Рассказ
Во дворе выбивают ковёр, бухает эхо. По земле ползут длинные вечерние тени. Душно. Наверное, дождь будет.
Запах дыма с пустыря за гаражами. Доносится крик знакомой девочки с балкона:
— Вова, тебя мама зовёт!
Скрытый густыми кустами мальчик даже голову не повернул. Продолжает заниматься своими важными делами. Немного спустя раздаётся раздражённый крик матери:
— Вовка! Быстро домой!
— Слышу! — дерзко восклицает он. — Я не глухой!
Становится темно, но фонари не загораются. Двор становится таинственным. В темноте раздаётся звонкий поцелуй и брошенные насмешливо слова:
— До свидания, милое создание!
Ничего не видно, только звуки. Неожиданно громко хруст кустов и злобный собачий лай. Пронзительный кошачий визг и звук царапающих ствол дерева когтей.
Во тьме щёлкает зажигалка. Закурив, девушки томно беседуют на лавочке:
— Ты сколько с ним встречаешься? Ты до сих пор не поняла, что это за кекс?
В тёмной комнате прерывистое частое дыхание. Вздох, всхлип. Шелест простыни, на которой извиваются голые тела. Её страстный жалкий шёпот:
— Повтори, пожалуйста, как ты меня назвал?
За стеной в соседней комнате со стола на пол летит тарелка и разбивается вдребезги. Звон посуды, грохот, хлёсткая пощечина. Её истеричный крик:
— Повтори, как ты меня назвал!
Наступает ночь. Всё тонет в её густой тишине. Подул ветер. Шевелятся кусты. Подозрительная возня в темноте. Чьё-то рычание. Чей-то писк.
Свист сверчка. Удивительная прекрасная ночь. У открытого окна на последнем этаже стоит Валерия. Далеко внизу шумят деревья. Далеко наверху светит луна. Открылась бездна, звёзд полна…
Как много звуков ночи. Какие они разные, странные, загадочные. Где-то там внизу. Во тьме. Шелест листьев, ветер, шорохи.
Тихая ночь. Она оглушительна.
> > >
В кабинете в полной тишине яростно спорят. Отвернись, и не догадаешься, какие страсти за спиной кипят. Молодая учительница и разного возраста слушатели курсов. Они машут руками, подскакивают с мест, выпучивают глаза, морщат лоб. Быстро вертятся пальцы, бесшумно выразительно шевелятся губы. Невообразимая мимика, ведь лицом они передают интонацию.
Она поворачивает голову в разные стороны. Отвечает торопливыми резкими жестами. Видно, что она увлеченно пытается им доказать что-то. Потом опомнившись, она смотрит на часы и показывает, что занятия окончены.
Все поднимаются с мест, собирают вещи. Сразу шум двигаемых стульев, шагов.
Они окружают её. Берут её за руки, трогательно просят о чём-то. Она качает головой, с сожалением прикладывает ладонь к груди. Потом все расходятся. Закончился тихий урок.
Валерия собой недовольна. Забыв про предмет, ввязалась в глупый спор. Они ей вдруг заявили, что здоровые люди им должны. А она не сдержалась и ответила, что лично она им ничего не должна. Что у неё зарплата, как у них пенсия. Но ей надо работать за эти деньги. А ещё она на море не может себе позволить съездить. А им путёвки бесплатно дают.
Они в кино, в аквапарк бесплатно ходят. Что она в Питер мечтает съездить. Она там не была ни разу. Но не может их уговорить, чтобы она, как сопровождающая, могла бесплатно с ними поехала. Они все там много раз были, они не хотят, им это не интересно. В ответ они наперебой стали жаловаться, как им тяжело.
Валерия повернулась на скрип двери. Увидев вошедшую женщину, она от досады скривила лицо:
— Опять вы пришли. Я ведь вам говорила.
— Может, он вас послушает. Я его и дома закрывала. Одежду прятала.
— А я что могу сделать? — Валерия обходит плачущую мать своего ученика и торопится уйти.
— Лера! — укоризненно говорит подруга, которая давно дожидается её на лестнице. — Почему тебя всё время ждать приходится?
— Потому что! — раздражённо отвечает Валерия. — Это у тебя урок кончился и все разошлись. А меня мои долго не отпускают.
Внизу к ним пристал с шутками охранник. Потом в шумной толпе студентов они вышли на улицу.
— Они ведь все такие активные. Везде лезут, всё им надо. Иной раз так и хочется рявкнуть: «Отвали от меня!»
— Только всё равно не услышит, да? Глухо, как в танке.
— Это точно! Звали меня в субботу в кафе пойти с ними.
— Ты пойдёшь?
— Ага! Их так-то пореже бы видеть. А это ещё чтобы я их пьяных потом растаскивала?
— А они пьют?
— А чего им не пить! — удивляется Валерия.
У них ведь почти у всех глухота не врожденная, а приобретённая. Обычно в детстве. После перенесённого заболевания или после прививки. Один мальчик постоянно горько жаловался Валерии, что ему хуже всех. Они ведь обычно не помнят, как они слышали. Слишком маленькие были. А он помнит, что он музыку слушать любил.
Ударил мяч об асфальт. Захлопав крыльями, в небо взметнулась стая голубей. С балкона раздаётся раздражённый крик:
— Вовка, домой!
— Слышу! — нахально откликается Вовка. — Я не глухой!
В нашем городе есть целый двор. Там все дети глухие. Их туда не специально поселили. Просто им всем несколько лет назад прививку сделали, после которой у них было осложнение. Все оглохли.
Обычный день. Лето. Дети играют. Сначала даже непонятно, отчего какое-то странное тревожное ощущение. Спустя некоторое время понимаешь. Дети играют в полной тишине. Ни звука.
Тихий дворик. Это жутко.
> > >
Взял книгу, а из неё выпал зелёный морщинистый с красными прожилками объеденный червём сухой лист. Я сижу в кресле, а она лежит на кровати, укрывшись одеялом. Из-под одеяла вытянула ноги в шерстяных носках.
У неё румяно горят щеки. Иногда я слышу её хриплый кашель.
— Может, тебе чаю с малиной сделать?
— Сделай. Если тебе не трудно.
Она запахнула халат на груди и стряхивает градусник. За тёмным окном в их учебном корпусе мерцают огни дискотеки.
— Это твои гуляют?
— Ага. Я должна там сегодня дежурить. Между прочим, мне один мальчик стихи написал. Очень хотел, чтобы я сегодня пришла.
— Как интересно. А ты что?
— А я заболела.
В чайнике, булькая и брызгая, кипела вода. На улице пошёл снег. Падая на землю, он намокал и чернел в лужах.
— Знаешь, я их раньше жалел. А теперь, когда тебя послушал…
— Не надо их жалеть. У них у всех такое качество есть характерное. Сразу на шею садиться. К ним нужно относиться, как к обычным людям. У нас есть наркоман, есть голубой мальчик…
— Глухой, да еще и пидор? — лениво изумился я.
— Ничто человеческое им не чуждо. Они очень музыкальные. Они и танцуют, и поют.
— Я понимаю, что танцуют. А поют как?
— Молча! — засмеялась она. — Ручками.
За окном гудит и посвистывает ветер. А где-то под палящим солнцем тянутся на склонах поля виноградников, оливковые рощи, благоухающие лимонные деревья. В зарослях тростника журчит ручей с прозрачной водой и каменистым дном. Там ходит босиком девушка в соломенной шляпе с красной лентой.
Взяв карты, Валерия стала раскладывать пасьянс на одеяле. Почувствовав, что я внимательно смотрю на неё, повернулась и вздохнула:
— Мне их только иногда жалко. Когда я представляю, что какая-нибудь девушка никогда не услышит, как любимый человек ей скажет: «Я тебя люблю!» Он никогда ласково в темноте не прошепчет ей.
— Зато она никогда не услышит: «Я тебя больше не люблю…» — сказал я. — И вообще она в жизни много такого не услышит, чего лучше не слышать.
На тумбе рядом с кроватью зазвонил телефон. Она протянула к нему голую полную руку. Посмотрела на номер и недовольно поморщилась. Потом она долго возмущалась, но пообещала прийти. Откинув одеяло, спряталась за дверью шкафа и стала одеваться.
— Что у них случилось? — спросил я, листая журнал.
— Там моего ученика избили. Телефон отобрали. Милиция приехала, и не может его допросить.
— А кроме тебя некому?
— Глухие только у меня.
Она собрала на затылке и заколола кудрявые волосы. Повязала на шее платок.
— Ты надолго? Цветы поливать, пока тебя не будет?
— Да. Я быстро. А цветы поливай каждые три дня.
— Может, мне с тобой пойти?
— Не надо. Тебя обратно могут не пустить.
Я снял с вешалки и помог ей надеть пальто. Она взяла перчатки, накинула на голову отороченный рыжим мехом капюшон. Пожав плечами, я поразился:
— И зачем глухому телефон? Правильно сделали, что отобрали.
… В милицейской патрульной машине шипит рация. Пострадавший юноша сидит, склонив голову, надвинув на глаза вязаную шапку. Бросив папку с пустым протоколом на колени напарнику, лейтенант вздохнул и проворчал:
— Уши большие, а толку мало. Отрезал бы их совсем. Чтобы не вводить в заблуждение людей.
— А что с этим балбесом?
— У него звук выключен… — нахмурив лоб, лейтенант начал игру в телефоне. — Короче, сидим и ждём. Сейчас должна какая-то коза подскочить, которая на пальцах разговаривает.
В темноте стучат каблуки женских туфель. Все нормальные люди в такую ночь дома сидят.
— А зачем я нужна? — отворачиваясь от ветра, удивляется Валерия. — Он разве сам не может написать заявление? У них даже в церкви исповедь письменно принимают.
— Знаете, девушка, есть процедура. Если он глухонемой, то я с ним только через сурдопереводчика должен разговаривать. Это так в законе написано. Я ведь не сижу и сам ничего не придумываю.
…В её комнате много цветов. В разных по величине горшках на окне, на столе и на стенах. С широкими гладкими и ворсистыми листьями, с шипами, со свисающими усами. В углу в кадке растёт деревце с бородавчатым стволом. Папоротники, кактусы, колокольчики, бальзамины, бегонии.
У нее много фотографий, которые она снимала, когда они цвели.
Скрипнула дверь. Склонившийся над цветами, я поднял голову. Подруга принесла ей лекарства. Увидев пустую кровать, она удивлённо спросила:
— А где больная?
— На танцах.
— Ах, конечно! Там без неё никак не обойдутся.
У неё острые резкие черты лица. Презрительно изогнуты тонкие губы.
— А ты чем тут занимаешься? Цветочки нюхаешь? — спросила она и смерила меня долгим пристальным взглядом. — Когда ты ей скажешь?
— Что именно?
— Что ты её больше не любишь.
За дверью в коридоре раздались крики и смех. Я поиграл желваками и пообещал:
— Сегодня.
— Я поражаюсь. Как она сама не догадывается? Глухих учит, а сама слепая.
Когда Валерия пришла, я помог ей раздеться. Она устала и замёрзла, но у неё блестят глаза, и она улыбается.
— Как всё прошло?
Махнув рукой, она села и стала расстёгивать сапоги:
— Никто у него ничего не отбирал. Это он придумал, чтобы меня увидеть.
Потом мы сидели на полу в темноте в маленькой, заставленной цветами комнате с высоким потолком. Под дверью из коридора пробивается полоска света.
— Из-за моей работы. Так получается, что я половину жизни в тишине провожу. Я тихо живу. У меня тихая жизнь.
— Я тебе должен кое в чём признаться… — я обнял её и тихо ласково прошептал: — Я тебя люблю!
Она улыбнулась и обняла меня. Вокруг нас цветы. У неё горячее тело и холодные лицо и руки.
Тихое счастье. Оно прекрасно.
> > >
Как полон мир дивных звуков. Какие они разные. Как удивительно описаны.
Лошади тронулись, звякнул колокольчик, пушкинская кибитка покатилась.
Все эти непередаваемо очаровательные бунинские натачиваемые косцами косы, шлёпающиеся в воду лягушки, ночью у озера в ожидании свидания таинственно ноющие невидимые комары, с треском летающие над светящейся водой страшные стрекозы. Весной на крыше сеней в ворковании сизых голубков, в унылых звуках русской песни рыжего шмелёвского маляра.
Все эти вьюги с воем бешеным, дверь тихонько отворилась, губы бледные шептали, в хрупком снеге с ножки милой… Кипящий самовар, капли дождя, хруст увядших цветов, треск углей, урчание кошки на груди, бурлящая пена ручья, шорох страниц долгожданного письма, чьи-то тяжёлые медленные шаги…
В соседнем доме окна жолты. По вечерам, по вечерам скрипят задумчивые болты… Треск свечи ночью в церкви и грохот упавшей восковой капли.
Один лист кое-где, крутясь, слетает на дорогу. Шуршат в воздухе летучие мыши. Свернувшаяся на могиле, шипит потревоженная змея.
Волшебные звуки флейты, вырезанной из человеческой кости. Визг королевского шута, прибитого за ухо к забору. Сухой треск проклятого дерева осина, на котором Иуда повесился.
Сидя под этим скрипучим деревом, я поднимаю вверх голову. Тихо шелестят листья.
Опубликовано в Лёд и пламень №1, 2013
