Августовский туман пришел с реки. Видел однажды — возвращался с рыбалки, — как туман крался по лесу на уровне груди, обволакивал ели, повисал на ветвях, кустарниках.
Липкий, скребешь его со стекол, скребешь, а он размазывается йогуртом и скрывает двор от глаза. Прильнешь, приглядишься.
На дровник опустилась манна небесная, кашица легла между травинками. Белобородый пес усердно стряхивал с себя приставучее облачко. Поскуливал.
Я прыгнул в галоши. Открыл дверь. Утренняя муть окутала меня за плечи и легла на лицо влажной теплотой. Двор застыл, тишина зацементировала лес за оградой. В туман птицы не поют.
Пес лежал возле дровника, повернул ко мне морду. Он со мной уже три года, с тех пор как я приобрел этот дом. Местное лесничество списало дом на кордоне «Ельник» за ненадобностью, и он год стоял заколоченным. До меня здесь жили егеря, но прошло укрупнение, кого-то уволили, перевели на другие участки.
Пес прибился через неделю, когда я уже начал наводить порядок. Он принес в зубах зайца, вроде как дань дружбы. Я был не против. Дал ему прозвище Бывалый. Поменял хозяина — получай новое имя. Почему Бывалый? А и вправду потертый пес, травленый волк. Не смог я распознать его породы, но его бабка явно была сибирской лайкой: из нас двоих охотничьи инстинкты были только у пса. Еще это небольшая ирония. В детстве любил пересматривать фильм «Пограничный пес Алый», мечтал о собаке. Алый — Бывалый.
И потом, он явно жил здесь до меня.
Эти места я знаю, водил сюда туристов.
Вверх по реке, через болота до озера и Хребта.
Я взял в охапку четыре полена, приоткрыл дверь и свистнул Бывалого. Пес нырнул в темноту дома, но тут же выскочил на крыльцо и вгляделся в лес. Я проследил за его взглядом. Между елей сверкнули фары, и донесся звук двигателя. Это «буханка» Чумакова. Чумаков занимался забросками туристов до Хребта, иногда заезжал на кордон, я заказываю ему продукты.
В это лето он появлялся редко, туристов на маршруте мало, есть и более достопримечательные места с оборудованными стоянками.
Чумаков остановил «буханку» возле ворот, сам откинул жердь и въехал во двор, крикнул в открытое окно: «Здорово, отшельник!»
— Ну как ты тут? — Чумаков заключил меня в объятия и хлопнул по спине.
— Все у меня хорошо, а ты чего? Я тебя не ждал раньше 20-го, ты говорил, у тебя там группа будет, — удивился приезду Чумакова.
— Гостя к тебе привез, — Чумаков прищурился, шепотом: — Парень брата потерял, просит помощи.
Дверь хлопнула. Рядом с «буханкой» стоял высокий худой мужчина. Мы с ним ровесники.
— Это Виктор, — сказал Чумаков. — Помочь ему надо. Ты же знаешь, дожди прошли, даже я на своей «буханке» не проеду по размытой дороге, а если где встряну, мы не вытолкаем.
А у тебя лодка, по реке пройдете, лес прочешете, покричите.
— Здравствуйте, — Виктор протянул руку.
— Здравствуйте, — пожал руку в ответ. Последние несколько лет пожимал стальные руки лесорубов, охотников, водителей. А эта рука была невесомой.
— Тут такое дело, — Чумаков отвел меня в сторону. — Виктор мне рассказал, что брат пошел смотреть делянку и исчез. Его искала полиция, охотники, волонтеры. Он мне звонит, отвези, говорит, я сам искать пойду. Я его обманул, что дороги размыты. — Чумаков махнул Виктору. — Куда парню одному по тайге.
Рассказал про тебя, что ты, мол, опытный проводник. Он меня уговорил подбросить до кордона. Походи с ним пару дней по лесу и возвращайся. Дело безнадежное, неделю как пропал. Он платит, семья не бедная, лесом занимаются.
Чумаков достал из машины армейский баул.
— Я тебе крупы и консервов привез. — Чумаков залез в мешок. — Во, печеньки. Все, пошли чай пить.
Я раскочегарил печь, поставил потемневший чайник. Виктор сел на стул возле окна.
Со двора на гостя смотрел Бывалый.
— Ты не расстраивайся, космонавтов нашли и твоего брата найдем, — Чумаков разрезал ветчину, налил из фляжки в стакан водки. — Я не рассказывал, как мы из тайги космонавтов выводили?
Эту историю я слышал много раз. Утверждать, что Чумаков участвовал в поисковой операции, не берусь, но многие подробности я услышал от него раньше, чем вышла биографическая книга космонавта.
— Когда сигнал засекли — у них был коротковолновый передатчик, — и место определили, мы на лыжах вышли. Они к тому времени в лесу сутки провели, а мороз… даром что март. И еды у них не было. В общем, мы с топорами, пилами, едой, одеждой, одеялами добрались к ним днем второго дня. Там уже с вертолета забросили к ним команду спасателей. Нашли их, переодели, накормили, срубили шалашик из бревен и…
— …и даже баньку организовали, — закончил я.
— Да, баньку.
Устроить походную баню все равно что утвердиться над суровой природой. Тайга крутит, путает следы, заманивает, морозит, голодом выморачивает, а ты проходишь между тридцатиметровых елей, роешь землянку, рубишь шалаш, разводишь огонь, ставишь капканы, добываешь дичь, зверя и выживаешь.
— На третьи сутки вырубили две вертолетные площадки, на лыжах дошли с ними до вертолета. Они улетели, а мы на следующий день по своим же следам вернулись в город.
«Восход-2» упал, как звезда с неба. Его пассажиры день провели в заснеженной тишине без людей. Сначала одиночество космоса, потом одиночество леса.
Чумаков уехал под вечер, хотя я уговаривал его переночевать и соблазнял банькой.
Мне хотелось, чтобы он остался подольше только потому, что я не знал, о чем буду разговаривать с Виктором. С новыми людьми плохо схожусь. Надо бы выяснить подробности пропажи.
— Рассказывай.
— Брат занимается лесом, — Виктор начал. — Он лесотехнический заканчивал, а потом долгое время работал на заготовках. Лет пять назад мы с ним организовали компанию, я тогда вернулся из города, у меня там не заладилось. Неделю назад пошли смотреть участок, который на аукцион выставили. Брат всегда сам все смотрел, чтобы лес хороший был, не гнилой. Я остался на дороге, в машине. Жду его час-два-три. Не выходит. Всю жизнь в лесу провел, понимаете, ориентироваться умеет, в кармане всегда спички, хоть и не курит. Я походил-покричал, до делянки всего-то метров триста. На следующий день поиски организовали с полицией и волонтерами. Я сам волонтеров в соцсетях нашел.
Охотники стреляли, думали, на звук пойдет, если заблудился. Так и не вышел.
— Где это произошло? — я расстелил на столе карту.
— Вот, в пятидесяти километрах от города.
Лесная дорога, на которой остался брат с машиной, разрезает лес с запада на восток, к северу от лесного участка река, ближайший поселок с лесопилкой в двадцати километрах. Я был в этих лесах однажды, когда проходил по реке, они сильно заболочены, а этим дождливым летом, возможно, непроходимы. Река собирает воду из глубины леса.
В таком лесу километр за двадцать. Сутки можно пройти до поселка, ну двое, но не неделю же. А если пересек реку и ушел на север, то задача усложняется.
— Надо собираться, чего сидеть, — я почесал лоб.
— Я готов, — сказал Виктор и показал на рюкзак. — Компас есть, зажигалка, вот… сухое горючее, сублиматы. Фляжка для воды.
— Утром наполнишь, чтобы свежая была.
Ночью ворочался. Много кто кормится от леса, но не все входят в лес с уважением.
Охотник, что бьет зверя почем зря, рискует однажды попасть в капкан. Лесоруб, оставляющий после себя залысины, рискует лечь между бревен. Я не говорю, что нужно входить в лес босиком. С лесом у тебя не дружба, а перемирие. Не нарушай условий завета, останешься жив.
Виктор тоже не спал. Но старался лежать тихо, не скрипеть на кровати с сеткой, которую я ему уступил. Сам вместе с Бывалым — запустил в дом — лег на полу, на тулупе. Пес подпер мне спину своей костлявой спиной и еще долго дергал во сне лапами. Я наконец уснул и даже видел сон, но Бывалый заскулил у двери и выпросился во двор.
Была по-северному светлая ночь, и я пошел к реке приготовить лодку. Бывалый побежал по тропе, но потом исчез в лесу.
Лодка-вишерка вросла в стеклянную гладь возле мостков. Мостки прогнулись подо мной, звякнула цепь, сонная рыба блеснула хвостом, туман захлестнул борт. Я вычерпал воду, долил в бак бензин и спрятал две канистры. Должно хватить, обратно будем сплавляться.
На востоке солнце поднималось огромным белым шаром.
Вспомнил рассказ Чумакова об эвакуации космонавтов. Двое на орбите как братья.
Сутки вдвоем в тайге, один не оставил другого, чтобы пойти за помощью. Один поддерживал другого. Одному в суровой тайге можно выжить, а вдвоем шансы… Это тот случай, когда два равно десяти.
Первое время одиночество тяготило меня, все казалось, что кто-то ходит во дворе, мерещились приглушенные голоса, стуки по ночам. Потом привык, или перестал замечать, или списывал на диких животных. Когда пришел Бывалый, приписывал все звуки во дворе псу. Я уединился на кордоне, сбежал от братьев.
Отражение в реке смотрело на меня впавшими глазами. Отпустил бороду, стал лесным жителем, отшельником.
— У-у-у, чудь, — ударил кулаком по воде.
И пошел будить Виктора.
— Пора вставать, — крикнул я с порога.
— Угу, — Виктор откинул одеяло. Он был одет. Накинул куртку, взял рюкзак и встал у порога.
— Подожди, давай позавтракаем.
Вскипятил воду, залил овсяные хлопья, добавил ложку меда, перемешал. Нарезал бутерброды, разлил по кружкам чай.
Виктор ел с поспешностью.
— Расскажи мне о брате.
— Ну, что мне рассказать… даже не знаю.
— Как его зовут?
— Жека… Евгений.
Мы погрузили рюкзаки, палатку, спальники, чехол с рыболовными снастями. Я завел мотор, включил реверс, отплыл на середину реки и развернул лодку носом против течения.
За три часа мы прошли вверх по реке 50 километров, причалили. От места, где лесоруба видели в последний раз, оказались всего в паре километров. Мы оставили лодку, я поставил на навигаторе точку.
Лес оказался заболоченным, как я и предполагал. Я срубил два шеста, один отдал Виктору.
— Проверяй ямы.
— Я по кочкам, — не понял Виктор. — В ямы не полезу.
После дождливого лета лес казался насквозь отсыревшим. Прогнившие стволы рассыпались под ногами. С ведьминых волос скатывались капли.
Отсыревшая земля хорошо сохраняла следы, следов в лесу было много. Охотники и волонтеры прочесали квадрат за квадратом. Но надо было еще раз проверить это место: если он передвигается, то мог и вернуться.
Заставил Виктора кричать брата по имени. «Жека-а-а-а-а». Три раза. Если человек спит, от первого крика он может проснуться, но не сразу поймет, звали его или нет. Второй крик поможет ему определить направление, откуда кричали. После третьего крика он ответит. Виктору трудно выдержать паузу, ждать и слушать отклик. Виктор торопится.
Мы шли с шестами, осматривая ямы.
Я был готов найти неживого человека. Чаще всего потерявшихся находят в пределах двух-трех километров от места, где их видели в последний раз. Были такие случаи, когда люди выживали в лесу на седьмой и восьмой день. Их находили «заснувшими». Это когда организм человека пытается спасти остатки жизненных сил и вводит себя в подобие комы.
Мы ходили по лесу уже два часа, продвинулись всего на километр. Виктор выбился из сил. Приходилось переступать через гнилой валежник, обходить завалы. К четвертому часу мы наткнулись на глубокий ручей в чаще леса. На карте его нет. Было бы лето засушливым, ручей бы пересох. Но в этом году ручей потоком преградил путь. Невозможно перепрыгнуть. Я поставил точку на навигаторе, и мы пошли вдоль ручья на север.
Ручей впадал в реку. Мне захотелось осмотреть берег: отсечь вероятность того, что человек переправился, либо найти следы переправы. Это входило в мои планы, но мне нужно было проверить спутника. Помотать его по лесу.
Я свистнул и покричал Бывалого. Пес бегал по лесу без нас, если бы он обнаружил человека, то привел бы нас к нему. Бывалый исследовал лес как охотник, но здесь неделю топтались люди, следов и запахов было много.
Мы вернулись к реке — я посмотрел навигатор — метров в трехстах от лодки. Бывалый выскочил из леса с высунутым языком.
— Спички есть? — спросил я Виктора. Он утвердительно кивнул.
— Разведи костер, погрейся.
Бывалый остался в охране, я пошел вверх по течению. Я надеялся, что глинистый берег оставит следы, и метров через двести я их обнаружил. Человек на берегу разулся, прошел босиком, упал, оперся рукой, чтобы подняться. Перевернулся, встал на колени, поднялся на ноги. В грязь втоптана рабочая перчатка. Он явно торопился и, вероятно, не разделся, переправился через реку в одежде.
Здесь не так глубоко, и если не упасть в середине реки, то вымокнешь только по пояс. В сырой одежде шансов на выживание меньше.
Я вернулся к Виктору, и мы сделали привал.
— Что-то нашел? — спросил Виктор — Есть кое-что, надо проверить, — ответил я уклончиво, чтобы лишний раз не обнадеживать.
Мы дошли до лодки и стали медленно двигаться против течения вдоль левого берега. Бывалый выпрямился на носу и смотрел вдаль. Вскоре я заметил истоптанную грязь и причалил. Следы показали, что человек снова надел обувь и сразу ушел в лес, не оставшись на берегу. Я указал на следы Виктору.
— Как мы можем понять, что это мой брат? — спросил Виктор.
— Пока не обнаружим какую-нибудь вещь, принадлежащую ему, точно не сказать.
— А если мы пойдем по ложному следу?
— Такое бывает, — я снова поставил на навигаторе точку и посадил лодку на цепь. — Лодку оставим здесь.
Лес по эту сторону реки был выше и суше, но это по-прежнему тайга без заботливо устроенных волонтерами экотроп и стоянок с костровищами. Я не считал себя опытным следопытом, но явно считываемые следы обнаружить мог. В сырой земле след от сапога хорошо виден. Похуже на примятом мху. Несколько раз попадались сломанные ветки, слом был свежим, еще не потемнел. Один раз заметили следы грязи от прислонившегося к дереву человека. Он падал в глину еще у реки, а здесь сел у дерева, чтобы передохнуть, отдышаться. Здесь же осталось несколько обгоревших спичек.
Уставший человек оставляет много следов. Их и было много, пока мы не нашли место ночлега. Три ели повалены ветром, вздыблены в полтора человеческих роста корни с землей и мхом, образовали собой круг друидов. В яме навален лапник. Здесь спал человек, добровольно взошел на погребальный костер из еловых ветвей. После этой лежки следы терялись.
Нам самим надо было устраиваться на ночлег, пока совсем не стемнело. Я решил не оставаться в мрачном месте, выбрал повыше и пореже, продуваемое, иначе сложно будет распалить костер. На долгую ночь решил запалить нодью из двух бревен. Ночами было уже холодно.
Самое важное орудие в тайге — топор.
У меня был с собой кованый топор лесоруба с длинной ручкой. Топор выковал мне друг, кузнец-оружейник. Точнее, я сам ковал его под присмотром мастера. Топор прекрасно заменяет собой пилу. Я выбрал сухую ель, попеременно с Виктором нарубили два бревна в человеческий рост, стесали желобки, проложили мох, кору, щепу, подожгли и сложили бревна на лаги, подняли бревна над сырой травой. С обеих сторон устроили лежаки из лапников, бросили спальники.
Бывает, что лес сам строит укрытия. Согнувшееся в поясе дерево устраивало ветвями кроны подобие шалаша. Словно хуорн из саги-сказки опустил руки в защиту всех, кто укрылся под ним. Зимой же можно вырыть проход в сугробе и укрыться под лапами ели: временное пристанище для привала.
Смоляная гуща растеклась у стволов и поднялась к кронам. Ночью в лесу сон тревожный, десять раз проснешься, поворочаешься, подставишь костру охолодевший бок.
Зверь не подойдет, не тронет, он сам осторожен. В ногах Бывалый. Поводов для страха нет, но страх всегда сжимает внутри живота и холодит пальцы. Когда пугают звуки, лучше накрыться с головой. Я накрылся с головой.
Много раз ночевал в лесу у костра, без костра, в гамаке, под балаганом — спокойнее, когда спина прикрыта, — но все равно не могу привыкнуть.
Сон не шел. В детстве я так же лежал на кушетке без сна, рассматривая узоры настенного ковра, как только глаза привыкали к темноте. Из этих узоров каждый раз рождался бестиарий — не ведомые никому, кроме меня, животные, с гривами, раскрытой пастью, хвостами-кольцами. Они жили на моей стене до первых лучей. Утром это снова был ковер.
Пеля-богатырь и Лесной человек бродили по тайге. Настала ночь, и они сделали нодью.
Пеля положил под азям бревно, а в изголовье дымящуюся головешку, а сам спрятался за деревом. Леший увидел, что Пеля уснул, и выстрелил в бревно. А богатырь из-за дерева в Лешего выпустил каленую стрелу.
— У тебя оружие есть с собой? — спросил Виктор из-за костра. Он видел, что ружья у меня нет.
— Ты чего-то боишься?
— Ну, там, звери.
— Не бойся, они не подходят, — я давно не брал с собой оружие.
Если берешь карабин, обязательно выстрелишь. Выстрел ружья разрывает плоть леса. Лес распадается на множество осколков, он уже не такой единый, и ты не можешь собрать его в себе. Начинаешь плутать по осколкам и теряешься.
В моем рюкзаке всегда «пугалка» с шумовым патроном и ракета. Напугать обнаглевшего зверя и подать сигнал о помощи.
Еще ни разу не пригодились.
— Звери сами тебя боятся. А что вы с братом не поделили?
— У нас с ним все хорошо, — после долгого молчания ответил Виктор. За костром его не было видно.
Весь следующий день мы бродили впустую, пытаясь отыскать следы. Тайга спрятала от нас потерявшегося. Вместо этого попадались лосиные тропы на границе леса и болота. Места были охотничьими угодьями сотни лет. Сейчас охотники редко забредают сюда: дорог нет, машины вязнут. Да и зверь то уходит глубже в тайгу, то бродит вокруг селений, когда все территории заняты «братьями».
Ночь мы провели в комфорте. На карте, которая осталась от егерей, отмечен охотничий домик рядом с ручьем. Я определил по навигатору наше положение и наметил азимут движения. До домика мы прошагали чуть меньше десяти километров.
Я отодвинул несколько сгнивших бревен, закрывавших вход, переступил высокий порог. На земляной пол падал пыльный свет от прорех в еловых плахах, покрывавших крышу. Корневые стропила выглядели крепкими.
— Переночуем, — крикнул я за порог.
Виктор ввалился и огляделся.
— Сойдет.
Бывалый вбежал в домик и тут же выскочил наружу. Пристроился под бревнами.
— Вогульский домик, — сказал я. — Но это не значит, что вогулы поставили. А эти стропила видишь? Так на всем русском севере строили. Поморы дерево с корнем закладывали в киль и форштевень карбасов.
— Откуда знаешь?
— Читаю много.
Паутину на оконце я убирать не стал.
Пока раскладывал ужин, Виктор огляделся, постучал по стропилам. Что-то привлекло его в углу, он стал разгребать земляной пол.
Не успел я сказать, что не надо этого делать, как Виктор уже разворачивал потемневшую тряпку. Показался болванчик.
— Э-э-й, не все надо трогать в лесу, — сказал я Виктору. — У некоторых вещей может быть хозяин.
Виктор поспешно спрятал идола в ткань и закопал обратно.
— Ты знаешь про священные места вогулов и остяков?
— Что-то слышал.
— Иноплеменникам, пришлым, детям и женщинам туда вход воспрещен. Племенные священные места на горах, как на перевале Пурлахтым-Сори, Молебном камне или Одноглазой горе. А еще есть семейные святилища и священные озера. К ним мы не пойдем.
Сколько раз пытались с туристами пройти, то плутаем вокруг, то погода портится до снежной метели летом.
Ночью пришлось запалить трутовик: одолевали комары.
Сквозь сон я слышал, как возле дома лаял Бывалый. Я нащупал свой нож, подождал с минуту, лай прекратился. Наверное, пес среагировал на ночного зверька или птицу.
Наутро мы выбрались из домика. Бывалый поохотился, судя по остаткам шкурки.
Я вскипятил на газовой горелке воду и развел хлопья. Мы разделили с Виктором эту быструю кашу. Несколько пакетиков сублимата, консервы и спички оставил в домике.
Я рассчитал, что если мы возьмем на северо-запад, то вернемся к реке.
Метров через пятьсот я увидел на дереве вытесанный охотничий знак. Знак был старым, место теса давно потемнело. Точное значение знака я не знал, возможно, охотник добыл здесь лося и оставил метку. И хотел указать, что это его владения.
Понял, что мы набрели на путик, после того, как обнаружил слопец. Сторожок слопца давно сгнил, осталась почерневшая верхняя плашка. Обычно охотник забирает ловушки после сезона охоты, но что-то помешало ему вернуться за добычей.
— Смотри в оба, могут быть капканы, — предупредил я Виктора. Осторожность не помешает. Вдруг кто-то по старой памяти предков, владевших этими охотничьими угодьями, поставил самострел на лося. Встречал я вогулов восточнее этих мест, спрашивал о смертельных ловушках, ставят ли сейчас. В ответ мне только улыбались. Возможно, ставят.
Идти глубже в лес я считал бессмысленным. Я сохранил трек и поменял на навигаторе батарею. С навигатором и компасом заблудиться в лесу невозможно. Но мы заблудились. Мы придерживались нужного азимута, но сделали круг, вернувшись к охотничьему знаку. Я решил идти по компасу строго на запад, замечая деревья-маркеры и каждые двести метров сверяя путь. Но река не приближалась. Через пять часов блужданий мы сделали привал.
Шерсть на холке Бывалого вздыбилась.
С пригорка на нас смотрел соболь. Инстинкт охотничьего пса говорил Бывалому «Поймай», но пес не спешил. Животное было крупнее обычного соболя, а на шее привязан шнурок. Соболь-пес смотрел на нас с минуту, потом отвернулся и медленно спустился за камень. Скрылся из виду, а Бывалый так и остался стоять на месте.
В эту минуту мы явно услышали шум воды.
Набравшая скорость река ударялась о каменистые берега. Виктор вскочил и побежал на шум.
Мы спустились к лодке, оказалось, что плутали недалеко от нее. Этот день меня сильно вымотал, и, честно говоря, я хотел уже сворачивать поиски, но пока не знал, как сказать об этом Виктору. Он спросил сам:
— Мы возвращаемся?
— Я пока думаю, — заправил лодку бензином.
Сколько бродяг осталось в тайге? Пьяных лесорубов, упавших лицом в яму с водой, старателей, убитых другом из-за золотого песка, геологов, налетевших на самострел вогулов, заблудившихся туристов, умерших от переохлаждения, потому что не смогли запалить костер. Никто не должен умирать в болотах и кустах. Умирать — в своей постели, окруженным заботой жены и детей. Найти человека в лесу все равно что вернуть память о нем и достоинство. Лучше найти живым, но тут как повезет.
— На лодке мы можем пройти в верховья еще километров сто, — ответил Виктору. — Вероятность, что он вышел к реке, высока, большинство заблудившихся выходят к реке. Мы знаем, что он на левом берегу. Значит, будем плыть и смотреть, пока не стемнеет.
Мы поднимались в верховья, лес становился реже, ели и пихты ниже, а почва каменистой, земля покрылась белым мхом.
На второй день на левом берегу я увидел ручей. Возле него было свободно от ивняка.
Мы причалили. Чуть выше, где ручей выныривал из леса, я увидел вешки: ель на высоте в человеческий рост имела бутылевидное утолщение. Вероятно, здесь была часть перегонной тропы, возможно, оленей водили вдоль ручья на водопой. Потом снова гнали на хребет, спасая от комаров и гнуса. Вдоль ручья остались следы от полозьев нарт, словно лыжня без снега.
Комары облепили лицо, я застегнул на капюшоне сетку. Помог Виктору сделать то же, у него закусило «собачку». Представляю, как жутко выглядели бы два человека с черными дырами вместо лиц для того, кто наблюдал бы за нами. Мы снова развели костер, укутались в спальники.
Всю ночь мы слышали музыку ветра.
В этом звуке было что-то от сотни маленьких колокольчиков. Утром увидели источник звука. Дорога поднималась на хребет. На хребте мы обнаружили камень с дырой в центре. Он служил еще одной вешкой. Ветер не стихал здесь ни на мгновение, он проходил сквозь камень, и от его меняющейся силы изливались переливами звуки. Песня нагорной тундры рвала тишину.
Когда земледелец убил пастуха, кровь, пролитая в землю, взывала об отмщении.
Но чтобы не множились преступления, Бог дал убийце охранную грамоту: «каждому, кто убьет Каина, воздастся всемеро».
Убийца ушел на восток от Эдема. Земля неохотно отдавала плоды, а дикие звери нападали в ночи. Тогда земледелец построил первогород, восстановил род кочевников-пастухов, родил музыкантов и кузнецов. Внук его хвалился перед женами, что убил юношу выкованным сыном мечом. Люди сделали оружие, и зло умножилось на земле. И все дальше на восток уходил человек, отдаляясь от обетованной земли в страны изгнания.
Земля здесь на полгода становилась снежной пустыней. Пустынники в шкурах вели через хребты сани с запряженными оленями, а охотники в лесах тропили зверя.
Кто ближе к Богу — земледелец или кочевник? Труд земледельца не оставляет ему времени для разговора с Богом, кочевник и охотник разговаривают с Богом, оставаясь под звездами в одиночестве.
Перегонная дорога шла на восток. Мы все выше поднимались на хребет. Мох мягко принимал тяжелые ботинки, распрямлялся и не оставлял следа. Карликовая береза цепляла ногу, она торчала из камней словно ветвистые рога оленей. Мы давили шикшу.
Там, за хребтом, река также повернула на восток, все ближе к горному истоку.
На лодке уже не подняться: скорость течения высока, дно каменистое. Спускаться еще можно, на катамаране, с риском разбиться, но вот подняться — нет.
Брат Виктора мог уйти в горы. Много было случаев, когда человек выживал без еды и через три недели, а в воде здесь нет недостатка. Можно набрести на ручей или лужу, оставшуюся от таяния снежника, подпитываемую дождем, встречались ледниковые озера и верховые болота.
Я все больше думал, что он не потерялся, а сбежал. Возможно, хотел оторваться от преследователей, спрятаться, а потом вернуться.
Этим объясняется, что вначале, когда он спешил, оставил много следов, но потом перевел дух, собрался и стал прятаться. Сделал круг, вышел к реке, снова пересек ее и спустился до лесовозной дороги. Объяснение, которое меня бы устроило, потому что говорит в пользу возвращения.
Но пока мы поднимались на Камень. Тучи нависли низко, накрыли вершины, заморосил дождь. Мы не поднимались высоко, обходили Камни у подножий, вдоль ручьев и верховых болот. Потревоженные нами пеночки и овсянки — эти лесные воробьи — порхали над головами.
Дорогу преградила река. Из-за летних дождей она бурлила и пенилась. Нам нужно перейти ее вброд, другого пути нет. Мы разулись, подняли над головой рюкзаки и вошли в ледяную воду. Перехватило дух, скулы свело, и мелкая дрожь завладела телом. Ноги скользили на камнях, но мы торопились. Изза поспешных движений вода захлестывала по пояс.
На берегу мы долго грелись у костра, сушили одежду и пили чай с сухарями — еда бродяг.
Потом нас ждал затяжной подъем по курумнику. Пока поднимались, нас преследовал туман. И когда мы вступили на узкую тропу между отвесной скалой и пропастью, белый дым уже закрывал от нас путь. Правой рукой я нащупал мокрую стену, слева проглядывала черная пропасть. Мы медленно переставляли ноги по карнизу. Виктор встал на камень, покрытый мхом, и нога соскользнула, он покачнулся, я вцепился ему в плечо и удержал от падения.
— На камни старайся не наступать, — сказал я Виктору. Вспомнил, как сам несколько раз попадался на эту ловушку. Мох соскальзывает с камня под твоей ногой, ты падаешь и ударяешь ногу или спину. Или прыгаешь при спуске на «живой» камень, падаешь, и он тебя накрывает. Если ты в одиночном походе, то такая неосторожность может стоить жизни.
Туман надо было переждать. Бродить в горах в туман — опасно. Но я не очень люблю оставаться в горах долгое время. Как по мне, лучше медленно, но идти. Горы всегда сопротивляются человеку, поэтому перевалы лучше переходить, а не оставаться на них. Сейчас не наткнуться бы на оленей, потерявших в тумане ориентир. Мне уже довелось оказываться на оленьей тропе утром, когда пастухи гнали стадо на выпас. Стадо неслось на меня с хрюканьем, но там было больше места, и олени предпочли меня обойти.
Мы прошли по узкой тропе, и когда вышли в долину, наступила слабость, какая бывает после длительного напряжения.
Меня кто-то толкнул. Я оглянулся. Виктор был в трех шагах слева, толчок был в правое плечо. Может, в тумане на меня все-таки налетел олень.
— Эй, ты кто? — крикнул Виктор. Перед нами стояла тень человека. Тень приблизилась, человек был в совике. «Оленеводы», я выдохнул. Но человек ничего не ответил, он прошел между нами. Он не был манси.
В этот момент меня снова толкнули. Передо мной стояла женщина. Она протянула мне руку, и я послушался ее призыва из страха и вежливости. Сквозь туман я увидел пятно костра. Я оглянулся, на всю видимую долину в тумане мерцали пятна костров.
Мы подошли ближе. Люди в круге протягивали к пламени ладони и пытались согреться. Кто-то был одет в совики, кто-то в камуфляж или горнолыжный костюм. Они могли показаться группой туристов, но разная одежда делала нелепым это собрание.
Бородатый, в горке, обернулся ко мне и спросил:
— Водка есть?
— Нет, — помотал головой. Он показал на место рядом с собой. Круг потеснился.
Я стал вглядываться в лица. Здесь было много пожилых. Но взгляд зацепился за девочку, в ней было что-то знакомое. Вспомнил, ее искали десять лет назад, ориентировками обклеили все столбы, по телевидению передавали приметы: худенькая, русые волосы, голубые глаза. На ориентировке синяя футболка с мишками из мультфильма.
Память вернула мне легенду о Пропащем камне, которую поведал пьяный охотник, ему ее рассказал дед, а деду последний в этих горных тундрах вогул. На Камень уходят те, кто оказался ненужным. Это место ожидания. Они ждут, когда их найдут. Горная тундра на этом Камне простирается не меньше тридцати километров. И костры все горят.
— Мы уже давно ни о чем не говорим, — снова сказал бородатый. — А смысл? Все темы уже обговорили. Если только ты расскажешь какие-нибудь новости? Есть новости?
— Нет, ничего нового, что бы вы уже не знали, — после паузы сказал я.
— Ну вот видишь. Тогда помолчим, если не против.
Мы помолчали.
— У тебя тут кто-то есть? — спросила девочка.
— Надеюсь, что нет.
У костра не было Виктора, я упустил его из виду.
— Я сейчас, — поднялся и пошел искать спутника.
От костра к костру переходил я по Камню.
Везде сидели люди, грелись, пили чай, молчали или болтали без умолку, пытались шутить. Они мне улыбались, здоровались, предлагали место. Но я отказывался, потому что тревожился за Виктора.
И тут я увидел его со спины. Хотел подойти и хлопнуть по плечу, но напротив заметил человека. Человек был невероятно худ, щетина выросла в неровную бороду и местами опалена.
— Виктор, это твой брат?.. — я осекся. Виктор держал в руке пистолет. Моя догадка, что он вооружен, оправдалась.
— Брат, этого уже не нужно делать, — голос худого прозвучал в тумане глухо. Ты слышишь так голоса, когда одолевает дремота, и они звучат в каком-то другом слое — между сном и реальностью.
Я как будто услышал длинную историю о двух братьях, увидел, как они детьми играют в футбол, дерутся спина к спине. Потом один мальчик тащил другого на плечах, потому что «раненый» подвернул ногу и хромал, а нужно быстрее дойти домой, а не то батя всыплет.
Потом я увидел совсем что-то завораживающее. Из тумана появилась морда оленя с ветвистыми рогами. На его спине ехала девочка-вогулка, она держалась за рога большими рукавицами. Олень с девочкой прошел между братьями. Девочка посмотрела на них и улыбнулась. Я почувствовал, что ноги мои ослабели, я опустился на колени и упал лицом во влажный мох.
Проснулся оттого, что Бывалый лизал мне лицо. Видимо, после перехода перевала в туман я так крепко уснул, что даже не заметил этого. Над тундрой светило солнце и даже немного пригревало. Виктора не было рядом.
Произошедшие ночью события показались мне реалистичными, но все же я не смог найти следы костров. Три дня я бродил по Камню, пытаясь отыскать моего спутника.
Потом вернулся к лодке и за неделю сплавился до своего дома.
Через месяц после возвращения меня вызвал к себе следователь. Спрашивал о Викторе. Следователь был из местных, понимал, что тайга, если захочет, скроет все следы, и он никогда ничего не найдет. Я сказал, что провел Виктора до Камня, а там он ушел к своему брату. И это было правдой.
Брат гнал брата, как охотник гонится за лосем в лесной чаще. И я был ему помощником.
Вел его по охотничьим тропам. Братья встретились и решили больше не расставаться.
Дело о пропавших братьях будут несколько раз продлевать и закроют через три года, о чем мне расскажет следователь, когда будет проезжать с друзьями мимо кордона на охоту.
Глоссарий
Путик — охотничья тропа.
Лодка-вишерка — лодка с плоским узким днищем и длиной до семи метров и более. Используется рыбаками на реке Вишере.
Чудь — мифическое племя, жившее на Урале до прихода русских.
Нодья — таежный костер из двух или трех бревен.
Хуорн — ожившее дерево леса Фангорн из Средиземья Толкина.
Азям — верхняя одежда, сермяжный кафтан.
Киль — нижняя балка, проходящая по днищу корабля от носовой до кормовой части.
Форштевень — передняя часть носа корабля, продолжение киля.
Карбас — лодка поморов для рыбного промысла.
Болванчик — идол-оберег.
Слопец — ловушка давящего типа на глухаря, тетерева, куниц.
Сторожок — часть ловушки, приводящая в действие.
Самострел — лук-ловушка со стрелой для охотничьего промысла.
Вешки — искусственно созданные маркеры дороги или тропы.
Совик — верхняя одежда из шкур у северных народов.
Опубликовано в Вещь №1, 2020
