гидронимы ведь дольше хранят имена, чем жилые места. Такая вот память воды.
Далее всякое было с монастырём, заселяли вот его понемножку. Особенно из настоятелей известен сделался отец Клеопа.
Судя по воспоминаниям, был он человеком сложных нравов. Южанин из Молдавии. Он то в пустыньку уходил, то в родную Валахию сбегал. В тюрьме даже посидел. В специальной, конечно, в монастырской. На особом, получается, режиме. А кто сказал, будто монах тихим должен быть? Это ж огонь внутри. Хотя и светлый огонь. Словом, при нём обитель расцвела, а дальше разное было. Теперь снова не худший вариант.
Зачем девушки и женщины приходят в монастырь насовсем, я не знаю. Точнее, про нескольких знаю, но из других монастырей.
У них был серьёзный выбор, долгий. Тут же у меня знакомых монахинь нет. Паша тоже мало рассказывал о своём здесь гощении.
Есть, правда, одно косвенное свидетельство.
Некая моя знакомица, очень юная, но совершеннолетняя, пошла в этот монастырь сдаваться. Не совсем всерьёз, а с похмелья и личных расстройств. Ей игуменья или кто-то другая ответила:
— Настя, у нас тут все с такими личными проблемами, что твои тебе очень маленькими покажутся. Ты поспи вот тут пока, дальше поешь и обратно иди.
Хотя, может, так просто сказала, в утешение: из Насти монахиня не очень.
Между большим Введенским и маленьким Белым озером отдыхает посёлок. Тоже Введенский по названию. Славный вполне. Дома в советских мозаиках, детский сад.
Трёхэтажная гостиница бурого кирпича. Я подумал, будто облицевали заново давнешнее строение. Однако нет. Два славных и болтливых человека (их так и хотелось назвать «бабушка» и «дедушка») рассказали:
— Здание новое, хорошее совсем, проходите к нам на второй этаж. Только вот буфет не работает, но завтра будет. А вы у нас ведь останетесь?
Мы б остались, там правда неплохо. Хотя…
Ладно, раз уж про колонию сплетен насводил, про монастыри насводил, так про гостиницу чего слышал, тоже расскажу: тут, говорят, любит проводить время мелкое начальство из ближних городов и средних масштабов бизнесмены. Разное бывает. Впрочем, намто с Плюшкой чего бояться? Мы и в подсобках ночёвывали, и в чистом поле. Но правда: на дворе едва-едва заполдень. Куда тут ночевать-то?

Покров  с  листа

…окруженный лесами, торфяными болотами
да озерами в этих болотах городочек Покров.
В. Солоухин. Капля росы

Шли мы возле кладбища. Старое-престарое, уютное.
Писатель Сергей Фудель тут лежит, но его могилу найти трудно. Легко найти совсем иные погребения. Чёрные стелы вдоль главных аллей. В них небо по утрам хорошо отражается. Тогда ростовые фигуры на каждой из стел тоже кажутся отражёнными в тёмных водах. Кто в костюме, кто в штанах спортивных. Ещё бывает прямо как в песне: лежат два брата, а рядом мама. У братьев день смерти один, а у мамы — чуть позже. Но тем же годом. Молодцы, чо. Герои. Порадовали старушку обеспеченной, долгой старостью, нервы ей сберегли.
Если в одной оградке похоронены папа и сын, картина чуть иная. Батя оставил этот мир, скажем, в семьдесят девятом году, когда наследнику исполнялось годика три. Сына положили рядом спустя четверть века. Тридцати ни тому, ни другому не было. Тут уже не песня, но эссе семейного психолога на тему важности отцовского воспитания для мальчика. Но тем эссе не веришь, а датам на памятниках веришь.
Всё-таки на сто первый километр высылали не одного Сергея Иосифовича. Да и колония в окрестностях города не только для девочек. Пойдём мимо автовокзала и налево. Там, на улице Октябрьской революции, есть тюрьма. Она всегда в том месте была.
С начала XIX века, когда Сибирский тракт построили — точно всегда. Теперь это не простая тюрьма, а туберкулёзная. У одной моей знакомой в ней мама долго работала. Рассказывает: и вправду окна в этой тюрьме необычные, большие. Те, что на внутренний двор, конечно.
А ещё ближе к вокзалу — колония-поселение. По старому «химия». Из чахоточной тюрьмы люди выходят реже, из колонии почаще. Многие тут остаются, способствуя перемене нравов города. Кроме того, перед московской Олимпиадой сюда и в посёлок Усад из столицы выселили цыган. У цыган свои дела и свои могилы.
Попадаются дореволюционные надгробия в виде часовенок, сложенных из кирпича, а затем оштукатуренных. Ни эпитафий уже не осталось, ничего. Молчаливые такие башенки стоят. Это, наверное, хорошо само по себе. Грустно другое: получается, ни у кого из лёгших тут полутора веками ранее не осталось помнящей родни. А вообще славное кладбище, хаотичное. Могилки не рядами, но будто домики в старинном азиатском городе. Проходы узкие, лабиринтами. Трёх шагов прямо не ступишь — в ограду упрёшься. Сосны опять же.
К самому финалу XIX века в Покрове настал не золотой, конечно, век, однако неплохое время. Сам городок остался непромышленным, капустным, а вот в уезде многое переменилось. Уезд тот был достаточно большим, включая, скажем, Орехово со всеми его ткацкими фабриками. Село Зуево принадлежало Московской губернии, а Орехово Владимирской. Морозовы, владевшие обоими сёлами, думаю, налоги платили как надо, и Покров, уездная столица, весьма переменился. Про мужскую гимназию я уже сказал, но женская ещё красивее получилась, что вообще-то логично. В готическом стиле, с двумя башенками. Так модно было. Конечно, извоз по Сибирскому тракту не прекращался никогда, тоже волость денежкой снабжая.
Понятное дело, революцию город встретил без восторга.
Вот его и понизили в звании. Уезд расформировали, Покров относили то к одному району, то к другому. И началось пике. Александр Михайлович Копировский, ещё совсем не профессор богословия, а студент Плешки, писал о своём визите к Фуделю:
«Мы собрали, по нашим масштабам, не так уж мало. Но зная, что купить хорошие продукты в Покрове невозможно, загрузились ими в Москве и поехали, взяв рекомендательное письмо от Николая Евграфовича, — Георгий и я. Запомнились убогость провинциального маленького городка (вдобавок — еще и жуткое название улицы, на которой жил С. И.: «Больничный проезд»), бедная обстановка в его доме, абсолютно пустой холодильник… И, как явление иного мира, особенно контрастное в этой обстановке, — большая Тихвинская икона Божией Матери в углу».
Ещё ведь и за водой Фудель, старенький, на колонку ходил. Газа не было.
А напоследок советская власть сделала городу маленький подарок. Открыли институт ветеринарной микробиологии, несколько заводов открыли, подлатали дороги. Потом опять известные дела. Тут, говорят, долго существовал серьёзный пункт оптовой торговли афганскими веществами.
Чего делать надо? Я не знаю. А другие советуют, например, со взятками бороться и начальство чаще менять. Вообще-то, меняют и борются. Три мэра подряд из кабинета ушли под суд. И чего? Есть ведь такая сумма, за какую и посидеть в тюрьме можно. А вот Фёдор Николаевич Колчин управлял городом целых пятнадцать лет, с 1902-го до понятно какого.
При нём едва не все нынешние скромные красоты архитектуры и появились. Он долго прожил, до самого почти конца войны. Смотрел, думаю, на городские перемены удивлённо.
Хотя «купить хорошие продукты в Покрове невозможно» А. М. Копировский сейчас бы не написал. Тут рынок отличный. Своё всё есть и привозное. Можно, конечно, ворчать — отчего белорусский суджук дешевле и лучше армянского, а можно и не ворчать. Нормальный такой выбор. В Москве на крытых базарчиках похожий был. Но в столице вольные рынки съедены торговыми центрами и коррупцией, а тут пока нет. Вообще, про тему город Покров и еда отдельно чего-нибудь напишу. Только надо сил и здоровья накопить.
Просто вдоль улицы Ленина (она же Большая Московская, она же и есть Сибирский тракт) на участке в три с половиною километра — от автовокзала до посёлка Нагорный — расположены двадцать четыре поящих-кормящих заведения и два ещё под вопросом.
Решив их обойти за один день, вы должны серьезно подготовиться. Ещё ведь через федералку туда-сюда бегать: заведения-то на разных сторонах большой дороги.
Но вообще знание, отчего «Славянка», хоть с виду и похожа на любую забегаловку для водителей, кормит вкусно, а «Дружба», называясь рестораном, может вообще не покормить, достойно потраченных усилий.
Только всё равно дальше середины вы путь не пройдёте. Там, возле удивительно выгнутого памятника шоколадной фее, расположен пивной зал, а в нём ассорти из домашних колбас на полтора килограмма. И ещё официанточки много где знакомые. Приходишь, она поднос гостям тащит и вроде бы шёпотом, но слышимым половиною гостей:
— Андрюха, привет! Прикинь, а у меня месячных нету!
Ты смущаешься:
— Эмм… а я-то при чём?
— Не, это я просто так тебе! Ну, ты же врач, что это может быть?
Ты, вроде, и врач, и что это может быть, догадываешься, а всё равно чувствуешь себя изумительно.
Ещё в Покрове можно обувь хорошую купить. Приезжайте — расскажу где. Больше ничего, вроде, интересного. Хотя это для чужих ничего интересного. А начнёшь вспоминать, так от самого вокзала досюда разное бывало.
Вот раз приезжаю на электричке из Владимира, во дворике семейство ужинает. Хорошо трапезничают, уютно. Их из окошка видно, а с перрона нет. Но я решил непременно заснять такую идиллию. Полез на перила. Они там шириной сантиметр, много — полтора.
По дури многое же кажется весёлым и простым. Забрался. Пташечка этакая на жёрдочке. Воробушек об центнер веса с большим запасом. Хлопнулся, конечно. И головой ровнёхонько о поперечину. Разбить не разбил, но мятинка на темени осталась. Говорят, у Лао Цзы такая же была. Может, тоже поумнею.
А тут, подле общежитий, я и знакомая барышня делали с её котом то, что мир делал с Григорием Сковородой. В смысле, мы того кота тоже ловили, но не поймали. А вот тут…
Ой, всё. Жадность одолела. Лучше про занятные случаи отдельных рассказов насочиняю.
Когда-нибудь. Тем более нам уже поворачивать вот-вот.

Город  из  другой  книжки

И так уж тихая станция совсем затихает,
и тишина охватывает нас.
С. И. Фудель. Воспоминания

В сторону Иваново и Гаврилова Посада от Александрова бегают неимоверно трогательные поезда 2 . Там основная часть пути не электрифицирована, поэтому от станции уходит бурый тепловоз ТЭП-70 старой модификации, похожий на пожилого мастера-часовщика. Очки надевает, хмурится, такой.
За тепловозом два вагона. Один прежний, сине-зелёного раскрасу, а второй модный, того самого цвета металлик. Хотя разное бывает, внутри составов часты перемены. Раньше такие составы называли «поезда с тётками», и тётки, проводницы то есть, были там очень злы, гоняя безбилетников. А теперь обленивели и подобрели. Прибыли-то никакой.
Изнутри вагоны тоже разные. Цена одинаковая, а суть разная. Старые, маскировочной раскраски, это обычные плацкарты или общие, вышедшие уже на пенсию с крупных дорог, но ещё крепенькие, им в переплавку рано. Внутри ездят разные люди, но больше всего женщин возраста за сорок пять. Они «с Ивáнова» текстиль доставляют в Александров и другие города. Обратно денежки везут. И ягоды покупают в трёхлитровых банках.
Для варенья, наверное. Ещё эти дамы порой интересно разговаривают. Вообще, обыкновенно, но кое о чём — интересно. Скажем, ручки сумок они называют шлейками. А вместо «выгружу» говорят «выгру». Часто, наверное, выгружать приходится, они и сокращают.
Но обыкновенного всё ж говорят больше, чем интересного. Одна вот на мужа своего жаловаться начала. Сидит, мол, такой дома, на военную пенсию вышел, не работает, только ест и ест.
— Ослиная талия у него стала. Бывает осиная, так у него — ослиная!
Но разговор не заладился, и все тётеньки уснули. И то сказать: зачем про своих мужей вслух ябедничать? Кто головой к окошку спит, кто в проход. На жаре стоя торговать целый день с малозначимой прибылью — изматывает же.
В сидячем вагоне едут те, кто меньше устал. В гости, например, или по закупкам.
Там и разговоры дольше. Однажды при мне мужчина шестидесяти трёх лет необыкновенно быстро познакомился с пятидесятиоднолетней одинокой дамой в шляпке. Это они сами возраст назвали. Мужчина чего-то рассказывал о восточной и простой астрологии, для чего ему понадобился год и месяц рождения спутницы.
Ещё этот человек работал экскурсоводом и слыл, наверное, интеллектуалом. Говорил:
— Вот мы проезжаем село Бавлены. Оно почему так называется?
Дама, заворожённая усами и эрудицей, молчала.
— Так вот: совершенно очевидно происхождение названия! Тут рядом церковь Богоявления, село называлось Богоявленским, а потом название сократили.
Усатый, может, прав, а может, и соврамши. Церковь там рядом есть, да и красивая.
Но вот в Татарстане город Бавлы. Он уж точно не от Богоявления произошёл. Говорят, от «баллы елга», медовая река, то есть. И ещё разные версии есть. Но мы дядьке мешать не будем, пусть врёт. Дама вот ему уже телефонный номер сказала. Он там ещё с датами парочки битв наврал и вообще был неточен, однако сие я воспринимал исключительно для собственного любопытства. В таких делах мешать человеку не след!
Ополье из поезда малозаметно. Состав же поначалу опять движется в сторону Орехово-Зуева, сворачивая влево около станции Бельково. Там леса. А вот за Кольчугино начинаются поля и красотень. Похоже на родную уральскую лесостепь. Холмистое такое всё, но другое. Впрочем, в Ополье тут надо вглядываться: лесопосадки вдоль железной дороги мешают. Хотя после Юрьева-Польского делается совсем красиво. Но пока это рано описывать. Мы туда ещё пешком сгоняем.
А дальше бывает Гаврилов Посад. Это и в самом деле город из другой книжки Солоухина. Из «Чёрных досок». Они тут спиртное искали — отметить полёт Германа Титова:
«Действительно, в те годы в маленьких городах, селах очень часто не бывало ни вина, ни водки. Не может быть, чтобы водки не хватало в государстве. Но местные руководители то там, то тут давали указания не завозить водку в магазины или завозить ее как можно меньше и реже. Мы, как видно, оказались жертвами такого указания и вынуждены были ехать в Гаврилов-Посад.
Поездка оказалась недалекой, но какой-то очень нудной и скучной. Мы попали под обеденный перерыв. Нужно было ждать, когда магазины откроются. Потом оказалось, что ни в одном магазине того, что нам надо, нет.
Прошел слух, что в магазин на окраине города привезли «красное». Гавриловопосадцы потянулись туда, и мы поехали тоже. Магазин на окраине почему-то закрыли на обед, когда все остальные открылись. У него был свой распорядок дня. Целый час мы сидели перед магазином, и за это время набралась большая толпа. В толпе обсуждались две проблемы: как летает Герман Титов и какое вино будут продавать после перерыва».
А в первый мой самый визит Гаврилов Посад показался городом не из другой книжки, но из другого мира. Дело обстояло второго августа, в день ВДВ. В Александрове ребята в синем не безобразничали, но шумели. И в поезде двое таких было. А тут тишина, будто в космосе. Совсем-совсем тихо.
И на улицах тихо. От вокзала идёт пара улиц.
По наитию выбрал одну из них, уходившую влево. Она вся обычная, но домик один необычный. Там палисадник украшен, помимо цветов и яблони, разными пластмассками.
Скажем, скворечник жёлтый и попугай в нём жёлтый сидит. Ненастоящие, конечно.
Шёл, дивился. Кошек смотрел и дома брошенные. Их тут относительно много. Потом возник аккуратный городской парк. В нём были трогательные зверушки, выкрашенные серебряной краской, а более никого. Сцена пустая, и между деревьев пусто. Смотрел на сцену, жевал яблоко. Чего-то представлял себе, наверное. Например, клоунов. И пространство кругом такое приятное, неясное.
Когда земля после дождика вкусно пахнет, это называют «петрикор». Вроде, для тебя от этого пользы нет, но хорошо же. Для зрительного аналога имени пока не сочинили, но он есть, аналог этот.
Приехали три человека на двух мотоциклах, ещё несколько так пришли. Сели на скамейки, начали выпивать. Но тоже аккуратно, без акцентуации. Спросил дорогу до гостиницы, они сказали, уточнив — до новой или до обычной?
Мне в обычную надо было. Только она необычная. Тут, за речкой Ирмесом, около стадиона есть комбинат. Или текстильная фабрика, я в этом не очень разбираюсь.
В любом случае, контора эта нынче почти не работает. А когда-то работала и людей, называя вещи своими именами, вербовала.
По всей стране. Вот, скажем, нынешнюю дежурную по общежитию привлекли сюда аж из Башкирии. Почти землячка: с таких расстояний Кунгур и Бирск соседи. И выговор наш, хотя живёт здесь человек пятый десяток лет, с ранней молодости. Давно пенсионерка, частный дом. Всякое бывает. Очень хороший номер мне предоставила. С электрической плиткой и старинным чайником. Телевизор, конечно, был. Страшненький. Говорит, когда гостиницу вместо общаги сделали, то много из общежитского быта осталось, а многое сотрудники принесли: чего дома не надобно.
Стадион около гостиницы живой. Там много ребят и взрослые в футбол гоняют. По нынешним временам — удивительное зрелище.
Такие сооружения должны быть унылыми и мёртвыми. Нам так в газетах пишут. На стадионном празднике жизни я оказался чужим.
Ни команд игравших не знал, никого. Запомнился только длинный и седой футболист.
Он головой забил красиво. Точно башенный кран в облако кивнул.
В новой гостинице кроме собственно гостиницы есть кафе. Недорогое, вкусное.
С музыкой и цветными моргалками. Я оттуда еле вышел и до своей гостиницы плохо шёл.
Но до этого смотрел конезавод. Он длинный, красивый, прямоугольный, старинный. Наверху флюгер или просто фигура в виде коняшки. Но лошадей там нет! И запаха даже лошажьего нет! Там ничего нет! И внутрь не пустили. Не конезавод, а шкатулка.
Ещё на центральной площади Гаврилова Посада расположен Очень Большой Дом.
Несусветный просто для такого маленького города. Спросил, чего там? Ответили — музей. Хорошо, а раньше чего было? Но об этом спрашивать не стал, решив в город вернуться основательней. С тем и уснул, предвкушая страшное утро.
Но обошлось. Бутылка Хугардена, проданная доброй киоскёршей в неурочный час, спасла. Погулял, около пожарной части обнаружил ещё парочку крашеных скульптур.
Вроде, чайки или бакланы, может. Себя тоже бакланом ощущал. Или слепозмейкой. Вот зачем было переться в город, ничего о городе том не узнав? Кроме, может быть, конезавода? Да и тот, получается, брошенный?
Глупо.
Опять пошёл к заводу, где лошадки. Нет, закрыто всё! Так и остался в первый мой визит Гаврилов Посад городом-коробочкой.
Видно, что интересный, а чем интересен — чужому не понять. К счастью, есть такие места, куда, гуляя по некой местности, не захочешь, но вернёшься. В Ополье Караваево именно такое и Гаврилов Посад тож.
Только это всё позже было, а пока решил машинку ловить в сторону Суздаля и, может быть, Владимира. Тепловоз-то проспал сладко, хмельно. Зато остановился второй же автомобиль. Беленький. Пусть будет «Хонда». Отчего бы ей «Хондой» не быть? Ехала в автомобиле Катя и муж её за рулём. Бородатый, программист. На серьёзный, умный БТР похож. Не автомобиль, а муж Катин на БТР похож. Ребята эти на своей машинке любят кататься в Европу, а теперь, купив в Гавриловом Посаде дом, решили и по России ездить.
Собрались вот в Гороховец. Рассказала Екатерина и вот про те голубые строения с правой стороны. Там новый конезавод. Сюда лошадок перевели из бывших конюшен.
Правильно, вообще-то: у нас вот тоже все фармпроизводства убирают из капитальных зданий. В модульных конструкциях и вентиляция проще, и вообще чище.
Мы с подобравшими меня хорошими людьми Суздаль проехали, болтая. И грустный моногород Камешково проехали, и Ковров даже проехали, выскочив опять-таки на федеральную трассу М7. Я им про автостоп рассказывал, они о Португалии большей частью. Катя, точнее, рассказывала, а муж её кивал хорошо. Опомнились уже проезжая Вязники. Я там вышел и задумался: вот зачем так рано сюда приехал?

В  противоход

Георгий пытался отправить меня ночевать, опять же, в хостел «Достоевский». У него там знакомые. Хотя в городе Владимире у него повсюду знакомые, для чего это лишний раз пояснять? Не получилось. В тот день я не очень расстроился, а позже, узнав причину, очень расстроился. Оказывается, в «Достоевском» остановились прибывшие на соревнования гимнастки. Сорок две барышни.
Представляете, сорок две, и все — гимнастки!
Красавицы, спортсменки. Фильм «Кавказская пленница», повторённый вот столько раз. Ладно, чего в жизни не бывает?
Заночевал на вокзале в комнатах отдыха.
Они тут хорошие очень: даже в уборной комнате есть бочка с фикусом. И хозяйка комнат, Зинаида Викторовна, престрога. Как-то она нас с Дашею Верясовой не пустила. Хотя мы ночевать собирались пристойно, в разных комнатах. Пьяные вы, сказала хозяйка. Не хозяйка, конечно, она, но администратор. Хотя это ж одно и то же в наших краях. На сей раз мне пройти разрешили, хоть и прочли краткую лекцию. Очевидно, я сейчас трезвее был, чем мы тогда вместе 3 . Дешёвые, чистенькие комнаты. Самое то — одну ночь коротать.
Утром Зинаида Викторовна говорит:
— Мобильник-то не забыли? Будете трезвые, так заходите обязательно.
Трезвым вряд ли буду, но прийти — приду.
Автобус в село Чёково отходит в пять пятнадцать. И я не опоздал. Молодец же?
Дорога от Владимира на Юрьев-Польский, наверное, самая опольская из всех крупных дорог Ополья. За речкой Содышка, где психбольница, начинаются безлесые холмы с удивительной геометрией теней. А тут и рассвет ещё. Хорошо очень, вот правда. За Андреевским сворачиваем влево. Тут Небылое. Зачем у обычного, хоть и длинного поселения такое сказочное название — не знаю. Но оно всегда так называлось. Уже при князе Иване III, например. Тогда же тут основали монастырь.
Хотелось бы написать: «он до сих пор тут стоит», но получится, опять-таки, лукавство. То есть монастырь на берегу очень красивого пруда, отражающего лес, стоит, но это другой монастырь. Восстановленный. При Солоухине в нём была чайная и разные учреждения.
Напомню: писатель со товарищи останавливались в Небылом на три дня. По причине лютого дождя и желая обследовать окрестные поселения. А именно: Кобелиху, где пастухи-рожечники, и Невежино, где рябина. Кобелиха теперь названа Красным Заречьем, и понять её жителей можно. Хотя название деревни происходило не от пса, но от человека с прозвищем Кобель. Впрочем, и это довольно обидно. Скажу честно: в Заречье я не бывал. Но ведь и Солоухин уже рожечников там не обнаружил. Шестьдесят лет спустя их тем более нету. А в Невежино бывал. Питомника знаменитой рябины тоже не сохранилось.
Впрочем, на сегодня план у меня был совсем иной. Хотелось пройти дорогу, Владимиром Алексеевичем проеханную в газике. И важную очень дорогу: от родного его Алепина до Небылого. Только в обратном направлении и сколь возможно — пешком. Это опять же из авторского тщеславия, да. Совсем по-честному надо было стартовать от Небылого, конечно, но когда транспорт везёт в правильную сторону, зачем отказываться?
Солоухин ведь не отказывался.
Через одиннадцать километров образовалось село Чёково. Будто нетрезвый вахтёр в телефон отвечает: «Чё? Кого?» Интересное такое село, приземистое. Вроде, не сильно заброшенное. Новые дома есть, и старые подремонтированы. Они тут интересные, старые-то. Многие явно из позапрошлой жизни, дореволюционные. Одно- и двухэтажные, каменные. Даже поплутал немного по селу: уж слишком много из него дорожек идёт. А найдя верный путь, стал радостным.
Не от гордости своими навыками туриста, а по эстетической причине.
С начала дороги Владимирскими просёлками миновало ведь уже довольно много времени, отчего в нашей половине Земли сделалась осень. И даже середина октября.
Ополье приобрело надлежащую красоту. Матовый иней гасил зелень долгих полей. У нас ведь ничего зеленее озимых нет. Весной травки прячутся, вылезают неторопливо, их листья оттеняют. А теперь, когда вокруг всё жухлое, эти поля сверкают. И самолёты расходятся от Москвы. Воздух такой, будто в этих самолётах иллюминаторы видно. Правда ж: тысячи раз всё это людьми описано, миллионы раз видено, десятки тысяч раз сфотографировано на разные аппараты, а всё равно накрывает светом. Дорога среди этого петляет. Просёлочная вполне. Всё, чего мы и хотели, словом. Можно представить, будто ещё сергеи есенины вокруг на розовых конях скачут. Но тогда чуть перебор будет. Хотя Рязань тут сравнительно недалеко.
Километров пять, до Чувашихи, дорожка идёт, чуть поворачивая, по совершенно плоскому месту. Можно топать, гордясь Опольем.
Например, в Тверской области или в Псковской, вдоль трассы «Балтия» и в стороны от неё так бы гордиться не получилось. В тех краях поля уже не только репейником заросли, а даже берёзками. В южной Тульской области, где земли черны, тоже многие угодья одичали. У нас всё-таки иной регион. Тут вот озимые сплошь, дальше пахоты. Ранним утром вдоль дороги на Юрьев-Польский видел несколько модульных конструкций, напоминающих советские пластмассовые кубики. В тех конструкциях получается молоко.
Иногда — говядина. Иду горжусь. Никакой, впрочем, пользы Ополью сроду не принеся.
Но это мы можем, это мы даже любим — гордиться за просто так.
У Чувашихи просёлок падает вниз. Коротко, довольно круто. Это начинается долина речки Колокши. Саму речушку отсюда не видно. Она длинная, больше сотни километров, но узенькая — метров десять. То есть по карте узенькая, а пешком не перепрыгнешь. Лезть в неё, по октябрю тем более, не хотелось. Дорога тянется вдоль речки, то приближаясь почти в упор, то обратно уходя через камыши к разнообразному склону. Этот склон тоже вполне изобихоженный, а сама долина поросла камышом, осокою и прочим водяным растением. Тоже красиво. Иду, любуюсь. Долго так любовался, а потом, глянув под ноги, любоваться раздумал.
Вся грунтовка была утоптана острыми копытцами. Не коровьими совсем. Я, конечно, житель городской, но кабанчиковые следы от прочих различу. Тревожненько сделалось.
Достал ножик из рюкзака, в карман переложил. Но это так, для самоуспокоения. Кабану такой нож заместо укола витаминки, наверное. Кабаны в приключенческих книгах детства обитали непременно в плавнях. Вот они — плавни самые настоящие. Плавнее не бывает.
А дорога всё идёт, идёт вдоль берега. То есть где она совсем вдоль, там нестрашно: бросится свиняра, так в Колокшу прыгну.
Тоже не сахар, конечно, но живой буду. Когда же просёлок убегает от реки, совсем боюсь: ни деревца рядом, ничего. И следов меньше не становится, только больше. Деревню Чувашиху почти не видно, на противном берегу какие-то поселения есть, но далеко. А ещё дальше за ними иногда сверкают бортами фуры на дороге Ставрово — Кольчугино.
До неё километров восемь, и мне, собственно, туда, но восемь — это строго по линейке. Так лучик света движется. Но он и проскакивает это расстояние за стотысячные доли секунды.
Хорошо, наверное, быть лучиком. Только не разглядишь ничего при этакой скорости.
Дорога, наконец, бесповоротно двинулась к речке. Я обрадовался, конечно. Но опять забоялся. Видимо, не могу без этого. Просто Яндекс.Карты в телефоне показывали неопределённое: будто и есть переправа, а будто дорога кончается сразу за ней, в пустоте.
Но всё хорошо обошлось. Сперва показалась толстенная, с кабана толщиною ива, наклонившаяся через реку — допрыгнуть можно.
А потом и прыгать не пришлось. Тут, где Колокша, бурля, достигает совсем уж крохотных размеров, её загнали в трубу. Перед трубой она сильно ругается, а за трубой успокаивается. Там омут. Хотя, может, и не ругается, а только вид делает. Это ж привычная к таким делам река. Сто лет тому были на ней десятки мельниц. Каждая тоже с буруном и омутом.
За Колокшею опять поля. Только их уже недалеко видать — дорога-то в гору. Совсем наверху деревня Мещёра, там ворочается автокран. Наверное, опять какому-нибудь жителю Москвы дачу строит. Это хорошо. Справа другая деревня, Чаганово. Она потише, с индюками и колодцами. Но автомобили тоже с номерами Московской области. Вернее, так:
«Рено Логаны» и всякие «Дэу» наши, тридцать третьи, владимирские, а два большущих джипа «Шевроле» из столицы. Домики сообразны автомобилям. «Шевроле» в очень небедном дворе стоят. И вкус хозяина приметен.
Не иронизирую: в самом деле хорошая усадьба — от трёхэтажного особняка, убранного подальше от дороги, до палисадника, где явно приложен труд существенного дизайнера.
Церковь только на окраине Чаганова никакая совсем. В Чёково, где я путь начал, храм без признаков жизни, и тут вот тоже. Но ладно, бывает. Это ведь, говорят, когда село начинали, церковь ставили первой или второй постройкой. А восстанавливаться может всё по-разному. Дело хозяйское.
В конце Чаганова надо своевременно повернуть влево и топать к селу, непроизносимо именуемому Ельтесуново. Недалеко, в принципе. Километра три. Так мне карта сказала. Только мне другого карта не сказала: дорога будет вверх и вверх. Этот, западный, край долины речки Колокша — одновременно ещё и восточный край Московской возвышенности. Лучше б, конечно, сначала в гору, затем наоборот, но географии не прикажешь.
Тут я опять стал завидовать электромагнитному явлению. На сей раз не лучику, а линии электропередач. Идёт себе такая напрямую от Владимира неизвестно куда, и хорошо ей.
Но чего делать, раз ты не ЛЭП? Будем пользоваться, опять-таки, методом Владимира Солоухина из книжки «Капля росы»:
«Дорога разделена тобой на участки, вроде как на этапы. Дойти бы до большой ветлы, стоящей в поле, сразу бы подвинулось дело, можно бы и отдохнуть. Но дерево, увиденное издалека, почти не подвигается навстречу, а когда в конце концов достигнешь его, пространство отступает от тебя вдаль, до кучинских кустиков, и надо опять преодолевать его, чтобы достигнуть этой новой цели, которая вовсе и не цель, а всего лишь очередная веха пути».
Только ориентировался я не на вётлы, а на яблони. Рябины здесь тоже были: Невежино-то, где их обихаживали столетиями, рядом. Выродившиеся уже, конечно, малорослые. Хотя и вкусные после ранних заморозков. Но яблоки вкуснее. Мелкие и сладкие. А ещё земля тут оказалась интересной. Будто и в самом деле Ополье начинается сразу и вдруг. Слева от дороги чернозём чернозёмный, а справа — серенькое поле, привычное. Хотя, скорее всего, его пахали просто раньше, оно и высохло.
Ближе к Ельтесуново показался пруд с рыбаками. Я обрадовался не хуже Робинзона. Хотя всего-то и не видел человека километров пятнадцать — от Чёково. Привыкли мы к толкучке.
Затем цивилизации сделалось больше.
От этого самого Ельтесуново уже шёл не просёлок, а плохонькая дорога из бетонных плит.
Совсем плохонькая: жигулёнок, оборудованный водителем-парнишкой, ту дорогу полем объезжал. Ещё дальше комбайн собирал остатки кукурузы, а трактора её увозили. Неновые все — и легковушка, и комбайн, и трактора. Только водитель новенький. Так и он скоро неновенький будет, по себе знаю. И да: есть у цивилизации, даже и плоховатой, минус. Она пешим ногам тяжела. Идя просёлками, совсем не уставал, а на бетонке почти сразу устал.
Ступни загудели. Бум-бум-бум по плитам.
Сделав ещё один поворот, бетонка влилась в совсем уже приличную, асфальтированную дорогу. По ней даже машинки бегали.
Первая же мне и остановилась, едва руку поднял. Зелёные «Жигули» четвёрка. Толстый шофёр, однако, ворчал:
— Давай быстрее. У меня нога после инсульта отекает, если не шевелить. Мне всё равно до Шуново только.
— Так и мне до Шуново.
— А чего пешком не идёшь, близко же?
— Ну, так вот сегодня с Небылого, устал уже.
— С Небылого? Да ладно? А через реку как?
Рассказал про мостик, сделанный из трубы. Водитель удивлялся, вспоминая. Говорил, дескать, двадцать лет назад он там ездил разок на КАМАЗе, так пришлось напролом, вода текла через порожки. Неудивительно.
Солоухин этот же путь, пройденный на «козлике», вспоминал так:
«Водитель, казалось, рожден был для таких дорог. Ему, видимо, нравилось даже круто поворачивать баранку, когда автомобиль становился поперек дороги и юзом начинал сползать вниз под крутой уклон или когда на критической точке подъема нужно было свернуть на сторону, наискось, чтобы вскарабкаться на осклизлый пригорок. Мотор урчал, работали оба сцепления, потоки грязи выбрасывались из-под колес и колотили по тенту.
…
Автомобиль проскакивал какие-то деревни, села, перелески. Все это были мои голубые холмы, запеленатые водяной пылью».
Хотя, скорее всего, ехали они чуть севернее. Газика художник Серёга им тормознул в Корневе, оттуда, вероятно, даже шестьдесят лет назад была более или менее проезжая дорога до Авдотьино. А там можно выскочить на Красное Заречье, бывшую Кобелиху. У них мостик есть и, наверное, тогда был. Всё-таки газик даже и с очень крутым водителем Колокшу б мог и не переплыть. Не КАМАЗ же.
Хотя совсем уж частные частности маловажны. Времена меняются и дороги тоже.
Мне вот так быстрей оказалось. Разницы особой нет, честно говоря: от Корнева до, например, Ельтесунова меньше двух километров напрямую. Да и долина Колокши та же самая.

Долгий  день  невидимых кабанов

На обратном пути от Алепино к Шуново попутной техники опять не случилось. А ноги мои уже были всерьёз недовольны. Я их уговаривал тихонько, неслышным шёпотом.
Потерпите, говорил. Вот сейчас от этого Шуново ещё три километра, и будет вам серьёзная трасса с автомобилями. Там вас подберут, до Кольчугина свезут, вымоют с мылом, в кроватку уложат. Они верили, шли, но, думаю, поругивались.
Дорогу на Кольчугино выстроили при Солоухине. А то дивно было: от областного Владимира до промышленного райцентра Кольчугино ездили через Москву! Вместо семидесяти километров приходилось одолевать четыреста. И с пересадками. Медитативное дело, конечно, но индустриализация требовала иного. Хотя дорогу строили вполне традиционно. Тут нам опять «Капля росы» пригодится:
«Впрочем, я не совсем прав, говоря, что к этому проселку вовсе не притрагивалась рука человека. Наоборот, сколько я себя помню, всё потихонечку строили там шоссе от Ставрова к Кольчугину. Намеченная дорога проходила через Черкутино, в четырех километрах от нашего села. Но все время строительство это находилось на одном и том же месте.
Первоначальной энергии хватило на то, чтобы выкопать канавы по сторонам воображаемой дороги. Весной канавы эти наполнялись водой, и вода, сначала быстро пересыхавшая, застаивалась год от году все дольше и дольше. Откуда ни возьмись, появился тут рогоз — растение болотное. Черные бархатные шишки его красиво разнообразили полевой пейзаж. На самом полотне, то есть между двумя канавами, постоянно сидели в том или ином месте несколько рабочих с молотком в руках, а около них лежала куча камней. Они укладывали камни один к одному рядочком и успевали продвинуться за лето, может быть, даже на километр. Потом наступала зима.
Весной вода размывала мощеный участок дороги, вымывая из-под камней грунт, надо было чинить, латать, подновлять. Пока несколько лет возились с одним участком дороги, предыдущий, считавшийся законченным, приходил в совершенную негодность».
А теперь ничего так дорога. Движения не меньше, чем на городской улице. Бегают туда-сюда машинки. Они уже и на жуков не сильно похожи, можно кабины разглядеть.
Значит, до трассы не больше километра. Это я опять себя так уговаривал и ноги свои. Но повезло.
Получился мне вновь самостоп. Говорю ж: бывает. Только не на федеральных трассах.
Хорошая и мягкая изнутри «Тойота» серого цвета. За рулём человек, похожий на батюшку-попа. Таковым и оказавшийся. Вот кто скажет, будто у сельских попов не должно быть дорогих автомашин, так пускай тот сначала прогуляется в неровной местности часов семь. Посмотрим тогда: УАЗик он захочет или нормальный автомобиль? А дальше было мне совсем невероятное. Батюшка этот ехал по церковным и дружеским делам в Караваево! Да-да, в то самое Караваево, где мы с Олей на колокольню лазали. И Веничка Ерофеев куда из Мышлино до магазина ходил. А ещё в Караваево много лет назад происходили ярмарки. На эти ярмарки маленького Володю Солоухина папа возил:
«Дорога до Караваева, если не отдельными штрихами, то цельным впечатлением, смотрится ярче и протяженнее.
Двадцать верст на скрипучей телеге, влекомой неторопливым Голубчиком (понукаемым еще более неторопливым Алексеем Алексеевичем — моим отцом), длились не меньше пяти часов… В обобщенном виде — синие холмы, беленькие колоколенки там и сям, темные острова перелесков, желтые плоскости опустевших уже полей и горизонт, горизонт со всех сторон — круглая, немного вогнутая чаша земного приволья».
Ну, да. Где-то так. Горизонт только не со всех сторон: перелесков, наверное, больше стало. Можно, конечно, было и подглядеть в дороге интересных мелочей, но, во-первых, машина всё ж не телега, она вместо пяти часов до Караваево идёт минут сорок, а вовторых, мы разговорились хорошо. Я обычно в своём писательстве не признаюсь, ибо стыдно в мои-то годы и в наше время, а тут довольно быстро рассказал. Видимо, хороший батюшка меня подвозил. Впрочем, и он тоже не чужд оказался. Вздыхает:
— Вот хочу тоже книгу писать. Сяду, а писать-то нечего, всё написано уже.
— Да ладно, говорю. Вот Фудель же писал.
О жизни своей писал, о понимании. О разном писал.
— У Фуделя биография интересная была.
Собираюсь возразить про «неинтересных биографий не бывает», а потом про отца Александра из нашего Иванова рассказать, но батюшка сам важное говорит:
— Книги-то все ведь об одном и том же: о страстях. Или о добродетелях. Остальное частности.
Вот тут у меня аргументы кончились.
Но мы ещё долго о детях болтали и о разном.
О некоем знакомце болтали, тоже батюшке.
Я того человека знал по разным сайтам, где стихи, а священник, меня в машину подобравший, лично знал. Интересно пишет, только показывает стихи редко. Но книжку издал вот.
А потом я покаялся, дескать, вот шёл сегодня, кабаньи следы видел, боялся. Пообещал себе: доберусь в цивилизацию — сразу в церковь пойду, свечку поставлю. Однако теперь вот думаю первым делом отдохнуть, а в церковь назавтра идти. Батюшка утешил:
— Так ты переживаешь, что Бога обманул?
Ну, от этого-то не переживай: Бог на дураков не сердится.
А там и Караваево приблизилось.
Пойдём дорогу на Кольчугино искать, с батюшкой вежливо попрощавшись. Я-то его имя знаю, и коллеги его, поэта, имя знают. Но тут пока не скажу: вдруг да решатся они к публикациям, тогда мы лучше критики в журнал про них напишем.
Серые квадратики под горкой оказались фермой, по счастью, пустой. Может, коровок повели травкой перед зимой покормиться, может, они вообще в мясокомбинат поехали.
Но малое время назад они здесь точно были.
Ибо пруд оказался не совсем прудом, но отстойником для говяжьего навоза. Обоняние пострадало и левый кроссовок слегка. С дорожкой вправо тоже не всё получилось. Её распахали. Ладно, чего делать? Нельзя направо — пойдём влево. Дальше, конечно, но ладно.
Хотя это утром было ладно, а теперь неладно.
Кроме ступней, ныли теперь уже и коленные суставы. Худеть надо, Андрюша. Или тренироваться в ходьбе. Или худеть и тренироваться.
Но иду тихонько, порой с интересных ракурсов колокольню фотографирую, грачей жирненьких и просто землю. Она тут не совсем опольская, здесь граница. Разная тут земля: рыжая, серая, коричневая. И амбре от коровских удобрений. Ладно, чего делать?
Всё лучше, чем брошенные поля глядеть. Дошёл к перелеску. Яндекс.Карты мне твёрдо сказали: отсюда прямая дорога на Слугино.
Некоторое подобие перекрёстка вправду было. И чайник брошенный, закопченный валялся около. Только дорога скорее напоминала лесовозный путь. Да и старый к тому ж, забытый. Но телефон же больше знает, чем я вижу! Сказал дорога, значит, дорога. Иду, а дорога всё уже. За вырубкой же и вовсе не дорогой стала, но тропкою. Кусты над ней низко-низко. Пригибаюсь, иду так. С краешку зрения вижу гриб. Шляпка у него с тарелку.
И видно без прикосновений: очень крепкий гриб. Упругий — чисто дельфин.
А под носом моим — следы. Такие же, какие утром видел. Кабанячьи то есть. Но там поле было, здесь же — вовсе заросли. Ситуация называется «он меня видит, а я его нет».
То есть буквально сейчас смотрит на меня равномерными глазками, думает. Мозг у него достаточно просто устроен: кинуться или нет.
Я ещё шагов десять сделал и тоже задумался.
Хорошо б, конечно, погеройствовать, пройдя лес кабаньей тропой. А вдруг у папы-свина другие планы? Но погеройствовать ведь тоже хорошо. Хвастаться потом можно, в книжку написать. И тут накатило. Не запах, понятное дело, а некое чувство без имени и номера.
Жуть. Абсолютная совсем жуть. Не умею эмоции описывать, так и не буду. Скажу только: сделалось очень тревожно. Бессмысленный ножик опять из кармана достав, начал пятиться. Отступая, бормочу шёпотом:
— Кабанчик, кабанчик. Всё хорошо. Твой лес, твой. Мне его не надо. А ножик для гриба достал. Срежу гриб и уйду.
Но, конечно, мимо гриба радостно прошёл. Так же, пятясь. Затем развернулся, быстрее двинулся. Всё быстрее и быстрее. А лес тут мысок образует, выступающий в сторону Караваева. Думаю, ну всё. Хватит, натерпелись. Прихожу туда, и хоть через навозное поле, хоть ещё каким макаром — в деревню.
Поймут, простят, довезут. Можно, конечно, опять незаменимую Олю вызвонить, но зачем ей начальник с таким ароматом? Копронимом ещё, глядишь, обзываться станет.
Обошёл мысок слабодушно, а тут сразу дорога, просёлок. Получается, от самого Караваева неверно стартовал. А вот зачем про Солоухиных смеялся, навигатором гордясь?
И да: возможно, никакой кабан на меня не смотрел. Это я его в голове сочинил. Или смотрел. Теперь-то и не узнаешь.
Просёлочек оказался хорошим, будто из старых времён. И вполне живой. Сперва дядька на мопеде догнал и мимо проехал.
Моего возраста дядька и мопед из моего детства. Живут такие бережливые люди, умеют хорошо стареть вместе с вещами. А встречь была техника новой эпохи. Два квадроцикла с поддатыми людьми. Переваливаются, такие, навроде медвежьей кавалерии, руками машут.
Вокруг было живописно, но грустно. Солнышко начало чуть садиться. Светит, аккуратное, на очень юный березняк с прежёлтой листвой. От березняка, собственно, и вся грусть. Его тут быть не должно. Это поле им так заросло. Порадовался утром, будто в наших краях настолько брошенных полей нет, так на тебе. Впрочем, грусть чуть принуждённая, конечно. Чего мне за дело до этих полей? Может, они лишними были. Хватает же, вроде, еды и прочего. Лучше о себе буду грустить, о ногах печальных.
Грущу, иду. Миновал деревню Поздняково, обыденную, но с милым колодцем. Далее поворот чуть влево, затем направо, и тут настала красота. Вроде бы, за этот день от пейзажей можно было устать, но только вот поднимешься в небольшую горку, а перед тобой — Ополье. Перелески разом заканчиваются, справа далеко-далеко поля и село Троица.
Это куда Солоухиных в итоге ребята довезли.
Хотел опять собою против них гордиться: я пешком дошёл, а они на гужевом транспорте, но, вспомнив недавние блуждания, язык немножко укротил. Кстати, в Троице злоключение Владимира Алексеевича с Розой Лаврентьевной не закончились. Только они это злоключениями не считали. Солоухин коротко так пишет:
«Грузовик подобрал нас через три часа, то есть к вечеру».
Теперь иначе, к счастью. И правильно.
Не всему же портиться, должно в чём-то и лучше стать.
А природа вокруг не сильно переменилась, вроде. Чего в ней описывать? Говорю ж: красиво вокруг. Очень даже красиво. Особенно когда закат. А потом среди этой обыкновенной красоты возникает необыкновенная.
Это уже было в селе Кудрявцево. Там с левой стороны дороги большущий лагерь детского отдыха с побитой церковью внутри и обширными прудами. Мелкими, наверное, вроде лягушатников. А иначе ведь потонет отдыхающий школьник. Церковь не очень обыкновенная. Она с аркой внизу. Точно сама себе и ворота, и храм надвратный. Но осматривать её не пошёл, хотя и стыдно было за нелюбопытство. Устал всё ж. Так вот: слева это всё, а справа обычные дома. Может, не совсем обычные по текущим временам — с резьбой, деревянные, неодинаковые — но глаз уже привык к таким за минувшее путешествие.
А во дворе одного из домов клён. Солоухин опять прав: чуть северней, буквально в пяти километрах отсюда, где лесисто, деревьев около домов не увидишь. Зачем они, когда лес вокруг? Тут же, в холмистых полях, дома украшают именно деревьями. Но перед всеми избами обычное дерево, а этот клён — всем клёнам клён. Он выше соседствующей церкви вдвое, думаю. И разлапистый. По закату и осени, его, наверное, с пожаром сравнить надо. Но это мельница целая должна гореть или ещё нечто столь масштабное. Горисполком, скажем. Не знаю, отчего такое слово из минувших времён припомнилось.
Да и не похоже на пожар, честно говоря. Скорее уж, фейерверк. Только не бабахает — шелестит. А вокруг — рябины.
Заряда красоты хватило ещё километра на два. Тут начинался посёлок Вишнёвый.
И сумерки тоже начинались. От Вишнёвого до всё той же трассы в Кольчугино, где мы сегодня уже бывали, километров пять. А сил-то нету совсем, честно говоря. На лавочке около двухэтажки сидели две совершенно классические, из любого времени бабули и весёлый дед. Спрашиваю:
— Здрасте. А на Кольчугино тут что-то ходит ещё?
Дед не торопясь достаёт мобильник, очень новый и блестящий по контрасту с пиджаком, смотрит в экран некоторое время, отвечает:
— Да, сейчас вот последний должен быть.
Прямо сейчас вот. С центру.
— А далеко у вас до центру?
— Ну, метров триста. Беги, успеешь, может.
Вопрос про откуда берутся силы в таких случаях ещё дурней вопроса «для чего коты утят гоняют?» Так надо, значит. Но да: бежал скорей, наверное, чем в школе. С рюкзаком ведь ещё. Успел.
Первым делом глянул в программу с красивым названием Pedometr. Верить ей, так прошёл я сегодня 43 км 230 метров. Больше марафона даже. А частью ещё и по сложной местности. Опять начал себе собою хвастаться. Но вторым делом задумался: вдруг мест в гостинице не будет? Спою ведь тогда матушку-репку.

Город-самовар

Серега рассказал, между прочим,
что в Кольчугине наконец-то разразилась
гроза с ливнями. Она полила жаждущие
колхозные поля и между делом разбила
и сожгла городскую прокуратуру.
В. Солоухин. Владимирские просёлки

Места в гостинице были. Они тут всегда есть. В Кольчугино вообще много гостиниц.
Я поехал в «Дружбу». Она с прежних времён осталась, когда тут было очень хорошо. Солоухин гостил в Кольчугине четыре дня и в гостиницу не поместился. У тётки жил. Заметим: про тётушку он в повести лишь упомянул!
Тоже, значит, для иных книг сэкономил.
Здесь все дни писатель был необыкновенно серьёзен: изучал производства и рассказывал о состоянии окружающей среды.
Затем, уехав в село Ильинское, о той же среде рассказы продолжил. А было чего сказать.
В те времена Кольчугино прилично гадило.
Рыба в Пекше полностью завершилась, леса чахли. Зато народ из ближних деревень ехал сюда к работе и зарплате. Далее ещё лучше стало. Верней, с работою богаче, а природе хуже. Выбросы, говорят, были изумительные, люди на улицах задыхались, будто те самые голавли, выскочившие из Пекши.
Но да: длилось некоторое процветание. С продукцией Кольчугинских заводов, возведённых, сколь ни удивительно, промышленником Кольчугиным, знаком любой, бывавший в поездах. Тут, кроме военных заказов, подстаканники делали. И продолжают.
По этим столовым приборам, зачем-то не устаревшим с годами, можно историю Кольчугина следить. Они когда-то совсем обычные были, затем изукрашались, сделавшись годам к шестидесятым даже прихотливыми, а ныне упростились до неприличия. Хотя выпускают и сувенирные подстаканники. Их проводницы любят нетрезвым людям продавать. Иногда и при альтернативе: наряд вызвать или подстаканник купишь? Я обычно покупаю.
После же коммунистов жизнь в городе стала так себе. Природе легче сделалось и дышать оказалось приятней, но город остановился. Можно долго рассказывать, а можно не очень долго: сериал «Чернобыль. Зона отчуждения» снимали частью тут. В здешнем парке отдыха, расположенном с иной от города стороны железнодорожных путей, жило большое колесо обозрения. Затем колесо умерло, но осталось. И вот это мёртвое колесо в фильме изображало город Припять. Ещё чуть позже колесо спилили, а жизнь в городе чуть получшала. По крайней мере, пока я сидел на автостанции, ожидая такси, в сторону завода Электрокабель шли фуры и обратно тоже фуры. И всякий мельхиор можно в фирменном магазине купить. Даже вполне привлекательный. Хотя масштабы производств не те, конечно. С другой стороны, натуре меньше ущерба. В Пекше рыба теперь есть, бобры тоже 4 .
В общем, крах города тут несопоставим с тем, какой произошёл в Александрове или тем более в Юже. Прежде всего, Кольчугино — город рабочий и большей частью советский.
Тут даже названия такие: улица 50-летия Октября через улицу Дружбы пересекается с улицей 50-летия СССР. Город не переименовали, оставив ему имя основателя, а улицы обозвали вот так. Из старинных примечательностей в Кольчугине, кажется, только водонапорная башня. Её отчего-то все называют самоваром. Честно слово, видел я самовары.
И вокруг башни ходил. Она правда милая и похожа на башенки из далёких отсюда краёв Европы. Но вот на самовар нисколько не похожа. Скорее уж на паровозную трубу. Думаю, приехал в Кольчугинские заводы полтора века назад некий крестьянин. Он самовары видел, а паровозов не видел. Обозвал башню самоваром, так и поехало. Нынче в этой башне спортивный центр с фитнесом, что в целом неплохо. Вокруг же — хрущёвки большей частью. Или чуть более старые дома в несколько этажей. Они всегда выглядят немного уставшими, отчего дополнительная усталость города заметна не особо. Подле вокзала и ещё в паре районов наблюдал совсем новые многоэтажки, возрастом менее десятилетия.
Вот примерно так: город даже по осени и вечеру оставляет впечатление нестрашное.
Летом-то здесь совсем хорошо, пруд на Пекше большой и славный. Можно рыбу ловить или купающихся хватать за ноги, пугая. Но я рыбу ловить и ноги хватать не хотел. И даже гулять не хотел. Я спать хотел. Только сначала — есть. Не зря ведь сорок километров холмами шёл, аппетит копил.
Номер в гостинице оказался с ремонтом даже, а ресторан так себе. Вкусно, только неуютно. Там потолки высоченные и все углы строго прямые. Не ресторан, но операционная. Зато в таких местах легко знакомиться с людьми. Пришла официантка Людмила, принесла вкусненького. Не вкусного-превкусного, конечно, но очень недурного. Мы разговорились. А к финалу ужина и подружились совсем. Говорю:
— Ты сегодня всё?
— Ну, да. Отпрошусь. Клиентов-то нет почти.
— А пойдём, город мне покажешь?
— Ну, пойдём.
Ага. Самое то — осматривать город по октябрю и не самым ранним вечером. Люся меня в кино пыталась зазвать. В «Адамант».
Он тут недавно открылся. Да-да, в довольно громадном Коврове кинотеатра теперь нет, а тут — есть. Говорю ж: потихоньку город оживает. Но, конечно, скажи полвека назад кому: «Признаком хорошей жизни в городе на пятьдесят тысяч человек твои дети будут считать наличие кинотеатра», так слышавший это смеялся б. Тогда на космопланы надеялись.
Словом, город мы осматривали в основном по забегаловкам. Хотя и приличные кафе встречались. В одном, двухэтажном, где командовали нерусские люди, а отдыхали разные, мне задали вопрос:
— Ты чеченец что ли? Ты почему, когда не танцуешь, в кепке сидишь и на Люсю смотришь?
Интересный, думаю, город. У них чеченцы — кто на Люсей смотрят. Более длинных мыслей уже не составлялось. Люда интересно танцевала. Она тёмненькая, кудрявая. Хотя о причёсках барышень говорить смешно. Они их меняют быстрей, чем одуванчики крутятся летом. А тут Людмила и падать начала. Видать, тоже уставшей была. Работа-то весь день ходячая. Домой её отвозили — помню, обратно ехали — уже не очень помню. Таксист Серёжа оставил мне визитку. Всё собираюсь позвонить, узнать, чего было. Но стесняюсь. Хотя много ли интересного бывает в таких случаях?
То есть самому кажется, будто всё интересно, а при взгляде снаружи — так себе. Опять-таки, Солоухин про это рассказал. Например, и в книжке про смех за левым плечом:
«В праздники, в особенности в гостях, Алексей Алексеевич мог напиться и допьяна.
Вероятно, это происходило в праздники и дома, но не запомнилось, потому что не так заметно. Что ж дома? Напился допьяна, лег и уснул. Из гостей же нужно ехать на Голубчике домой, и тут, как бы мал я ни был, становилось как-то очень уж неуютно: доедем ли, не опрокинемся ли, найдет ли Голубчик дорогу сам. Ну и мать, наверное, ругала отца в таких случаях, потому-то пьяные праздники в гостях и запомнились мне больше, чем праздники дома. Когда же на другой день мать все еще продолжала «пилить» Алексея Алексеевича (Леню) за вчерашнее, он, дабы свести все теперь уж на шутку, неизменно произносил:
— Без чудес не прославишься».
Но сильно худого в Кольчугине нам не случилось. И слава Богу.
Утро оказалось неожиданно добрым. И то сказать: выпили-то немножко. С устатку укачало. Хотел в церковь идти, свечку за вчерашнее спасение от невидимых кабанов ставить.
Но опять застеснялся. Похмельный всё ж.
А на вокзале ждал меня сюрприз. За прошедшие месяцы отменились почти все поезда из Александрова в Иваново. Те самые, с незлыми тётками. Оставили единственный состав, ближе к вечеру. Грустно. Нет, понять железнодорожников можно: задорого мало кто поедет, дёшево — себе в убыток. Конкуренция с личным транспортом, опять же. Но всё равно грустно. Ещё один кусочек эпохи ушёл. Сижу на бордюре, ногой качаю. Мило так. День ясный. Парк на горке, хоть и без колеса обозрения, но славный. Он ещё дичее стал без колеса-то. И парнишка мелкий, лет десяти, под железнодорожную платформу лезет. Нехорошо, вроде, и опасно, зато будто из детства картинка, вечная. Никаких тебе знаков победившей нас иной цивилизации.
С автостанции, а она с вокзалом рядышком, транспорт до Юрьева-Польского бегает часто. Проходящий и всякий. Плохой и хороший. Проходящие Неопланы и местные развалюшки, долго отработавшие на трассах Южной Кореи. Нам развалюшка досталась.
Но это ничего. Ехать-то тридцать километров.
Рядом села мама с девочкой. Мама обычная, блондинка и немного усталая, а девочка пухленькая, в шапке с бомбошкой. Говорю:
— Садитесь к окну?
— Да не, нам скоро выходить.
«Скоро» это оказалось в Палазино, около самого Юрьева-Польского. Впрочем, младшая барышня оказалась довольно милой.
Сапожки ей мама сняла, оставив в полосатых гольфах. Она и прыгала в них — то к окошку, то к мамаше. Болтали. Весело ехали. А потом закапризничала обычное:
— Ма-ама! Ну, когда-а мы приедем?
Мирно так, но однообразно. Дабы ребёнка отвлечь, тычу в окно пальцем и глаза туда же таращу, где лес:
— Ритка, смотри! Кенгуру! Стадо целое!
Вон-вон-вон там!
Тут пригорок небольшой, автобус чуть затормозил на его верхушке. У меня громко получилось. Весь автобус обернулся, кто в другом ряду сидел, аж привстали. Вера в чудеса — дивная сила. Мне потом стыдно было, когда Рита с мамой вышли, так я глаза от всех прятал, хохоча не сильно вслух.

Гаврилов  Посад. Пётр  Владиславович

На краешке Ополья самые опольские земли. Чёрные-пречёрные. И лоснятся, будто их маслом намазали. Михаил Бару непременно открыл бы маслопровод из Вологды сюда. Но правда: землю такой черноты из неюжных краёв я видел только в Мордовии.
51 Остался тут и один из последних участков Стромынки. Вот так срифмовалось: был в начале книжки Сибирский тракт, а в финале — Стромынка. Две поочерёдно главные дороги государства. Стромынка, опять скажем, раньше была. Почти напротив не по месту стоящего монументика всё той же Липицкой битвы в поле есть железный мост над ручьём. Его не выковыривают, аккуратно объезжая на пахоте. Он и остался от Стромынки. А сам путь давно запахали. Хотя глупости всё это. Речки и те русла меняют. Дороги — тем более. Их же люди гоняют туда-сюда. Федералка на Казань идёт в километре от Сибирского тракта, порой и вовсе пересекая его остатки. От нынешней дорожки с жутковатым асфальтом на Гаврилов Посад до Стромынки — вовсе метров сто.
В Посаде нас, конечно, опять встретил Пётр Размазин. В этот раз собаки Амкара с нами не было, так он, Пётр, футбольными знаниями не хвастал. Амкар же в честь пермского футбольного клуба назван. Только не назван, а названа. Мы её подобрали, когда она была длиною с домашнюю черепашку. А худобой с ящерицу. Потом оказалась девочкой, но переименовывать не будешь ведь? Команда Амкар порою тож чудесит, их же не перекрещивают 5 .
Состав этой чудесящей команды Пётр, к моему удивлению, при первой встрече взял и назвал. И о многих игроках сказал умное.
Он долго работал спортивным журналистом на Дальнем Востоке. Сперва там и родился, конечно. Дальше в Москву уехал, ныне тут руководит музеем. Он нас туда опять повёл — хвастаться, чего нового в истории Гаврилова Посада случилось. Самые интересные события всегда ж происходят лет двести назад.
Хотя и сейчас происходят. Вот макет Гаврилова Посада стал ещё лучше и похожее.
Макеты так-то скучноватые в музеях, но тут — преогромный, без дурацкого стекла сверху и с городом совсем одинаковый. Вплоть до расцветок крыш. Я на макет смотрю, хвалю, а сам хихикаю. Ибо вспоминаю наш гешефт.
Решили мы с Петром Владиславовичем сделать по ранней осени доброе дело. Заодно прославиться и чуть денежек иметь. Стали устраивать экскурсию. Я обещал контингент, а он — виды и сопровождение. День хорошо подгадали. Семнадцатого сентября, в третье воскресенье месяца, тут разразился Праздник Картошки. Он уже не первый год бывает.
Фактически тот же день города. Вспомним: здесь промышленность с картошки начиналась.
С начального утра вдоль торговых рядов ставят прилавки, ещё столы, ещё прилавки и ещё столы. В одном углу занимаются торговлею сугубо оптовой. А так — чего организму угодно. От изумительно замаринованных грибов до многих видов самогону. Да: в отличие от многих весей и градов, тут на праздники не ограничивают реализацию любимого питья, а напротив, дозволяют обычно недозволенное. И ничего. Все живы.
Сортов варенья ещё больше, нежели самогонов. А наливок больше, чем варений.
Солёностей, кроме грибных даже, всё равно не сосчитать: торговля разбита на участки по сельским поселениям, и все хвастаются, отбирая лучшее. Тыквы здоровенные лежат.
Но это для украшения, конечно. А сало не для украшения. Хоть и рано его в сентябре-то есть. Зато вкусно. Рулетики из баклажанов и небаклажанов правильной формы: на один кус. Рюмочка самогону — один рулет.
Нерусские люди жарят много шашлыков, готовят плов в прегромадном казане. Русские варят уху. Тоже в уважительной ёмкости.
На площади ходит пожарный или из МЧСник в алом костюме огнетушителя. С ним фотографируются коллеги и просто люди. Две барышни гуляют в масках Гая Фокса. С ними никто не фотографируется.
Сцена, конечно, стоит. Там дети песенки поют, а взрослые друг друга награждают за работу деньгами и разным. Иногда девочки выходят говорить смешное в костюмах картошек, но собою походят на медвежат.
Много цветов. Хоть на продажу, хоть просто так. Словом, всё это напоминает большую ежегодную сельскую ярмарку. Тем более это и есть большая ежегодная сельская ярмарка. Ну, вот. К этой ярмарке мы и подгадали наш бизнес. На работе, то есть на Генериуме, люди трудятся любопытные. Периодически мы, нанимая автобус с экскурсоводом, едем по соседним красотам. Можно ездить сепаратно, личным транспортом, только вместе интересней. За рулём ведь не примешь. Сей раз автобус был полон. Детей много. Лошадок правильного размеру всем интересно увидеть.
По дороге я много рассказывал и даже врал. Говорил, например, о снимавшемся в Юрьеве-Польском фильме про золотого телёнка, а потом рассказывал, будто Гаврилов Посад в этой книжке тоже участвовал. Это не совсем враньё, конечно. Журнал «Бузотёр» в 1927 году напечатал фельетон с фразою:
«Во время, знаете, спектакля «Синеблузников» в буфете Гаврилово-Посадского театра было вывешено на стене объявление: «Пиво отпускается только членам профсоюзов».
Всё б ничего, только театра в ГавПосаде не было. Кинотеатр был, а театра не было.
Но ладно. Раз история прижилась, то она уже и правда.
В Юрьев мы решили заехать на обратном пути, а сперва — на ярмарку. И с ходу никто не расстроился. Мы с Ромой подходим, где самогон:
— Купим?
— Нет, мы вас так угощать будем! Только администрация пройдёт, их накормим.
Будто администрация тут самая трезвая и голодная. Но в этом тоже есть свой шарм.
Мы ведь и такое любим. Раньше на ярмарках городской голова первым ходил. Самогоном нас действительно угостили, наливок мы сами купили, шашлыков и закусок тоже. Сидим, любуемся. Сотрудники наши, кандидаты и доктора наук, жизнерадостно присоединяются к веселью, детей катают на тележках, куда впряжены самые-самые превладимирские тяжеловозы. Всё пока идёт по плану.
Тут мне был первый казус: дабы не радовался сильно. Сколоченные к празднику столы были накрыты претонкой клеёнкою.
А кругом ветерок средней ласковости. Пока стакан с медовухою был полным, он клеёнку прижимал навроде пресс-папье. А по мере убывания легчал. Таковы у нас законы физики. Облегчав на две трети, стакан перестал удерживать порывы ветра. И опрокинулся на меня. Я поначалу лишь о самом дорогом подумал — о брюках. Добёг малозаметными тропинками к музею, спросил утюга. И брюки Петра спросил. Надо мной Ольга и другие сотрудники хихикали. Пётр-то в оных брюках лазает на чердак. Или в подвал, где канализация лопается. Такая вот работа у директора музея. Ладно. Постирал свои штаны, глажу их утюжком. Тут наши подходят. Тоже глумятся. Говорят, дескать, ты здесь на полставочки прачкой устроился, да? И разное опять говорят. Но всё пока хорошо. Это потом нехорошо оказалось: кроме брюк, я ещё фотоаппарат себе залил. Он теперь только вполглаза смотрит. Но пока ещё да, хорошо было.
Дальше — ещё лучше. Президент, то есть Борис Алексеевич Волчёнков, нас музеем провёл, всякое рассказал. Затем стал гулять экскурсию по ярмарочному Гаврилову Посаду. О домиках опять говорил. И привёл на Ильинское Подворье Свято-Шартомского монастыря. Там хозчастью заведует иеродиакон Герасим, а по духовности — отец Нил. Зовут его так: отец Нил. Красивое имя, речное.
Может, в какой-нибудь христианской обители Египта живёт матушка Волга. Чего в жизни не бывает?
Но это я зря так ёрничаю. Подворье восстанавливают очень быстро и качественно.
Для меня это вообще серьёзная загадка: разница в скоростях реставрации церквей.
Понятно, денежки важны, но и кроме них, видать, многое надо.
Отец Нил благословил всей экскурсии слазать на колокольню и даже позвонить. Какофонию устроить, по нашим-то умениям. Наверное, мы б весь Посад испугали в обычный день, однако за ярмаркою не было слышно.
Батюшка тут умный, с виду — благообразный.
Оттого наши, кто православные — их много довольно — к нему беседовать пришли, а потом в церкви краткую молитву делали.
Да: у подворья ещё сайт есть. Там или батюшка, или дьякон то про общинную жизнь пишут, то про разное. Например, про такое:
«В трапезной Ильинского подворья в г. Гаврилов Посад прошло собрание духовенства благочиния. Священнослужители прослушали лекцию о противопожарной безопасности в храме, прочитанную внештатным преподавателем МЧС Соколовым В. В. Лекция по существу была беседой между преподавателем и слушателями и вызвала большой интерес у последних. Священники заинтересованно задавали вопросы и почерпнули много полезной информации. Для всех стало очевидно, что знания о технике безопасности необходимы каждому, особенно настоятелю храма, который несет большую ответственность за людей на приходе. Кроме ответственности нравственной существует и правовая. Священнику могут предъявить обвинение в том случае, если он не обеспечил своевременной эвакуации людей из места в храме, охваченного пожаром, а также если им не была своевременно вызвана служба МЧС для ликвидации пожара. Если в подобном случае пострадали люди — священник отвечает перед законом.
В процессе беседы преподаватель со своей стороны сообщил, что он желает принять Таинство Крещения и готовится к этому в настоящее время, и задавал вопросы богословского характера, которые его волновали.
В целом прошедшая беседа прошла очень непосредственно, но содержательно ко взаимной пользе всех присутствующих».
Меня подобные заметочки отчего-то умиротворят. И стилистически, и по сути.
Писатели-концептуалисты этакое специально делали, тщательно. Но выходило так себе. Заподлицо уж очень выходило. Тут же — аутентично. Неспешно всё, с осознанием цели.
Вообще, обитая далеко от крупных городов, замечаешь влияние батюшек. Ещё сильнее, впрочем, замечаешь естественный ход природы, но это уж для иных книжек.
Я на колокольню не лазал, в молитве не участвовал. Побеседовал, стараясь показать свой умный вид с батюшкой, и стал гордиться собою. Молодец ведь, и экскурсия у тебя хорошая. Ну, вот дабы не гордился, сделали моему самолюбию щелчок. Хотя я-то лошадок видел, и за экскурсию денежек не платил, а остальные чем виноваты?
Получилось так: уселись все в автобус, довольные. Поехали к новому конезаводу. А нас не пускают! Поехали к старому, красивому, а нас опять не пускают! Ну, ё-ёлки-палки!
Пётр Владиславович накануне в администрацию сходил, на подворье сходил. Дескать, приезжают серьёзные гости, много. Их надо уважить. Они хорошее о Гавриловом Посаде скажут, к нам больше людей поедет. Будет туризм и всё прочее.
Только администрация заводскому начальству не указ. Ну, чего? Посмотрели остатки Мстиславля, слазав на валы, по Юрьеву-Польскому Пётр нас хорошо погулял.
Подвальчик со вкусняшками, опять же, всех порадовал. Но осадочек-то остался. Нет, Гаврилов Посад у нас на работе теперь хвалят.
А меня — не очень. Это правильно: организатор же вроде тренера. Всегда не прав, ежели чего.
Вспомнили мы с Петром наш бизнес. Вежливо посмеялись каждый над другим. Решили дальше идеи сочинять о туризме ГавПосада. Для полёта мысли и многих идей взяли, чего надо. Отправились в гостиницу. Оля стала нам кукурузу варить, Влад тоже остался, а мы, чуть приняв и закусив, ушли на футбол.
С футболом в Гавриловопосадском районе всё очень серьёзно. Я уже дважды в книге вспоминал Диму Данилова, так ещё раз вспомню. Он недавно книжку написал «Есть вещи поважнее футбола». И вообще любит не только это своё Динамо (Москва), но и команды из мест небольших. Так вот: ему бы тут понравилось. Играют «Темп» против «Авангарда», а рядышком, вдоль бровки построившись, стоит ФК «Кавказ». Да, есть такая команда в чемпионате района на краю Ополья. Сначала она действительно из южных ребят состояла, а затем внутри первенства такие переходы и обмены начались — только ух! Красиво стоят, за грядущими соперниками наблюдают.
Даже сфотографировать их хотел — не разрешили. Только тренер согласился. Он, кстати, на той ярмарке лучшие шашлыки делал.
С матчем всё должно было закончиться скоро. «Темп» — сильная команда, их даже на область выпускают, и там они непозорны.
Пётр мне так и сказал:
— Сейчас посмотрим, как они штук пять закатят, и продолжим хорошо начатое дело.
Всё, однако, пошло мимо прогноза. За это мы футбол ведь и любим, да? «Авангард» даже соперника поджимал. А пропустив, так вовсе озверел. У «Темпа» мне вратарь понравился. Основной куда-то по делам уехал, так они мелкого на ворота поставили. Парнишке шестнадцати нету, а он прыгает лучше маррана из книжки Волкова. И всё летящее к воротам ловит. Конечно, сильно большой футбол — мимо него. Рост не тот. Есть в Италии такой Джанлуиджи Доннарумма. За «Милан», вроде, начинает. Так у него в пятнадцать лет рост под метр девяносто. А для мини-футбола парнишка сгодился б. Увы, он следующей весной сильно порвётся. До полного финала спортивной карьеры. Так бывает. Но мы этого ещё не знаем, любуемся им пока.
А тут из судейской приходят ребята. Ну, как ребята? Нашего возраста ребята, только поспортивнее. Они Петра Владиславовича хорошо знают, меня чуть-чуть знают, а Машу совсем не знают. Но приглашают всех. Маша сильно удивлялась. Она думала, будто в судейской важные проблемы решают, а там, оказывается, спортивный режим нарушают!
Но вопросы тоже решают. И хорошо решают.
Например, висит плакат с игроками команды «Динамо» (Москва) по хоккею с мячом (Дима Данилов, привет опять, давай в ГавПосад съездим?). И на том плакате автографы. Да, команда приезжала, выставочный матч играла, амуницию дарила. А ежегодно тут проходит Всероссийский турнир любительских команд по всё тому же русскому хоккею. Москвичи едут, нижегородцы, местные разные. Собственно, это и есть хороший спортивный туризм. Придумал такое Юрий Григорьевич Антропов, начав ещё в пятидесятых. Ну, вот: получилось. Летом в хоккей на траве играют. Футбол — понятно. Футбол у всех есть.
Хотя бывает тут один футбол — всем футболам футбол. Это когда встречаются команды Владимиро-Суздальского музея-заповедника и Общества изучения Владимиро-Суздальского Ополья. За Общество — оба вице-президента. Хламов и Размазин то есть.
Говорят, в такие дни колокола в Суздале сами собою звонят. По причине землетрясения.
Тут матч неожиданно закончился 1:1, и мы пошли в гостиницу, дальше про туризм говорить. Нам Оля с Владом кукурузы наварили. Угощают, довольные такие. Разговор после судейского домика и тутошнего приёма сделался витиеват. Помню, я метафору начал. Дескать, в Суздале нету хрущёвок, там турист себя чувствует будто в старом мире.
Ему и этого довольно. А у вас другая фишка.
Вот смотри: стоят хрущёвки, а перед ними — настоящий колодец с воротом. Смешение такое старого и вовсе старого. Тут надо делать экологический и ремесленный туризм.
Знаешь, под Минском есть этнографический комплекс Дудутки? Там центр ремёсел, кузница, самогонка, сельское разное хозяйство.
А у вас коняшки ещё.
Засим фразы сделались короче, разговор перешёл на Дудутки, затем на футбол, затем далее. А какой здесь туризм нужен, так Пётр без меня и лучше меня ведает. Словом, обещал больше стихов от себя в книгу не включать, но обману. Я по итогам этого вечера Петру Размазину такое написал:

Перерыв

Было хорошее и перестало, правда, не так, чтоб совсем помирать, но раньше на матч двух бутылок хватало «Балтики» с номером два или пять, нынче же надо «Московской» ноль-пять: только завинтишь, а хочешь опять.
Нет, не спиваемся: сборная стала хуже гораздо играть.

Но это утром было. Пока ж, комнату чуть проветрив, мы улеглись спать. И был мне самый-самый чудный в жизни сон. Ни в детстве таких не было, ни после армии. Тем более в армию-то я не ходил. Передать тот сон нельзя, поскольку никакой сон передать нельзя. Но смысл простой очень: летают бабочки запредельных размеров, бархатные, пёстрые. В основном — серебро с малиновым бархатом. Чуть меньше золотого. Другие оттенки спокойнее. Затем они садятся на траву, делаются цветами. Этот сон, наверное, девочке на седьмой День рождения предназначали, но адресом ошиблись. Я смотрю, мне хорошо-прехорошо.
А потом бац снизу по кровати ногой!
И в бок ещё толкают. Нравы-то в Гавриловопосадской гостинице-общаге самые патриархальные, комнаты большие. Нам дали четырёхместную на четверых. Видать, у Оли самые высокие требования до качества сна.
Стоит она надо мной в длинной ночной рубашке, указательным пальцем назидательно качая, сурово говорит:
— Андрей Юрьевич! Вы храпите и орёте!
Фу так делать!
Я перевернулся, заснул. Больше, говорят, не храпел.

1 В 2017 году исправили, теперь до Владимира дорога более-менее, а дальше — всякая.
2  Отбегались. Из Москвы в Иваново ходит скоростной поезд «Ласточка», но иным путём. А внутреннее железнодорожное сообщение провинций печально затихает.
3 Комнаты отдыха закрылись. Даша рада, ибо говорит, что были мы отнюдь не пьяными, приличными даже.
4 Сейчас кабельный завод хорошо работает, мельхиоровые штучки снова делают, и в Бавленах есть большой-большой завод с насосами. Но колесо обозрения снесли.
5 Пермский футбольный клуб «Амкар» закрыли, потом снова открыли, сослав в третью лигу. Видимо, так дешевле.

Опубликовано в Вещь №1, 2022