«Моя строка стремится к острой точке…»
К 80-летию Юрия Кобрина
О чём бы ни писал Юрий Кобрин, его муза всегда энергична. Поэт прошёл в русской литературе большой, плодотворный и насыщенный событиями путь. Был у него в жизни и «чеховский» опыт: Кобрин в юности жил и работал на Сахалине, перепробовал множество профессий. Но с шестидесятых годов судьба поэта крепко связана с Вильнюсом, где у него вышли первые книги. Кобрин начинал свою литературную деятельность ещё при жизни Анны Ахматовой. Он дружил с Арсением Тарковским, который дал ему рекомендацию в Союз писателей. Лично общался с Беллой Ахмадулиной, Булатом Окуджавой, Робертом Рождественским, Давидом Самойловым, Иосифом Бродским и многими другими нашими классиками. Перевёл на русский язык огромное количество стихов литовских поэтов, за что они ему очень благодарны. В свою очередь, литовцы с удовольствием переводили стихи Юрия. Эдуардас Межелайтис, в частности, писал: «Стихи Юрия Кобрина разнообразны без пестроты, современны без модности и старомодны без снобизма».
«В молчанье и в звучанье»[1] – книга «переизбранной» лирики Юрия. Автор пересматривает избранные стихи прошлых лет и делает в этом списке небольшие корректировки. Известно, что отношение автора к собственным стихам, даже очень хорошим, может несколько раз меняться на протяжении жизни. Итоговая книга поэта не только даёт полное представление о его творчестве, но и воскрешает в памяти преодоленные нами испытания, такие, как распад СССР. «Что дворцы и что власть?.. С молотка / ведь шестую часть света пустили! / И безвольною стала рука / обессилевшей мозгом России. / Всем вот этим прикажешь владеть, / править сонмом подонков и выжиг? / Знаешь, лучше тогда умереть, / если жить для того, чтобы выжить». И таких строк с историческим экскурсом у Юрия Кобрина немало. «Самоубийцы – дни мои – летят», – с горечью констатирует поэт. Кобрин – эмигрант наоборот. Он остался в городе, в котором долгое время жил и работал. Эмигрировала страна, а человек, гражданин этой страны, – остался на своём месте. «Не получилось жить, чтоб «смертью смерть поправ». / Трепались о правах, свободе, честности. / Где СССР? Он без вести пропал, / погиб без боя в неизвестной местности». Осознав всю бездарность такого государственного исхода, поэт, тем не менее, признаётся: «Я один из твоих осколков, / дорогой Советский Союз».
Судьба Юрия двойственна: преодолев полосу отчуждения, между молчанием и звучанием, он обрёл своё истинное лицо. Поэт ощущает одновременно и отстранённость от современной жизни, и сопричастность ей: «Я в городе ничей… / Постыдно быть в нём вашим. / Бессонница ночей – дань мёртвым дням вчерашним. / Забвения вода / угомонит едва ли… / И я вернусь сюда / таким, каким не знали». Книга «В молчанье и в звучанье» выстрадана автором концептуально. Он апеллирует к знаменитому стихотворению Тютчева «Silentium»: «Молчи, скрывайся и таи…». Что это – отшельничество? Изгнанничество? Одиночество поэта, невозможность присоединиться к державной линии как Литвы, так и России? Великодержавность плохо согласуется с поэзией. Выручает стоицизм: «Терпенью учусь у травы, у вола», – в этих строчках Юрия Кобрина слышится фетовское «учись у них – у дуба, у берёзы».
«Писать стихи в себе, не выносить на лист… / Такое вот внутри я вырастил искусство. / Сомнителен мне тот, кто всякий день речист; / всё правильно в словах, а скребани их – пусто. / Писать стихи в себе и паузу держать, / да так, чтоб над тобой хрусталик в люстре треснул, / и осознать тщету и брение держав – / они тебе, ты им – вдвойне неинтересны. / Гражданствовать к кому? К подкладливым и к тем, / кто их всегда имел и в праздники, и в будни? / Когда попал, мин херц, под шестерни систем, / silentium храни… Страшней молчанье будет! / А паузу держать и пять, и десять лет / учился, рот зажав, чтоб не сорвался с уст вой. / Но снизошёл с небес луч, несказанный свет / на мной взращённое безмолвное искусство».
Бросается в глаза уникальность стиля письма вильнюсского поэта. Во многих стихах он «обрывает» силлабо-тонику, и вместо стандартного поэтического размера у Юрия Кобрина получается «взвихренный» дольник, лексически богатая, взволнованная неплавность речи, насыщенная авторскими неологизмами. Любой поэтический стиль, если копнуть поглубже, носит синтетический характер и зеркально отражает личность творца. Складывается впечатление, что Юрий сознательно предпочитает напевной музыкальности стихотворений – энергичность звукоизвлечения. Парадоксальность мышления Кобрина заключается в одновременном притягивании к себе диаметрально противоположного. Удивительно, но любимыми поэтами Юрия являются такие совершенно разные по духу и наполнению классики русской литературы, как Пушкин и Бродский. Чтобы полюбить противоположные начала, наверное, нужно самому иметь их в душе. Есть у Юрия замечательное стихотворение, где он говорит о том. что его творческий почерк сложно «подделать»: «Минус по Цельсию брод сковал, / лёд подловат, однако… / Бесстрашно пишут под Бродского, / страшно под Пастернака. / Синтаксис, рифмы строчек / брошу вам для затравки. / Мой неудобный почерк / не поддаётся правке».
Краткость – ещё одна сестра таланта Юрия Кобрина. Поэту одинаково хорошо удаются и длинные стихотворения, и короткие, близкие к афоризмам. Он посвятил в новой книге кратким изречениям целый раздел – «Максимы». Но и помимо «Максим» в книге «переизбранного» много других четверостиший. Поэт виртуозно владеет этим непростым жанром. Например, он пишет: «Ничему не научают пастыри, и вода в облацех темна… С воплем: «Бей жидовствующих, пасти рви!» Уличная православствует шпана». В четырёх строчках поэт успел удивить нестандартной рифмой «пастыри – пасти рви» и парой авторских неологизмов. Виновата ли церковь в творящихся мракобесиях? И да, и нет. Очень странно, что церковь, призванная служить миру, превращается порой в чисто политическую организацию, ратует за кровопролитие. Мы видим это собственными глазами. Религия, безусловно, смиряет страсти, но пороки порой берут верх над добрыми намерениями.
Юрий Кобрин убедителен не только в философских, но и в социальных и гражданских стихотворениях. Юрий – пример человека неравнодушного, волнующегося за судьбы мира. Его лирика клокочет, как магма, бьётся в силках стихотворных размеров, пытаясь разрешить проблемы бытия. Никуда не уехав, поэт после распада СССР вынужден жить за границей. Частично, конечно, он ассимилирован с литовской жизнью, поскольку прожил там больше шестидесяти лет. «Нету в паспортах у нас отчества, / и отечество вдалеке, / и на старости в одиночестве / доживаем на сквозняке». «Не вскрывайте Пандоры ящик, / наломаете снова дров, / чтоб иметь друзей в настоящем, / не ищите в прошлом врагов». Мне показалось, что в стихах Юрий Кобрин жёстче и бескомпромисснее, нежели в реальной жизни, в общении с друзьями. Возможно, «виной» тому его интеллигентность и дружеское расположение к товарищам по перу.
Широко представлена в книге пушкинская тема. Юрий Кобрин – инициатор создания нового памятника Пушкину в Литве, поэтому для него Александр Сергеевич – это не только слово, но и дело. Безусловно, все русские писатели чтят Пушкина. Но Юрий Кобрин переживает судьбу поэта очень близко к сердцу, как личную трагедию. Как вещий Олег принял смерть от своего коня, так Пушкин фактически погиб из-за своей жены. Есть какая-то загадка в том, что гений и умница выбрал себе супругу выдающейся красоты, но ни в чём себе не равную. «А Пушкин знал, – пустышка Натали. / После него к ней не проявит интереса / никто, когда не встать под пистолет Дантеса, / женатого на «ручке от метлы». / Беременной тщеславной Натали, / кормящей толстой, ей ли до измены? / Но сплетни – дура! – проникают в стены / и эхом отзываются, как «пли!». / Да, Пушкин знал: в казарму Натали / кавалергардскую пошла для интереса… / Зачем она бисексуального Дантеса / жалела, не сказала: «Отвали!»? / И Пушкин знал, что если с Натали / делить до старости придётся век суровый, / стихам – звездец… Они бы не смогли / рождаться рядом с бывшей Гончаровой». Это и есть феномен русской поэзии. В другом своём стихотворении Юрий подробно нам его разъясняет. «Что такое русская поэзия? / Это каждый день ступать по лезвию, / властвовать собой и знать безумие, / айсберг расплавлять в жерле Везувия! / А ещё – высокое смирение / и гордыни дерзкое сомнение, /противленье Богу, с сердцем битва, / а в конце – раскаянье, молитва».
Кобрин любит не только поэзию, но и самих поэтов. У него есть масса посвящений нашим классикам. Вот, например, посвящение Лермонтову: «За выпад шпажный лермонтовской лиры / кто из друзей его не осуждал? / Мишель гармонии искал в подлунном мире / и, не найдя, мишенью став, упал…». Юрий Кобрин и сам, по-лермонтовски, делает порой «шпажные выпады» и нисколько об этом не жалеет. «Моя строка стремится к острой точке», – пишет Кобрин в стихотворении «Милосердие».
Немного жаль, что в новой книге не так много лирических стихотворений. В основном это ранняя любовная лирика, представленная во второй половине книги. Иногда, правда, лирические строки служат у Юрия Кобрина преамбулой к гражданским стихам: «Рождественская ночь, так что же горько мне?.. / Звезда стекла с окна и со стекла струится, / свеча оплывшая – от капельки на дне / бокала на столе – бросает тень на лица» («Декабрьские стихи»).
В новой книге представлены также эссе о встречах с Арсением Тарковским. Читателям будет небезынтересно послушать из первых уст в пересказе Юрия Кобрина историю о том, как Арсений Александрович переводил с грузинского стихи Иосифа Джугашвили, о его романтической встрече с Мариной Цветаевой. Молодой Юрий Кобрин побоялся тогда задать Арсению Тарковскому мучивший его вопрос: «Откуда черпала неизбывность нерастраченных чувств Марина, когда не отмолен был крестный путь трагически канувшего в небытие Сергея Эфрона?». А сегодня я уже могу ответить Юрию за Арсения: НКВД не докладывал родственникам своих жертв о том, что этих людей больше нет. Поэтому на момент встречи с Тарковским осенью 1940 года Марина попросту ничего об этом не знала. И, как всякий нормальный человек, жила надеждой на лучшее.
А завершается книга нравственной максимой от Арсения Тарковского и Юрия Кобрина, которую я с удовольствием процитирую: «Не бойтесь не подавать подлецам и предателям руки. Живите в ладу с собой, но не страшитесь наживать врагов. Если у вас их нет – вы людям безразличны, то есть не существуете. Не давайте себе поблажки: поэт только тогда поэт, когда не уступает ни в чём ни себе, ни давлению извне».
«Не приходят по вызову Бог и любовь…»
О творчестве Эльдара Ахадова
Есть поэты, которые, при всём тематическом разнообразии их стихотворений, в большей степени – лирики. Эльдар Ахадов – яркий тому пример. Лирика возникает в душе внезапно для самого автора, словно бы «из ничего»: «Со мной ничего не случится, / Ни смерти, ни вроде того. / Случается с тем, кто боится, / А я не боюсь ничего. / Не важно, что кто-то стучится / И холодно шепчет «пора». / «С тобой ничего не случится», – / Ты так мне сказала с утра. / Расплачется дочь, раскричится, / Скажи ей во имя всего: / Со мной ничего не случится, / Совсем ничего, ничего… / Ты видишь, как солнце лучится, / Как сгинуть пытается грусть?.. / Со мной ничего не случится. / Я с вами, я здесь, я вернусь…». Эти стихи – заклинание наоборот, молитва, которая проговаривается через отрицание. Удивительная вещь: стихи словно бы останавливают время. Это и есть, на мой взгляд, подлинная лирика. Ей часто сопутствуют беспокойство, тревога. В книге «Ожидание чуда»[1] везде слышится живая душа поэта, но пронзительнее всего звучит она в любовной лирике, особенно там, где речь идёт о неразделённых чувствах: «Неистовая, словно смерч, / Немыслимая, словно счастье, / Любовь, внезапная, как смерть, / Ко мне явилась в одночасье». Согласно характеристике Стендаля, это любовь-страсть: «Мне нечем без тебя дышать… / Всё обрывается от дрожи. / И я не в силах помешать / Душе, оставшейся без кожи». Романтизм, страдания, несвершённость – всё это питает лирику. Стихи словно бы компенсируют человеку тяжесть утраты. Куда ни посмотришь – все предметы снова напоминают о любимой: «Я ещё помню тебя наизусть… Я стану тенью от твоих ресниц… Я стану светом от твоей улыбки». Но взаимная любовь – это Божье чудо, которое никогда не приходит по вызову: «Можно вызвать врача на работу и слуг, / Можно вызвать такси, на дуэль или дрожь, / Можно вызвать истерику, смех и испуг, / Можно вызвать полицию, гнев или дождь, / Но, какие молитвы для них ни готовь, / Не приходят по вызову Бог и любовь».
Как и любая книга избранного, «Ожидание чуда» разнообразно по тематике и настроению. Помимо стихов драматических, есть у Эльдара Ахадова и стихи весёлые, шуточные, написанные от имени других персонажей: «Взяла я папу на каток, / Чтоб научить кататься. / Он так старался, даже взмок: / Сперва коньки надеть не мог, / Потом стоять на них не мог, / Потом сойти на лёд не мог, / Потом устал валяться». В «Фугах» у Эльдара появляются мелодические верлибры. Это – чистая поэзия: «Сливается морское небо / С небесным морем. / Со дна небес глядят / Морские звёзды. / И волны белопенных облаков / Летят на отражениях воды, / Мерцая лунной раковиной эха. / Шум сыплется – прозрачный / И прохладный – / От моря к небу и от неба к морю: / С ладони на ладонь». Красиво! Мы видим, что Эльдар – художник, который рисует словом. Там, где сходятся небо и море, мир словно бы перевёрнут: низ становится верхом, а верх – низом. Точно как в стихотворении о снегопаде в полярную ночь: «/ Всё смешалось: миг и век, / Низ и верх. / Ничего святого нет – / Только снег!». Взаимозаменяемость синих плоскостей неба и моря создаёт особое настроение, особое мироощущение. В «Ожидании чуда» много талантливой живописи: «Клубясь над отгремевшими веками, / Волнуя леса зыбкий изумруд, / Туманными живыми облаками / В жемчужном небе ангелы плывут».
Произведения Эльдара Ахадова глубоко человечны. Не чужда автору и толика самокритики: «И хожу я всюду, словно лишний, / С неразменным сумраком в крови, / Оттого, что нет во мне, Всевышний, / Ни Тебя, ни правды, ни любви…». Мне представляется, что это просто высокая планка правды и любви, которой автору не всегда удаётся достичь. Лирике Эльдара Ахадова свойственны пытливость, наблюдательность и лексически богатый язык. А ещё у него есть особенность – его стихи способны вызывать катарсис. Это очень редкое качество. «Закрой глаза и загляни туда, / Где голоса, звеневшие когда-то, / Ещё текут, струятся, как вода, / Которой нет начала и возврата. / Закрой глаза, и ты увидишь их, / Друзей, тобой отчаянно забытых: / Дурашливых, весёлых, молодых, / Не спившихся, не хворых, не убитых. / И ты увидишь там, на глубине, / Где всё дрожит, мерцает и таится: / Туманный свет в распахнутом окне, / Счастливые, смеющиеся лица. / Вода на миг застынет, как стекло, / Скользнут и растворятся отраженья… / Не бойся слёз, когда оно пришло – / Единственное правильное зренье». Или такое стихотворение: «Задыхаясь от счастья прощать и любить, / От всего, что в слова не способно вместиться, / Исчезает душа, расставаясь с людьми, / Как в небесной дали одинокая птица… / Вот уже не звучат ни «люблю», ни «прости», / Только ветер следит, дожидаясь ответа, / Как из пригоршни праха, зажатой в горсти, / Исчезает щепотка нетленного света». Поэт по-особому ощущает непреходящую ценность жизни. В любой момент, хотим мы того или не хотим, жизнь может оборваться. Поэтому нужно наполнить её светом – и радоваться каждому прожитому дню.
Стихи Эльдара Ахадова в основе своей, невзирая на горечь утрат, – оптимистичны. Стихотворение, которым я хочу завершить краткий обзор новой книги поэта, образует смысловой и тематический диптих со стихотворением, которое я цитировал в начале этой статьи – «Со мной ничего не случится»: «Теперь всё будет хорошо. / Теперь – никак не по-другому. / Дождь разошёлся и прошёл / Живым – наотмашь по живому. / Боль не остынет на ветру. / Тебе ль не знать о том? Тебе ли? / Что б ни случилось – всё к добру. / Велел терпеть. И все терпели. / Терпели, как и Ты терпел, / Раз это так необходимо – / Всё то, что помнится, теперь / Казалось вовсе нестерпимо; / Всё то, что встретится и впредь, / Насквозь пропитанное болью, / Чтобы терпеть, терпеть, терпеть. / Терпеть и отвечать любовью».
«Я стану частью Бога…»
О творчестве Дины Дронфорт (Германия)
Когда я читаю талантливые и отточенные стихи Дины Дронфорт, я прикасаюсь к её судьбе, мироощущению, надеждам и разочарованиям. Дина так говорит о себе: «вольна во всём, но от себя в секрете». Художник не только творит сам, но и его «творят» тоже – страна, эпоха, близкие люди. Вот как об этом говорит Дина Дронфорт в стихотворении о Галатее: «Я дышала / над влажным виском / темноты, / недосказанным словом / ласкала цветы, / поверяла привычные меры. / Отражений искала / в глубинах тенёт, / И кричала, и билась / под жалами нот, / И срывалась в седые кальдеры. / Проникала / жемчужными / реками в дом – / я была тебе глиной, / белела холстом, / отливалась в тугие хореи. / Мой возлюбленный! / Муж мой, Ваятель, / скажи, / для чего же сегодня / ты мечешь ножи / в беззащитную грудь Галатеи?..». Стихотворение очень удачное с точки зрения ритма и подачи материала. Здесь автором затронута нравственная проблематика. «Я тебя породил – я тебя и убью» – устами героя говорил Гоголь. Имеет ли право творец причинять боль своему созданию? Ведь он создавал своё творение не для того, чтобы потом над ним глумиться! Однако что-то в давней, но заново осмысленной Диной Дронфорт истории Галатеи пошло не так. Что именно? Читатель может домыслить эту историю по-своему. Наверное, творцам, как и простым людям, тоже порой свойствен личностный эгоизм. Спасибо Дине и её стихотворению за то, что побуждают нас к размышлению.
Лирика Дины очень разнообразна. Вот, например, непривычное для её стилистики лёгкое, «ахматовское» стихотворение: «Я устала Вас помнить, / и забыть не могу. / Вам – вечерняя томность / и стихи на бегу. / Вам рассеянность взгляда / и мечтаний наив. / К Вам лечу, если рада, / Вам и слёзы мои. / И романы, и дружбы – / лишь у ног кутерьма. / Чем же Вы мне так нужны?.. / Я не знаю сама». Более характерными для любовной лирики Дронфорт представляются мне вот эти стихи: «Нелепый и развенчанный портрет / проступит, озадачив на мгновенье. / Возможно ли – бессонницы предмет / бесплотнее, чем ветра дуновенье? / Так озером забыт водоворот – / Безвинно небо в заводи глядится. / Но знает, знает ветреная птица / глубины потайные тёмных вод». Дина хорошо понимает диалектику бытия, двойственность мироздания. Это лирика хорошо образованного человека, у которого были свои маленькие эшафоты. Об этом мы узнаём из её трагических стихотворений: «По аспиду прочерченные мелом, / дрожат снежинки высью без конца. / Пейзаж в окне вечернем запотелом / сединами любимого лица / нежданно и уже невозвратимо / встречает, и становится ясней, / как страшно потерять тебя, любимый, / как страшно жить с собой наедине».
В лирике Дины Дронфорт часто звучит риторический вопрос: можно ли нам заново переиграть свою жизнь? Вернуться в точку выбора пути – и сделать всё по-новому: «Что если жизнь начать сначала? / Разрушить крепость на песке, / весь опыт жизни из подвала / в окно – и в небо налегке! / А ну же! Ветер братом станет, / в обнимку с ним по облакам / пойдёшь, и сердце не устанет / служить окры́ленным рукам». Обращает на себя внимание авторское ударение на втором слоге в слове «окрылённый». В прозаическом тексте совершенно не важно, где в слове стоит ударение. А вот в поэзии, при чётком ритме строки, это всегда важно. Иногда поэты намеренно ставят неправильное ударение в слове ради большей эмоциональной выразительности. Вспоминается в этой связи строка из пушкинского сонета «Поэту»: «и плюет на алтарь, где твой огонь горит». Попробуйте «плюет» заменить на «плюёт» – и вы почувствуете, насколько неправильное ударение удачнее работает в этом контексте. Есть и более свежий пример – «идут белые снеги» Евгения Евтушенко. Вот и «окрыленный» у Дины Дронфорт – пример такого сознательного переноса ударения.
Дина Дронфорт часто путешествует в стихах по реке времени. Это светлая ностальгия по былому счастью и бессмертной своей юности: «А если времени нарушу / закон, а если я вернусь? / Найду излом знакомой крыши, / в проулка реку окунусь. / Послушны кисти, тени лягут, / и в луже синего стекла – / далёкое хлопот и тягот / апреля солнце, тополя / ветвятся золотом пролитым, / парит и стынет птичья трель, / сугроб хрустальным сталактитом / струится в талую купель… / Там день без счёта и обмана. / Там смех позволен ни о чём. / Бессмертны все. И ангел-мама / неутомима за плечом». Очень трогательное стихотворение! «Домой!» – очень важный посыл в лирике Дронфорт. Причём «дом» для неё – это не только место, но и время. Дом оказывается то впереди по отношению к точке отсчёта, то позади, в прошлом, там, где она родилась. Дом, который ждёт её впереди, – тот, в котором предстоит родиться ещё раз – в Боге: «Врата вдали, встававшие стеной – / беззвучная калитка у порога / пути домой. Я стану частью Бога, / и мне тогда судить себя самой». Само понятие «дома» оказывается для поэта подвижным и многоликим. Дом можно найти и почувствовать его уют даже в незнакомом городе: «Все вопросы поставлены, выданы впрок все ответы. / Растворяюсь в тиши, усмиряю последние страсти. / Так приходит к смирению каждый когда-то и где-то, / осознав, что ни в чём, / даже в собственной смерти, / не властен» («Тишина Фатерштеттена»). Тишина, безмятежность, смирение, творчество – это тоже для героини Дины Дронфорт дом. «С жизнью не развестись», – пишет Дина в стихотворении «Бутоны магнолии». Мы выносим от неё как плохое, так и хорошее.
Мистический мир Дины Дронфорт дарит читателям немало открытий. Мистика обрастает у поэта вещественной конкретностью: «Гарсон и серьги – мокрым сквером, / на ветхий опираясь зонт, / чуть свет старушка с тенью верной – / рифмует день, за годом год». Очень важно: поэт не отводит глаз от картин «низкой» жизни, она всем сочувствует и сострадает, потому что приходилось проходить сквозь жизненные испытания и ей самой.
Очень хороши у Дины и сюжетные стихи о путешествиях – «Амстердам» и «Тишина Фатерштеттена». Это не просто картинки из жизни. Это сплав личностного состояния, быта и нравов незнакомого города, жизненной философии. Именно коллажное наслоение лирики, впечатлений и осмысления делает эти стихи глубокими, трогательными и интересными. У людей, которые давно носят очки, своеобразный взгляд на мир. Для них – всё «за стеклом». Дина Дронфорт постоянно обыгрывает этот момент в своих стихах. Иногда у неё это двойное стекло – и очки, и окно. «Отвернуться от сенсаций и от сплетен / и смотреть из-за стекла заворожённо, / как рассерженно грозит кому-то ветер / раскалёнными резцами листьев клёна». Из пейзажа, как из портала, – показывает Дина, – можно выйти в бессмертие: «Двоим в раю как знать, что это рай? / Беспечность беспечальности под стать. / Нет, Господи, нас ада не лишай, / иначе потускнеет благодать». Издательство «Алетейя» готовит к выпуску новую книгу Дины Дронфорт. Ждём с нетерпением!
Опубликовано в Эмигрантская лира №1, 2023
