Анастасия Картавцева. ВЫСТРАДАВ СВОБОДУ

ДУРАЧОК

Тишину нарушает размеренный стук копыт.
Под шагами коня высыхают пустые степи,
Дурачок выбирает дорогу «богатому быть»,
Направляется в лес, запевая про Дон и Стеньку.

Лет пятнадцать пройдёт. Под густой колокольный звон
Он вернётся в деревню верхом на горбатом волке,
И карманы его будут полны сухой листвой,
И глаза его солнцем и золотом будут полны.

Люди тыкают пальцами, шепчутся, хмурят лбы,
Распускаются сплетни, как в майских садах деревья.
Дурачок выбирает дорогу «женатому быть»
И спешит в города, чтоб попасть на глаза царевне.

Двадцать лет пролетит. Он вернётся под лай собак,
У церквушки присядет, заплачет. А ближе к ночи,
Напевая романсы, пойдёт прямиком в кабак
Теребени рассказывать быль про царёву дочку.

На отшибе – хибара. Забором вокруг – дубы.
Он сидит на пороге и мнёт сапогом опята.
Дурачок выбирает дорогу «убитому быть».
Он вернётся наверно. Когда-нибудь… в сорок пятом.

ЧЁРНАЯ СМОРОДИНА

Стоят кусты – мои ровесники –
Лет двадцать в скромном огородике.
Мать говорит, растила вместе нас:
Меня и чёрную смородину.

Компоты закрывала к праздникам,
Варила джемы с апельсинами.
Вздыхала: «Ведь сажали ж красную…»
И вытирала пальцы синие.

А я, узбечкой многокосою,
С кустов срывала виноградины.
Тогда мы с матерью до осени
Звенели банками… И ладили.

Уехала, обрезав волосы,
И в тот же год кусты все высохли.
Стоят теперь пустые, кволые,
А я живу, свободу выстрадав.

Всю жизнь меня белили дочиста:
Дом позабудешь, не воротишься.
Вздыхает мать: «Растила доченьку,
А вышла чёрная смородина».

СНЕЖИНКИ

Я живу под самой крышей старого здания –
Жёлтого, с обшарпанными колоннами.
Вроде архитектурного памятника…
Скоро его перекрасят заново
В такой же безжизненный жёлтый.
Строго по прежнему плану.
А пока вечерами слабо
Светит настольная лампа
В окне-полумесяце,
Опрокинутом вниз рогами.
Местные жители ходят мимо,
Останавливаются,
Поднимают унылые лица,
Вздыхают:
«Угораздило поселиться…»

А мне всё равно –
Целый день занята я.
Тонны тонкой бумаги
Ровными стопками
Сложены.
Занимают целую комнату.
Я беру по листочку, сворачиваю,
Щёлкаю ножницами…
Обрезки падают вниз
И тают, не долетая до пола.
Пальцы сводит металлическим холодом,
Кольца ножниц покрываются инеем,
Примерзают к тёплой влажноватой коже.
А снаружи дождь
Перечеркивает стекло:
«Вжик… вжик…»
Раскрываю крохотную снежинку,
Кладу в сундук
К миллионам таких же
Тоненьких и резных.

Дурно, наверно, складывать их здесь,
Не показывать никому.
Мудро, наверно, не дать растоптать,
Перемазать асфальтовой пылью,
Зажать между стылыми плитами,
Сделать серыми каплями на стекле.

О зиме ли мечтают те,
Что стоят под колоннами,
Словно охотники возле логова?
Обо мне ли они говорят,
Уставшие от работы бумажной?
Как же!
Они говорят о ремонте здания,
Обыденности и боли,
А больше всего о себе.

Белая капля дождя пробивает крышу.
Замерзаю…
Слышите?

* * *

Хмарит.
Волчица-зима
крадётся с опаской по улице,
Поскуливает от холода…
А Марье не страшно.
Марья кутает голову
в пуховый платок,
Надевает заштопанный полушубок,
валенки
И выходит.
Шустрый кот за нею выскакивает во двор.
Странно, вчера был рыжий –
Стал сер сегодня.
Марья идёт околицей
к речке,
Оглядывается на колокольню,
Крестится.
Хмарит над куполами,
Над жестяными крышами,
Хмарит в глазах у Марьи.
Она закрывает лицо
и дышит
В мокрую варежку,
Смотрит нá реку,
Трогает пар на её воде
И кричит в бело-серую хмарь:
— Ты где?!
И волчица ей вторит дрожащим: «У-у-у-у-у…»
И сливается вой с колокольным звоном.
Ветер вертит снежинки,
Закручивает в пургу,
Царапает воду.
Марья
стоит как вкопанная,
Слышит:
– Вот и я,
мама.