ПОРЫВ
Внезапный дождик клюнул землю,
Прошёлся ветер взад-вперёд.
Неимоверно сузясь, щелью
Вдруг стал обширный небосвод.
Орешник кинулся в укрытье,
Ольха вскочила на коня.
Не в силах их остановить я,
Они не слушают меня.
Они бегут, как в паранойе,
Меня уносят за собой,
Всё отрицает куст терновый,
Жасмин кивает головой.
Трепещет в полной несознанке
Смородины резной листок.
К его фланелевой изнанке
Присох улитки завиток.
* * *
Я как-то гостил у поэта
В глубокой таёжной глуши.
Он раньше был баловнем света
И судьбы чужие вершил.
А нынче он гладит берёзы
И чинит свой старенький ЗИЛ.
Про эти вот метаморфозы
Его я за рюмкой спросил.
И он мне тогда, колоброду,
Сказал без особых затей:
«Чем ближе быть хочешь к народу,
Тем дальше держись от людей!»
* * *
Хорошо войти в метель
Не спеша, почти на ощупь.
Справа еле видно ель,
Слева ствол берёзы тощей.
Выйду снежною порой
Из натопленного дома
Клубы пара, как в парной, —
Бархатная глаукома.
Хорошо издалека
Мысль обсасывать, как льдинку:
Говорят, что смерть легка
Под метельную сурдинку.
Впрочем, разве это смерть —
В ледяном застыть каркасе?
Смерть — согреться, смерть — суметь
Вдруг оттаять в одночасье.
Парадокс… А там, вдали,
Дома печь гудит как улей.
Не пойму — гуляю ли?
К суициду подхожу ли?
* * *
Дом не готов был к нашему приезду,
Незапертый, скулил из всех щелей.
И всё же принял, просушил одежду,
Являя много радостных вещей:
Дрова нам дали жар, а снег дал воду,
Лучина свет дарила кочевой,
Спирт телу дал негибкую свободу,
А тело телу — не скажу чего.
Крепчал мороз, мрак исподволь сгущался.
К луне тянулся хоботок дымка.
В ночи светился дом — шкатулка счастья,
Коробочка уюта без замка.
УДИВЛЕНИЯ
Как ты удивилась, когда я взлетел
На несколько метров усилием воли.
Я видел, как лоб твой упрямый вспотел
И пальцы в смятении сжались до боли.
И я удивился такой слепоте:
Мной не заинтересоваться, покуда
Я не развлеку тебя по простоте
Смешной демонстрацией глупого чуда.
* * *
На помойке остывают книжки
Сиротливой стопкой за бачком:
Горький с Фетом, Федин, Пушкин, Пришвин,
В куче «Люди, годы, жизнь», «Разгром»!
Их недавно холили на полках,
Нежно пыль сдували с корешков.
А потом решили — нет с них толку,
И как тех есенинских щенков
Сунули в большой мешок без дрожи
И избавились в конце времён.
Ну кому сейчас потребен Дрожжин,
Это тот, который Спиридон?!
Снег неторопливо засыпает
Слово во плоти, бесценный «Дар».
И опять идёт на дно Чапаев,
И опять сгорает Жанна д’Арк.
Ну конечно, всё есть в Интернете,
Книжкам цифровым потерян счёт.
Только никогда никто на свете
Так, как мы, их больше не прочтёт.
* * *
Я небом сыт. Его ночной огонь
Уже не жжёт мирами ледяными.
Теперь милее колыханье крон,
Чем полыханье древних звёзд над ними.
Смотрю наверх — кругом одни ковши
Льют пламя из порожнего в пустое.
Что мне до этих неземных вершин,
Когда внизу на крик кричит земное?
Здесь боль, и кровь, и радость только здесь,
Где всё сиюминутно и не вечно.
Усилий пыль и дел ничтожных взвесь
Важнее вечности бесчеловечной.
* * *
Вот ты — неумный, некрасивый,
Неинтересный весь такой,
Ещё добавим, что ленивый
И приплюсуем, что больной, —
Сидишь и жалуешься Богу,
Своим нытьём его гневя,
А он тебе вдруг на подмогу
Шлёт не кого-нибудь — меня!
Не самого, ты не пугайся,
А в виде книжечки моей.
Сиди, читай и утешайся,
Что есть глупей тебя, больней!
* * *
Юлии Медведевой
Не пишет никто здесь теперь ни романы, ни стансы,
За нас перед вечностью слово пытаясь замолвить.
Из пишущей братии в доме сегодня остался
Лишь с орденом Ленина гипсовый Серафимович.
А. Городницкий. Дом творчества
Просветы меж тучами ярки,
Шуршат кивера камышей,
Щетинятся сосны гусарски,
Залив гонит волны взашей.
Играет в щенячьем запале
С газетным клочком ветерок,
Пасутся на пляже мангалы,
Пощипывая песок.
Пейзаж комаровский безлюден,
В нём редок как цапля поэт.
Учёных здесь больше не будет,
Художников тоже здесь нет.
Урезала Родина квоты
Творцам всех мастей на жильё.
Оставив, по крупному счету,
На пляжах турьё и жульё.
И всё же, бредя от залива
В убогий Дом творчества свой,
Ты кажешься даже счастливой,
И я очарован тобой.
* * *
Вот паук посвятил свою жизнь клочковатой сосне,
В арматуре ветвей обустроив сквозное жилище.
То в сосновых чешуйках, как Будда сидит в полусне,
То, на стропах качаясь, от щедрого неба ждёт пищу.
Созревают чернила в чернильницах круглых черник,
Ими даже неграмотным грех языка не испачкать.
Раздвигает пещеристым телом хвою маховик,
И берёзки танцуют своих лебедей в белых пачках.
Поролоновым мхом обложив черепа валунов,
Август, словно музейщик, проводит подсчёт экспонатов,
Не мешая ему, отодвинув тихонько засов,
Из ахматовской будки выходит похмельный Ахматов.
Не нарушив собою пейзажа, садится за стол,
Раскрывает тетрадь, и тому паучишке подобно
Ждёт, когда же с небес залетит к нему вкусный глагол,
Нет, не пушкинский, жгучий — ахматовский, матовый, сдобный!
Опубликовано в Паровозъ №9, 2019
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!