Александр Нестик. ВЕТВЬ ДУБА

В одну из ночей в конце сентября бушевал ветер. Ломалась погода. И утром довелось в сквере шагать-хрустеть по веткам, а через большие и переступать. Поднял одну и увидел уже знакомый, сглаженный, как на кости в суставе, облом. Ясно, наступила пора ветвепада. У тополя и его сестрицы осины, у дуба и вяза (родичи по песне: «Из-под дуба, из-под вяза, из-под ивова коренья…»), да, кстати, и у некоторых ив тоже – время сброса части ветвей приходится на раннюю осень, когда на них ещё зеленеют листья. И оттого кажется этот повальный сброс загадочным.
Особенно, если узнаёшь, что он не был внезапностью для деревьев, а подготавливался ими же самими ещё с лета. Зеленели, будучи обречёнными?!
Впервые об этом явлении узнал от покойного уже профессора-лесовода Ивана Семёновича Марченко. До того считал, как и все, что наблюдаю бедствие – ветер набедокурил. А профессор принёс как-то веточку, осиновую, кажись, показывает:
– Посмотри на место облома. Как шляпка шиферного гвоздя, гладкое и чуть выпуклое. Дерево только и дожидалось, чтобы налетел ветер, раскачал и помог ему скорей освободиться от лишних веток. Я однажды посчитал ветви, сброшенные только одним тополем в селе Негино, запомнил, это было 27 сентября. Так знаешь столько? – выждал паузу для вящего впечатления: – Двести шестьдесят шесть! И все в том возрасте, когда только расти бы им и расти – от одного до десяти лет.
Смысл явления как будто понятен: не хиреть же всему дереву, если, допустим, не хватает в почве под ним питания, или в случае повреждения корней, либо ввиду грядущего за осенью-зимой засушливого лета (деревья знают: солнечные циклы – в их памяти). Руководствуясь высшей целесообразностью, дерево и сбрасывает часть ветвей ради процветания остальных: роль ваша сыграна, напитали меня углеродом, сами пожили, будьте добры, ступайте теперь с миром за кулисы жизни.
Но это, что же, – есть, значит, у дерева центр целеполагания?
Иван Семёнович искал объяснение явлению преднамеренного ветвепада в существовании лесного биологического поля. (Подробнее о лесном биополе – в Третьей части книги). Именно полем, как режиссёром, посылался управляющий сигнал. Меня же больше интриговало иное: как созревало решение, кем вынашивалось, на каком языке формулировалось – такой-то ветке отмереть. Сопротивлялась ли обречённая? Коль зеленела, то на что-то же ещё надеялась? Или сознательно жертвовала собою, до последнего часа работая на «зелёное братство»? Поле полем, но, в любом случае, решали двое – дерево и его ветвь.
..Между тем, когда я перешагивал в сквере через вороха отторгнутых деревьями их же родных кровинок, шёл ветвепад 1998 года, и исполнялось два месяца со дня отторжения жизнью самого исследователя лесного биополя. Умер так внезапно, что невольно я к нему же и применил его гипотезу. Незадолго до смерти случился у нас примечательный разговор. Я был под впечатлением только что прочитанного романа Леонида Леонова «Пирамида». Рассказываю Ивану Семёновичу об одной из коллизий романа: природа устраняет почти докопавшегося до её тайны тайн. Говорю: вам-де не страшно, что и вы подошли вплотную к разгадке важнейшей тайны природы? Он тогда только рассмеялся, сравнение польстило ему…
(Как-то захотелось узнать, а занимается ли кто биополем и ветвепадом в «лесном институте» после смерти Ивана Семёновича. Встречаюсь с лесоведом, доктором наук Василием Петровичем Тарасенковым, зовём и работающего на кафедре сына марченковского – никто, даже сын…
На прощанье Тарасенков дарит мне книгу, которую с большим интересом он сам прочитал, «Живи». А в ней первые станиц двадцать-тридцать – о ветвях. Но он же не знал, что я приду к нему с разговором о ветвепаде! Увы-увы, нет уже и Василия Петровича. Тоже беззаветно отработал до дня последнего на зелёное братство брянских лесов).
Дома, в этот же(!) упомянутый сентябрьский день ветвепада, узнал по телевизору и о смерти актёра-режиссёра Ролана Быкова. Передают последнюю беседу с ним, и слышу:
– У дуба забота, чтоб всё дерево росло. У ветви дуба – прорваться к солнцу. Когда я актёр, я весь рвусь к солнцу. Иное дело, когда я режиссёр…
Глядя-слушая телевизор, я обычно ещё и листаю книгу, заглядываю в газету. Вот и в этот раз скользнул взглядом по книжным полкам. Но потянулся почему-то к самой дальней, подпотолочной. Извлёк толстовский «Круг чтения», тыщу лет в него не заглядывал. Тут же листнул, продолжая слушать Быкова, и взгляд мимо воли выхватил мысли о том же – о якобы разных целях отдельного и целого в Живом!
«То, что мы сознаём себя существами, отделёнными от других, и другие существа, отделёнными от себя и друг от друга, есть представление, вытекающее из условий жизни во времени и пространстве.
Чем более уничтожается эта отдалённость, тем более мы признаём своё единство со всеми живыми существами, и тем легче и радостнее становится наша жизнь». И далее он укрепляет свою мысль, как это у него было заведено в «Круге чтений», текстами из Библии, из Марка Аврелия и Паскаля… После чего заключает: «сознание единства нашего существа со всеми другими проявляется у нас любовью. Любовь есть расширение своей жизни. Чем больше мы любим, тем обширнее, полнее и радостнее становится наша жизнь».
Мысль по-толстовски глубокая и дальняя – о человеке и человечестве. О человеке и обо всём сущем. Ну, а у нечеловека, у просто существа и у всего сущего, у них на чём связь? У дуба и ветви? – перекинулся я на марченковско-быковское. Тоже на любви? К чему?
Всё же: а что выписал Лев Толстой для «Круга…» у Марка Аврелия?
Читаю, ещё раз поражаясь совпадениям: «Ветвь, отрезанная от своего сука, тем самым отделилась и от целого дерева… Но ветвь отсекается посторонней рукой, человек же отчуждает себя от ближнего своей ненавистью и злобой, не ведая, правда, что он тем самым отрывает себя от всего человечества». О естественности ветвепада ни Толстой, ни Аврелий, тем более, не ведали. Впрочем, они и писали-то прежде всего о человеке.
О том же и толстовские выписки из Послания апостола Павла к коринфянам: «Тело же не из одного члена, но из многих… Поэтому страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены». Понятно: если бы актёр Быков сыграл плохо в фильме Быкова-режиссёра, пострадал бы и Быков-весь. Если бы ветвь, рвущаяся к солнцу, не подчинилась бы управляющему сигналу, не поздоровилось бы ни всему дубу, ни ей вместе с ним.
И вот, наконец, Паскаль: «Человек часто думает, что он – всё, и не видя тела, от которого он зависит, думает, что он зависит только от самого себя, и хочет самого себя сделать центром и телом…» Да! Это то, чем закончится антропоцентризм для здоровья матери-Природы. Но продолжим: «…Когда же наконец человек доходит до понимания своего назначения, он как бы возвращается к себе, сознаёт, что он не всё тело, а только член всеобщего тела, что быть членом – значит иметь жизнь только через жизнь и для жизни всего тела… и что любить себя надо только для этого тела… Всякая больше этой незаконна».
Представить можно, как обрадовался Лев Николаевич этакому своему единомышленнику из предыдущего века!
А далее Паскаль высказывает сокровенное, чему, кажется, уже не успеть сбыться за короткий век отношений человека-веточки и человечества-ветви, человечества-ветви и природы-дерева (биосферы) как единого для всех нас тела, но что воплощено за сотни миллионов лет в высшей гармонии отношений членов каждого отдельного тела, в отношениях дуба и ветви его. «Члены нашего тела, – восхищается Паскаль, – не чувствуют счастья своего соединения, своего удивительного согласия, не чувствуют того, как заботилась природа, внушив им дух согласия…»
Согласие – лишь со-гласие, лишь со-глашение, договор, а не сама любовь. Естественным ли только отбором отредактирован текст этого соглашения, великого Договора?
Дерево родило ветвь, как мать – дитя. Но не дерево умерло для ветви, как, случается, жертвует собою мать ради своего ребёнка. Для неё ребёнок и есть то дерево, её продолжение, у подножия ствола которого она сама без раздумий по какому-то высшему согласию готова упасть подрубленной. Высшее здесь и есть любовь по Толстому.
Так это ещё у человека-особи. Но не у покорной ветви дуба. Не у муравья, нарочно, хотя и неосознанно увязающего в расплавленной зноем живице, чтобы по нему прошагала колонна собратьев, оставляя его самого навек в янтаре. Да и не у славного некогда древнего Коринфа, погрязшего затем в разврате (в связи с чем и родилось апостольское послание его горожанам, но в назидание всем) и сожжённого, пришедшего навек в упадок. Какая тут и к кому любовь?! Тем паче, тем паче – не у гибнущего целого народа, уступившего совсем не из со-гласия и тем более не по любви собственное жизненное пространство на всём североамериканском континенте.
Как знать, не доведётся ли и всему человечеству, по какому-то согласию, над-бытийному, в природе, уступить вот так же, или иначе как, своё пространство в околосолнечном мире? Живём покудова. А может, уже отдаём тем самым жизнь – через жизнь! – для Жизни в самом высоком смысле…
Вот так неожиданно сошлись у меня собеседниками из разных времён ушедшего двухтысячелетия – апостол Павел, император Аврелий, философ Паскаль, писатель Толстой, лесовод Марченко, актёр-режиссёр Быков… И – из разных пространств. Со времени посланий апостола Павла наша планета – с учётом того, что она, вращаясь вкруг Солнца, а Солнце – вокруг центра Галактики, который тоже не стоит, а несётся по Млечному Пути в расширяющейся Вселенной, – проделала немыслимо сложный путь. И на этом пути словно бы рассеяны-поразбросаны, оставлены в разных точках пространства единомышленники. Как реперные точки, столбики. И то, что всех их, отстоящих и во времени, и на космически гигантских расстояниях друг от друга, объединяет одна и та же мысль – о дубе и его ветви, – не свидетельствует ли краше всего: жизнь едина, как древо-дуб, а мы все – только ветви её. И наш ветве-жизнепад нужен, чтобы продолжалась Жизнь.