УМКА: «ПРЕВРАТИТЬСЯ В СЛОВА»
(Аня Герасимова (Умка). Кирпич на кирпич. Дневники. Том 1. 1980 – апрель 1985. –
М., Умка-Пресс, 2022. – 144 с., ил.;
Аня Герасимова (Умка). Кирпич на кирпич. Дневники. Том 2. май и лето 1985. –
М., Умка-Пресс, 2022. – 188 с., ил.;
Аня Герасимова (Умка). Кирпич на кирпич. Дневники. Том 3. Осень1985 – 1989. –
М., Умка-Пресс, 2022. – 80 с., ил.)
Далеко не каждый человек и даже не каждый писатель ведёт дневник. А из тех, кто дневник всё-таки ведёт, не каждый ведёт его так подробно и дотошно, как вела его долгие годы Аня Герасимова. С годами выяснилось, что всё это может представлять широкий интерес. Поэтому, конечно, здорово, что дневники Ани увидели свет. Дневников в принципе издаётся мало. Ане Герасимовой удалось открыть новый тип дневника: рефлексия, поиски себя, поток сознания, преодоление комплексов, несексуальные влюблённости, зашкаливающие откровенности, алкогольные похождения, пассионарность как образ жизни, тотальное проживание текущего момента. Этот дневник – автопортрет автора и литературный памятник поэтическим тусовкам восьмидесятых. Умка мечтала «превратиться в слова». Теперь, при живом человеке, её книга – памятник собственной юности. Жизнь человека как музыкальная импровизация, как поиски понимания. Формат А4 позволяет легко читать длинные гобелены текста, которые воспроизводят калейдоскоп событий.
Аня Герасимова, которая и сама по себе – человек-оркестр, обладает ещё одним редким и незаурядным талантом. Она умеет составлять книги из разрозненных частей, из случайных записей. Именно так она составила итоговую книгу знаменитого поэта-обэриута Александра Введенского. Издание собственных текстов продолжает эту творческую линию, хотя Умка всячески открещивается от своей принадлежности к писательскому сословию. Впрочем, это неважно, всё равно она уже состоялась как лицо и феномен русского музыкального андеграунда. Интересно, что задолго до Пригова Умку все друзья-товарищи величали по имени-отчеству: Анной Егоровной. При том, что по паспорту она – Георгиевна.
Дневники Ани писались для себя и никогда не мыслились как «литература». Но вот они полежали немного в столе – и вдруг выяснилось, что это – особый жанр словоизъявления, что их нужно публиковать. Может быть, писать «в стол» даже лучше для автора? «Кирпич на кирпич» – это здание жизни, которое строит сам человек, в данном случае – дипломированный лингвист, выпускник Литинститута. В «Кирпиче» много личного, порой не совсем справедливого по отношению к коллегам. Но временная дистанция так или иначе сглаживает эти шероховатости. Зато в дневниках много молодой и задорной жизни, бьющей через край.
Что мне представляется самым ценным в публикации этих дневников? Они несут в себе дух эпохи, которая уже ушла, хотя многие персонажи, её творившие, ещё живы. Литературная тусовка восьмидесятых обросла легендами. Люди легко знакомились, ночевали у новых друзей, там, где застигла их ночь. Выпивалось немыслимое количество горячительных напитков. Утром никто не мог предположить, где и как закончится новый день. Такова была жизнь литературной богемы. Денег почти ни у кого не было, но никто по этому поводу особо не парился, поскольку насыщенная и интересная жизнь была сама себе наградой. Дневники Ани Герасимовой – хронология «весёлого» образа жизни целого поколения московских студентов. Эти записи хорошо передают дух эпохи и мировоззрение двадцатилетних-тридцатилетних.
Литературное общение давало молодым людям неоспоримые преимущества, которые ими даже не осознавались. Ничего не читая и не интересуясь новинками культуры, невозможно было выжить и преуспеть в литературном социуме. Ноблесс оближ. Жизнь молодых писателей была довольно сумбурной, но все так или иначе стремились получить образование. Друзья и знакомые Ани, даже некоторые преподаватели Литинститута, были в достаточной степени «неформалами». «Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь», – писал Пушкин. Это «чему-нибудь и как-нибудь» в советское время имело достаточно высокий уровень. Преподавание было качественным, а не знать поэзию и литературу было просто стыдно.
В дневниках автора мы найдём много непричёсанных мыслей. Зато читать это интереснее, чем заранее обдуманное и логически выстроенное. В юные годы у человека вообще много в душе сумбура. Особенно это касается отношений между мужчиной и женщиной. Натасканность литературными знаниями даже мешает человеку разобраться в своих чувствах: у него нет ещё внутреннего стержня. Вот как об этом пишет Аня Герасимова: «Люблю, не люблю» – для молодой девушки почти как «быть или не быть»: легко запутаться в своих чувствах. «Я хочу жить здорово, вот так, я хочу жить на полную катушку, чтоб и больно, и смешно, и мать не грозила бы в окно». В другом месте Аня цитирует Петрушевскую: «надо прожить так, чтобы не было мучительно больно, а было мучительно хорошо». У Ани Герасимовой постоянно звучит тема чистоты и одиночества. Молодые люди плохо готовы быть верными, но одинокими. И потому живут, согласно автору дневников, «в грязи».
В текстах бросается в глаза музыкальная одарённость Умки. Речь её ритмична. Она даже мыслит будто бы в свинговых ритмах. Умка – человек универсально одарённый: она свободно владеет иностранными языками, реализовала себя в музыке, в литературе, в исполнительском искусстве. Не лишена она и способности к анализу. Она анализирует не только произведения мировой культуры, но и особенности своего характера, порой по реакции других людей. Чтобы найти себя и распознать других, кто есть кто, необходимы, на мой взгляд, интуиция и понимание. И, кажется, они у Ани Герасимовой есть. В чём ещё состоит занимательность чтения её дневников? У читателей спонтанно возникает масса ассоциаций. Например, встречаю слово: «апейрон», и тут же возникает ассоциация: Анаксимандр! А с этим философом у меня свои особые отношения. Или вот возникает в разговоре датский экзистенциалист Кьеркегор, и мы с автором одновременно восклицаем: «Или – или». Впрочем, чему удивляться: мы – люди одного круга общения.
Дистанция между созданием дневников и их нынешней публикацией позволяет Ане смотреть на свою молодость, «как смотрят души с высоты на ими брошенное тело». У Василия Розанова в «Мимолётном» и «Уединённом» тоже есть множество нюансов: мысль ветвится, а верхушку дерева даже не видно. У дневников Ани Герасимовой общее направление – розановское, но ответвлений так много, что Розанов в сравнении с «Кирпичами» (вышло уже три тома, на подходе – четвёртый) просто отдыхает. Конечно, главный интерес у читателей дневников – вычитать в них что-нибудь тайное и запретное о жизни известных поэтов. Даже просто узнать о какой-то памятной, но забытой с течением времени тусовке, о присутствовавших на ней литературных и музыкальных персоналиях – несомненная удача.
Умка талантлива разносторонне: у неё есть способности и к языкам, и к музыке, и к философии, и ко многому другому. У неё прекрасная память, первооснова всего. Ей посчастливилось общаться с талантливыми людьми. В дневниках Ани, среди описаний студенческих похождений, проговаривается немало важного. Например: «Почему только невероятное совпадение может заставить человека уверовать во что угодно? Сама по себе жизнь есть великая тайна и невероятнейшее совпадение». Вдумайтесь только! Жизнь каждого человека – цепочка большого количества совпадений. Поэтому мы, встречаясь в жизни с совпадениями, легко начинаем верить во что-то, к чему подталкивают нас эти совпадения. И таких глубоких мыслей в дневниках Ани немало. «Кирпич на кирпич» – это ещё и духовные поиски. «Я не знаю, что такое Бог, но я в него ВЕРУЮ», – пишет Аня Герасимова.
Пишет она в это время и стихи:
Увы, я не русская и не еврейка,
Не аристократка и не плебейка,
Не трачу, не плачу, не льщу и не мщу
И там нахожу, где совсем не ищу.
Большая рука, но удачная ножка,
Для этого дама, для этого крошка,
Охотно встаю и охотно ложусь
И, в общем, совсем никуда не гожусь.
У Ани ироничный и «вкусный» язык, не чуждый сленгу, неологизмам и метафорам. «Забываю любимого всухую». «Потом я стала уходить, почувствовав глубокий безмазняк, безвыходность и морокообразность своих притязаний». «Советский человек – это стоик, скептик и эпикуреец одновременно. Он готов вынести что угодно, ни во что не верит и стремится к удовольствиям во что бы то ни стало». Здесь Аня Герасимова цитирует своего мужа Егора Радова. Умка – весёлая, причём это какая-то особая весёлость, ни на чью не похожая. «Сто лет не пила коктейлей – а ведь бывало ух! ни дня без строчки – откуда только деньги брались!» – говорит она. Иногда стоит читать эту дневниковую прозу только ради сочного языка автора и ощущения этой бесшабашной весёлости. Весёлость дружит у Ани с пассионарностью. «Никак не уймусь», – сетует она на себя. Даже издательство она, ничтоже сумняшеся, «переименовала» – «ИМКА-Пресс» в «Умка-Пресс».
В своих дневниках автор проявляет себя и как незаурядный литературовед. Например, она пишет, что в пародийных стихах метаметафориста Александра Ерёменко – «не пустое, а наполненное отрицание, которое ведёт вперёд». К своим текстам как тоже подходит как исследователь: расшифровывает записи, поясняет, кого именно имеет в виду, если в тексте указаны прозвища или аббревиатуры. В дневниках много рефлексии, причём Аня умеет посмотреть на себя как бы со стороны. Сами «Кирпичи» смотрятся достаточно оригинально: это тот же журнальный формат, в котором издавалась «Роман-газета». Я даже подумал, что такие дневники – это и есть новая форма романа. Каждый из журнальных «кирпичей» Ани Герасимовой заканчивается множеством чёрно-белых фотографий, и такой видеоряд здорово дополняет повествование, материализуя его в конкретных лицах.
НЕИСТОВЫЙ ВАДИМ
(Вадим Ковда, Валун. – М., Стеклограф, 2021. – 362 с.)
Эту итоговую книгу, которая вышла в издательстве Даны Курской, ушедший от нас 1 октября 2021 года поэт Вадим Ковда собирал сам. Он периодически летал в Германию на бесплатные уколы в сетчатку глаза, чтобы лучше видеть на бумаге и на экране компьютера свои тексты. Разбушевавшаяся пандемия ковида закрыла ему путь обратно в Россию. Он вернулся на Родину только прахом. Вадим был человеком сложным и мятущимся, но со своими стойкими убеждениями. Его отец был известный почвенник – нет, не славянофил – Виктор Ковда занимался проблемами почвы, в прямом смысле этого слова. Сам Вадим, как мне кажется, тоже был почвенником, но уже в переносном смысле. Вот только почвенничество у него было очень странным, почти диссидентским. Он воспринимал горбачёвскую гласность слишком буквально, выискивая в истории страны нелицеприятные страницы и требуя, чтобы они котировались наравне со славными и героическими. В этом, конечно, был свой смысл: Вадим хотел, чтобы у нас перед глазами были постоянные примеры, как приличной нации вести себя нельзя. И в этом была его заветная фронда. Вот, например, стихотворение, которое поэт озаглавил «Непрощаемое преступление»:
«И нам доступно вероломство».
А. Блок, «Скифы».
В общем, выхода не видно –
лжи и дикости разгул…
Родина! Тебе не стыдно?
Калка – круче, чем Кабул!
Конский топот, рёв моторов…
Эхо старое – свежо.
Убивать парламентёров,
видит Бог, не хорошо!
И потомков гордых жалко –
Совесть куцая у них
Не желают знать про Калку –
жжёт их мой упрямый стих.
Я к истории ревную.
Как забыть её дела –
эту битву роковую,
что монголов привела?
Вечность нам покажет фигу.
То злодейство не избыть.
Заслужили это ИГО?!
Даже страшно говорить…
Меж собой дрались бездарно…
Дурь и чванство – о-го-го!!…
В нас сидит дурная карма,
И она в нас глубоко.
Мы-то знаем, что, не редко
скрыты тёмные дела…
Нашим пращурам и предкам
подлость свойственна была?
Больно мне – я протестую!
Мчусь по гиблым временам,
вижу истину простую:
подлость свойственна и нам!
И скажу я вам не спьяну
зная свой родимый дом:
по убийству, и обману –
всех, быть может, превзойдём…
Не с той битвы ли доныне
дремлет зёрнышко Катыни?
Согласно Вадиму Ковде, надо всё время говорить только правду, ничего не скрывая, – и о хорошем, и о плохом. Мне, правда, было не совсем понятно, зачем искать примеры так далеко, когда и нация ещё не сформировалась – существовали только отдельные княжества, которые часто воевали друг с другом. Неужели мы несём какую-то ответственность за их деяния? Нам бы с сегодняшним днём разобраться! Но у Ковды был зоркий исторический глаз. Думаю, нынешние украинские события не были бы для него совсем неожиданными, поскольку подобное уже не раз бывало в прошлом.
Невзирая на свой бурный темперамент, Вадим был человеком пытливым и глубоким. Он старался выбраться на свет из философских дебрей: «Никто на свете не бывал счастливым. / Всем то или это не было дано. / А то, что Бог считает справедливым, / для нас несправедливо и темно. / А если в дебрях истины уютной / о чём-нибудь задуматься всерьёз – / всё будет шатко, муторно и мутно. / И нет ответа на любой вопрос». Вот она, удивительная честность Вадима. Почвенника, привыкшего иметь точку опоры, пугает шаткость мироздания, о которой замечательно говорил философ Лев Шестов в работе «Апофеоз беспочвенности». Ковда не притворяется, что нашёл ответы на мучащие его вопросы. Он понимает, что Божественная справедливость не совпадает с человеческой, переживает по этому поводу и не желает мириться с напрягающей ум и сердце двойственностью миропорядка. Любовь к жизни помогает поэту преодолеть кажущиеся неудачи своих духовных поисков. «Жизнь люблю больше смысла её», – признаётся Вадим в стихотворении «Снег. Деревья. Белёсое солнце…». (На самом деле он всё чётко понял, сформулировал и даже немного покритиковал «уютные истины»).
Ковда, как и любой человек, был пленником своей натуры. Холерик по природе, он неистовствовал в стремлении к правде. Ругал он не только наших предков. Досталось от Ковды и советским инициаторам афганского похода. Сам Вадим пару раз был в Афганистане, когда там находились советские войска. Он часто ругал меня за то, что в моих стихах мало критики действий государства. Когда же я возражал, что критика – это не дело поэзии, он активно не соглашался. Ковда фактически продолжил дело Белинского, только не в критике, а непосредственно в поэзии. И причина тому – идеализм, который не проходил у Вадима даже с годами. Высокая моральная планка. «Лучше покаяться за плохие дела своей страны, нежели их замалчивать», – считал поэт. При этом патриотизм у него был настоящим: «Пусть предаёт тебя страна, / блатная и хмельная, / не предавай её: она – / родная и больная». Он относился к стране так, будто она – тоже человек.
Я вновь отвергаю бессилье.
И вижу: в глухом полусне
Вздымается сфинксом Россия
Вдали, предо мной и во мне.
Вадим сотрудничал с журналом «Наш современник» и всё время грозился познакомить меня со Станиславом Куняевым, чему я, признаться, страшно противился. Вадим почему-то решил, что знакомство с Куняевым может быть полезным для нас обоих, точнее, и для меня, и для журнала «Наш современник». Он утверждал, что антисемитизм главреда «Нашего современника» сильно преувеличен, и он, как еврей, может за него поручиться. Такая позиция логически вытекает из знаменитого стихотворения Ковды «Еврей, прости антисемита…». А в человеческом плане всё очень просто. Представитель радикальных взглядов почему-то начинает относиться к тебе с нескрываемой симпатией, печатает, делает для тебя добрые дела. И ты тоже начинаешь искать в нём хорошее. Кто ищет, тот всегда найдёт. В России почему-то быть государственником похвально, а быть либералом – постыдно. Либерализм считается непатриотичным, хотя это просто другой вектор развития страны. «Люблю отчизну я, но странною любовью» – писал Лермонтов. Ещё более странной любовью любит отчизну Вадим Ковда:
Только страха изобилье,
только совесть взаперти!
С мясом выломали крылья –
Крыльев нет – одни культи.
Растеряла мощь и силу…
Криво всё и бед не счесть…
Всё равно – тебя, Россия,
Я люблю, какая есть.
Так сложилось, что в последние годы жизни Вадима Ковды я общался с ним, может быть, чаще других. Приложил руку к тому, чтобы книга «Валун» обрела издателя. Хочется, чтобы эта книга нашла и своего читателя: она того достойна. Предисловие к «Валуну» написал Лев Аннинский. «Ковы Ковды» – так озаглавлен текст Аннинского. «Ковы Ковды – на грани общепринятой сегодня дилеммы: это ощущение выбора между добром и злом». Мы видим на примере сегодняшних событий, что сделать этот важный для каждого человека выбор бывает сложно, поскольку зло тоже объявляет себя добром и выступает от имени добра.
ЦВЕТОК ЛЮБВИ
(Эльдар Ахадов, Хары-бюльбюль. – Баку, Шарг-Гарб, 2023. – 100 с., ил.)
Русский поэт Эльдар Ахадов, живущий в Красноярске, гордится своим азербайджанским происхождением. Эльдар выступил в Москве впервые после тяжёлой операции на сердце и долгого лечения в родном Баку. Мне запомнился ролик о дне рождения поэта, где коллектив азербайджанских танцоров произвёл фурор среди его красноярских друзей. На вопрос собравшихся «Кто эти люди?» поэт ответил просто: «Это мой народ». В жизни важно не забывать свои корни. Эльдар Ахадов не стал русифицировать своё азербайджанское отчество: в российском паспорте у него стоит Алихас оглы, а не Алихасович, как можно было бы подумать. Всё это благородно, высоко, поэтично и бесстрашно. Это связывает народы крепкой нитью самоуважения. На московских вечерах Ахадов презентовал свою новую книгу, изданную на двух языках, русском и азербайджанском.
У Эльдара есть талант фундаментализировать духовную историю самых разных народов. Он умеет обобщать, делая действительно ценное важным для всех людей. Он – хранитель памяти. Вспомним его «пантеоны» – ненецкий, кельтский, державный. Недавно поэт побывал в Грузии, после чего у него родилась эпическая сага об истории этой страны и о её выдающихся представителях. А до этого, в начале года было завершено сказание о родном Азербайджане. «Хары-бюльбюль» – это, в сущности, азербайджанский пантеон, написанный катренами и дополненный картинами самых известных азербайджанских художников. Впрочем, в новой книге для обозначения её жанра автор использует другое слово – «дастан». И мне понятно, почему: у северных народов, о которых раньше писал Ахадов, такого жанра не существует. Дастан – эпическое произведение в фольклоре или литературе Ближнего и Среднего Востока, Юго-Восточной Азии. Обычно дастаны являются фольклорной или литературной обработкой героических мифов, легенд и сказочных сюжетов. Дастан широко использовали в своём творчестве такие известные поэты, как Низами, Фирдоуси, Навои. В этом жанре хорошо работается поэтам, которые легко пишут в рифму и чётко чувствуют ритм. Дастан как литературный жанр особенно важен в эпоху становления народов, формирования государств.
Хары- бюльбюль – это цветок, азербайджанская орхидея, символизирующий чистоту и любовь к отечеству. Согласно одной из легенд, название цветка хары-бюльбюль является символом сказочной истории любви между соловьем и прекрасной розой. Два из трёх лепестков цветка напоминают крылья, а один, в центре, по форме напоминает голову птицы с клювом.
Сколько их, героев и поэтов?
Обо всех поведать я могу ль?
Обо всех весёлым нежным цветом
По весне поёт Хары- бюльбюль…
Интересно, что тексты ахадовского «Хары-Бюльбюля» написаны тем же размером, что и песенные строки Лебедева-Кумача: «Широка страна моя родная». Это ёмкие, афористичные строки:
Бейбутов, Бюльбюль и Магомаев,
Ниязи, семья Бадалбейли…
Их сердец мелодиям внимая,
Бог прощает жителей Земли.
Действительно, эти известные люди высоко несут звание человека. В гостях у жителей Баку я слышал имена, которые приводит в своём эпосе Эльдар Ахадов. Их ценят и любят в каждом азербайджанском доме. А уж Муслима Магомаева, наверное, знают все народы на постсоветском пространстве!
Азербайджан – страна многонациональная. Многие народности внесли весомый вклад в азербайджанскую культуру. Например, одна бабушка Магомаева была татаркой, другая имела адыгейские и русские корни, а дедушка был турком – тем не менее, сам он считал себя по рождению азербайджанцем, поскольку, как и Эльдар, родился в Баку. Ахадов тонко чувствует, кто из деятелей культуры и искусства входит в золотой фонд азербайджанской культуры. Это те, кто там родился, кто вскормлен этой землёй. Здесь, на мой взгляд, автором использован тот же принцип, что и в его стихотворении «Русские»: людей других национальностей, воевавших в Отечественной войне против Гитлера, тоже называли русскими.
Конечно, в длинном перечне имён выдающихся людей у Ахадова есть авторская пристрастность. Туда вошёл, например, виолончелист Мстислав Ростропович, тоже родившийся в Баку. Всемирно известный виолончелист изображен в книге Ахадова художником Таиром Салаховым. Всего в новой книге поэта использованы работы пяти выдающихся современных азербайджанских художников.
Я участвовал в международном поэтическом фестивале «ЛиФФт», который проходил в 2019 году в Баку. Этот фестиваль был посвящён Всемирно известному поэту Имадеддину Насими, поскольку проходил в юбилейный год 800-летия со дня его рождения. В «Хары-бюльбюле» Эльдара Ахадова читаем о Насими:
Пой, поэт, звучи повсюду, лира!
Смерти нет, и ты непобедим.
Насими, вместивший оба мира,
Мы с тобой, Сеид Имадеддин!..
«Хары-бюльбюль» – это не лирика в привычном смысле слова. Это торжественная, одическая поэзия, которая закрепляет в веках достижения народа. Удивительно, но Эльдар Ахадов, ярчайший лирик современности, блестяще владеет и торжественным стилем письма. А ведь он ещё и прозаик, и сказочник, автор афоризмов и лирических миниатюр. Можно признать его полистилистом. Разнообразный творческий инструментарий помогает поэту увидеть и запечатлеть цветущую сложность мира. «Всё во мне, и я во всём» – эти тютчевские строки как нельзя лучше отображают склад души и мировоззрение Эльдара Ахадова. Поэт не боится перегрузить книгу малознакомыми именами и топонимами. В иноязычном звучании имён слышится авангардная музыка сфер. След азербайджанской культуры обнаружен археологами и антропологами даже в далёкой Сибири. Об этих священных знаках пишет в своей новой книге Эльдар Ахадов:
То клубясь под солнцем, то бледнея,
Облаков колышется тесьма
И таит в верховьях Енисея
Руны древнетюркского письма.
МОСТ ИЗ ПРОШЛОГО В БУДУЩЕЕ
(Галина и Павел Барышниковы, Мост для императора. Роман. –
СПб, Алетейя, 2022. – 506 с., ил. – (История в лицах))
Литература – дело достаточно индивидуальное и эгоистичное, поэтому дуэты и тандемы встречаются среди авторов сравнительно редко. У Галины и Павла Барышниковых совместное авторство, безусловно, идёт им в плюс. Почему? В отличие от братьев Вайнеров и братьев Стругацких, авторы «Моста» – мужчина и женщина. Известный критик Лев Аннинский говорил, что Павел привнёс в прозу Галины «крепкий мужской стержень». И это действительно так. Кроме того, в романе объединены мужская и женская точки зрения на разные события и проблемы мироустройства. Женщины и мужчины – очень разные, и важно, чтобы присущие их взглядам отличия прозвучали и были услышаны другой стороной. Ведь романтические отношения не могут быть поверхностными и односторонними, им нужен объём. «Мост для императора» – это роман о настоящих людях, увлечённых, страстных, болеющих за своё дело. У супругов Барышниковых хорошо получается создать в романе интригу и увлечь читателей.
Помимо гендерного различия, у каждого из авторов есть в писательском деле личные козыри. Так, Павел Барышников – биолог. В романе много страниц, где природа увидена именно глазами биолога. Вот и герои-охотники тоже позволяют автору блеснуть знанием биологии. Есть в романе и эксклюзивные, парадоксальные биологические теории, которые, безусловно, принадлежат перу Павла Барышникова. Например, осенней порой, после того, как опали листья, в солнечный день становится теплее. Почему? Листья забирают часть солнечного тепла. Их отсутствие даёт солнцу возможность непосредственно воздействовать на нас, людей, прямыми лучами. Безусловно, занимательная биология от Павла оживляет роман. Мы уже не пролистываем пейзажи, как это случается при чтении произведений Льва Толстого. Чтокасается Галины Барышниковой, соавтора Павла и его супруги, ей хорошо знакомы всевозможные литературные мифы, малоизвестные истории из жизни наших классиков. Осмелюсь допустить, что Павел пишет «биологические» страницы, а Галина – «литературные». Получается настоящая литературная семья, где каждый член семейства привносит в общий проект что-то своё, качественное и не дилетантское. От этого выигрывает всё произведение.
«Мост для императора» – часть задуманной авторами тетралогии «Связь времён». Поэтому не удивительно, что в романе есть сквозные сюжеты, словно бы позаимствованные из других произведений Барышниковых, входящих в тетралогию. Вот, например, туркменский след в биографии главной героини романа Майи. В Туркмению, мы знаем по роману этих же авторов о блокадниках Ленинграда, отправляли детей войны. «Мост» – роман молодой и задорный. Его главные герои, студенты Иван и Майя, полны энтузиазма. Увлечённые исследованиями Отечественной войны 1812 года, они то и дело встречают людей, которые также интересуются этой эпохой. И такое совпадение не выглядит у Барышниковых нарочитым: как известно, на ловца и зверь бежит!
Двухвековая дистанция позволяет взглянуть на эпоху Кутузова и Наполеона с высоты птичьего полёта, из-под крыла летящей птицы. История 1812 года переживается героями романа так, как будто всё это происходит здесь и сейчас. Словно бы на наших глазах происходит духовная реконструкция того памятного времени. Многие известные исторические события открываются в романе заново под пристальным взглядом молодых исследователей. «Мост», в сущности, является романом-исследованием. Этим он и интересен. В нём затронуты малоизвестные страницы истории, например, повествующие о борьбе Наполеона с Папой Римским, об отлучении знаменитого полководца от католической церкви. Что импонирует в молодых людях из романа Барышниковых о Наполеоне? Они – ищущие, увлечённые, неравнодушные, постоянно идут навстречу приключениям. Это не та молодежь, что сидит, уткнувшись в гаджеты. Иван и Майя – живые, из плоти и крови. В романе существует общность старшего и младшего поколений. Отцы и дети всё время вместе и стараются, насколько это возможно, понять друг друга. Понять и помочь.
В историческом облике Наполеона, в его проекции на русскую действительность много странного и удивительного. Вроде бы тиран и захватчик – а его боготворили многие великие русские писатели. Не правда ли, странно? Роман Барышниковых пытается ответить нам и на этот вопрос. Любовные письма Наполеона свидетельствуют о том, что он мог бы стать не полководцем, а поэтом. У этого невысокого француза была огромная воля, он обладал множеством разных талантов. При этом он был не лишён и человечности. Известен случай, когда при оккупации Вены Бонапарт просил своих артиллеристов не стрелять в направлении квартала, где жил композитор Гайдн. «Иначе меня проклянут в веках», – говорил он. Полководец хорошо, сжато и афористично умел выражать свои мысли: «Из всех моих сражений самое ужасное – то, которое я дал под Москвой. Французы в нём показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми». Не правда ли, язык Наполеона впечатляет? «Во мне живут два разных человека: человек головы и человек сердца. Не думайте, что у меня нет чувствительного сердца, как у других людей. Я даже довольно добрый человек. Но с ранней моей юности я старался заставить молчать эту струну, которая теперь не издаёт у меня уже никакого звука», – говорил Наполеон в одну из редких минут откровения. Мы узнаём из романа, что Наполеон «отменил приоритет крови и возвёл личные качества в основную движущую силу». Это и обеспечило ему широкую поддержку разных слоёв населения Франции.
Мы заново переживаем в романе перипетии судеб Наполеона и его главного русского оппонента Кутузова, которые словно бы накладываются на любовные отношения главных героев, Ивана и Майи. Возникает роман в романе. От того и от другого невозможно оторваться. Диалоги поражают искрометностью. Герои Барышниковых, и не только молодые, обладают отменным чувством юмора. Например, бабушка Майи ночью за рулём перепутала педаль газа с педалью тормоза – и чистосердечно в этом признаётся. Приведу ещё несколько забавных цитат из романа. «Отец на радостях, что сын перестал искать взрывчатку минувшей войны, был готов разрешить ему искать хоть сокровища Юлия Цезаря, хоть Александра Македонского, хоть самого Аттилы». «Твой папа-биолог придёт к нам, так она ему про мамонтов рассказывать будет, да ещё письма папы-мамонта к сыну цитировать». «Я бабушке сказала, что привезла серьёзного парня, а не шпану замоскворецкую». «Откуда у твоей бабушки такое отчество – Иосифович? – От папы, разумеется. Он был Иосиф Виссарионович». «Мужчины – это всегда жертвы… женской красоты».
В романе много военных историй, рассказанных от первого лица. На войне особенно важна вера – намного больше, чем в мирное время. В военном деле успех порой приносят абсолютно иррациональные действия, вроде оставления Москвы в той давней войне с французами. Книга даёт всесторонний исторический охват столетий российской истории. Некоторые события переданы в письмах, которые читают герои, в интервью, которые они берут у реальных известных людей. И всё вместе – люди и документы – создаёт «бородинскую панораму» художественного произведения. В романе интересно и то, что авторы переплетают в нём вымышленных героев с реальными людьми. Я лично знаю, по меньшей мере, двух людей из «Моста». Герои среди нас – эта простая мысль проходит через всё повествование. Порой персонажи романа – такие, как художник Ренат Шафиков, инок Киприан, влияют на авторов, и возникает обратная перспектива.
«Мост для императора» – настоящий полифонный роман, из которого каждый может что-то взять для себя. Например, вот это: «Не живи удобно. Живи по-настоящему. Наша беда в том, что мы все стремимся к удобству. Мы все заражены вирусом удобства. Беги от компромисса и удобства. Будь собой. Будь живой». Роман пропагандирует жизнь открытую, истовую, значимую для людей. Некоторые страницы читаются нами как откровение – малоизвестные факты про уроки живописи, которые брал Лермонтов у художника Заболотского, рассказ о реальных героях лермонтовского стихотворения «Бородино». Мне показалось, что авторы ничего не сочиняют, а с высокой степенью доверительности и достоверности рассказывают нам свою личную историю. Это подтверждается тем обстоятельством, что в эпилоге Иван и Майя начинают вместе писать книгу. И это очень похоже на историю самих авторов, супругов Барышниковых.
Важен и этический посыл романа: авторы показывают нам норму поведения, что в нашей жизни может быть правильным и естественным. Никого не идеализируя, Барышниковы показывают нам, к чему стоит стремиться, чтобы не было «мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы». «Мост» учит нас быть пытливыми и бережными друг к другу, растить своё генеалогическое древо: «Люди, как деревья, живут корнями: родами, семьями, кланами. И пока у нас есть корни, у нас будет будущее».
ВЫГОВАРИВАНИЕ ЗВУКА
(Александр Воловик, Он это я. Стихи 2018 – 2022 гг. – М., Плавучий мост, 112 с.)
Что-то сдвинулось в нашем сознании. Если раньше жизнь поэта была ограничена тридцатью семью годами, то теперь и в восемьдесят лет творческая жизнь стихотворца не только не затухает, но и, бывает, разгорается ещё ярче. Поэзия теперь не укорачивает, а удлиняет жизнь человека. Есть яркий пример восьмидесятилетнего патриарха русского авангарда Константина Кедрова, который каждый год выпускает новую книгу, написанную с нуля. Творчество Александра Воловика, ровесника Кедрова, тоже вписывается в этот мысленный ряд. «Он это я» – книга стихов пяти последних лет. Никаких пересечений с прежними текстами. Причём это далеко не все тексты, написанные поэтом за последнее время – только избранные. Название книги – несколько переиначенное и русифицированное индуистское изречение на санскрите: тат твам аси. Я – это ты, ты – это я. В этом крылатом изречении слышится общность отдельного индивидуума с окружающим миром. Вычитывается в заглавии книги и такой смысл: «он» – это тоже «я», только в несколько другом, изменённом состоянии. Например, в стихах Александр Воловик всё же несколько другой, чем в жизни. Все эти сведения можно почерпнуть в его творчестве. «Бессобытийный» поэт то «удручающе нормален», то, наоборот, он «честный одиночка-маргинал». Возможно, как раз бессобытийность жизни и побуждает поэта идти на разные ухищрения, иронизировать, заниматься весёлой самокритикой. Александр легко шутит на темы возраста, национальности, жизни и смерти.
«Стайер» по жизни, Александр Воловик закончил в своё время мехмат МГУ. Раньше для поэзии это было приговором: физикам не позволялось быть с лириками на равных. Но в России поэту нужно жить долго. С течением времени всё перевернулось: теперь физика лирике только помогает, делая её яркой и лексически богатой. В стихах Александра Воловика – большой объём бытия, вытекающий из сочетания в душе поэта противоположных начал. «Трубадур скабреза, но раб приличий», – шутит он о себе. Иногда и сам человек не знает тайну своей души, но пытается её исследовать. И творчество, конечно, помогает в таких исследованиях. Воловик – рыцарь поэзии. Для него писать так же естественно, как и дышать.
Словотворчество – тоже важная вещь для поэта: «Я ранний вставахер. / Я поздний ложухер». Возможно, именно бессобытийность жизни помогает Александру изобретать слова. На что ещё обращаешь внимание в новой книге? У Александра Воловика – редкий ритмический дар. Бывает, у других поэтов все стихи написаны одним и тем же размером. А вот у Александра всё не только разнообразно, но и даже изысканно в плане ритма стихотворений: «И вдруг дошло: меня вела ж – блажь. / Кто я такой? Таких велик клан. / И не лежит, куда ложил, глаз. /А ведь я клал его туда, клал!». Без врождённого чувства ритма так не напишешь. Ритм – это и есть «правда» стихотворения. Это звук в квадрате. Именно разнообразный ритм в сочетании с необычной лексикой представляется мне главенствующим элементом в поэтике Воловика.
Александр считает, что поэзия – это, прежде всего, звук. Одно из стихотворений в новой книге так и называется «Не ум, а звук». Впрочем, все авторы почитают главным в поэзии то, что сильнее всего выражено у них в собственной лирике. Например, Рильке полагал, что поэзия – это судьба. Вознесенский говорил, что поэзия – это понимание. Александр Воловик идеально чувствует звук. Мало кто способен найти общее, например, у митрополита и метрополитена. А общее – звучание этих слов. Приведу ещё один фрагмент из новой книги о важности акустики в стихах: «Мы себе позволяем резвиться, / из-за звука вызванивать звук». Вот ещё один: «Выговаривая звук, / можно думать ни о чём». Мы понимаем, что звукопись действительно важна в поэзии Александра Воловика.
Разбойных вёсен свесив завязь
разнузданно и несуразно,
дремучий бор стоял у яуз,
и лоси по болотам вязли.
Пилы не знали ели. Еле
колыша листьями, берёзы
как будто тенью скрыть хотели
непрошенные сосен слёзы.
Но бездорожью и безлюдью
уже готовилась расправа,
шли лесорубы, словно судьи
и громыхали топорами.
Варяги в греки шли с товаром
и зачарованно глядели,
как стены крепкие вставали
и башни грозной цитадели.
Поскольку у Александра есть чутьё на звук, рифмы в его творчестве также играют важную роль. «Завязь – яуз», «глазу – плаза», «взоры – взорван», «аптеки – ацтеки», «сила ботаники – в силлаботонике», «политика – поллитры как», зван – звон» – тут вам и корневые рифмы, и составные, и ассонансные. Цветущее разнообразие! Ещё один формообразующий для поэтики Александра элемент – нестандартный взгляд на окружающий мир. Если весь мир – театр, то играют в нём не только люди, но и вещи. Например, разные фасоны одежды: «Раз, весёлою походкой / выйдя на дорогу, / кимоно с косовороткой / повстречали тогу. / Угостили тогу водкой, / подивились смогу, / и продолжили дорогу / шаткою походкой. / А вокруг в снегу сновали / армяки, шинели, / шали шёлково шуршали, / фески пламенели… / Я же, лёжа, гол и бос, / это вот в мобильник внёс». Александр – редкий лирик, который сам пишет об особенностях своей стилистики. Тем самым, конечно, он изрядно облегчает задачу рецензентов:
Сиди, обыденность, в потёмках,
не тормози мою работу!
Я не люблю писать о чём-то.
Меня не вдохновляет что-то.
А я люблю писать про нечто.
Про взгляд и нечто. Но такое,
чтобы звенело, как колечко,
о подстаканник, золотое.
И чтобы тонкие глаголы
витали, цацкались и пели,
и звуков лёгкие уколы
ознобом отзывались в теле.
Летя стремглав, как света кванты,
чтоб в цель они ложились кучно…
– Так Вы творите как новатор?
– Ну да, и складно, и нескучно.
Стихия Александра Воловика, по его собственному признанию, – «буквы спаривать со звуками интимно / в соответствии взаимно-однозначном». Воловик не входит ни в какие литературные объединения. Однако жизнь его неразрывно связана с поэзией: «Я живу в первичном мире, / в том, который был всегда. / Тут не мчат автомобили, / не роятся города. / Тут не избы, а чертоги, / не сараи, а дворцы. / И живут тут только боги. / Только боги и творцы».
В новой книге Александра много стихов авангардных и новаторских. Вот, например, его посвящение Велимиру Хлебникову:
смеюнчик верлимирней хлебника
кривротосклив оскаламбурен
прелюбогамной младоступности
куздрастлевая в смотрофон
харрасментарий гуинпленником
непринудист но в терем тюрем
перепалачен шлепом пупочки
фрибольно взубом в солдафонд
На мой взгляд, этот текст Воловика больше напоминает не Хлебникова, а тексты нашего современника и друга Вилли Мельникова, увы, от нас ушедшего. Но именно Велимир был первым русским поэтом, который широко начал использовать в стихах изобретённые им слова. Александру Воловику одинаково хорошо удаются как авангардные стихи, так и классические. Складывается впечатление, что он способен писать их одновременно, и это очень редкое явление в современной поэзии. Автор ориентирован на поиски новых форм ради вечного обновления: «Ав- / густ: / трав / куст, / дид- / жей / дож- / дей». «Средь дыр был щами», – шутит поэт, перефразируя Алексея Кручёных.
В лирике Александра я нередко слышу внутренние диалоги с классиками. Например, у Пушкина Сальери говорит – «Поверил алгеброй гармонию». У Воловика – «гормоны алгеброй смирял, нырял в источник». У Пушкина – «народ безмолвствует», у Воловика – «народ согласен». Что, если вдуматься, почти одно и то же: народ согласен с властью – и именно потому безмолвствует, и безмолвствовать ему почему-то не позорно. Есть у Александра и своё «нет, я не Байрон, я другой». Это стихотворение «Ни внутривенно, ни подкожно».
Представлены в новой книге и стихи о пандемии. Пандемия ушла, а стихи об этом странном времени остались. Важно, что в стихах Воловика, даже самых отвлечённых, пульсирует время. Поэт нетривиально говорит о событиях на Украине. Он не кричит и не молчит – он… проговаривается об этом в стихах на другие темы. Нечаянные обмолвки свидетельствуют о важности вопроса для автора, и при чтении это впечатляет больше, нежели крик. Через всю книгу проходит горечь поэта о потере близкого друга – Владимира Герцика. «Нет, весь я не уймусь!» – говорил Герцик, перефразируя Пушкина. Стихотворением Александра Воловика памяти Герцика я и хочу закончить свой обзор.
Я тоскую без Герцика…
Всюду постные лики.
Без Володи – без перца как
или как без аджики.
Он усердствовал яростно
по несбыточным целям,
от галёрки до ярусов,
максимален и целен.
Бил то хокку, то «блямсами»,
точно в бубен меж буден,
островзглядно-неглянцевый,
неуёмен и труден.
И всегда – а иначе как! –
чтить и помнить я буду
бородатого мальчика,
просветлённого Буддой.
Книга Александра Воловика «Он есть я» доступна в интернет-магазинах «Озон», «Читай-город», «Book-24» и других книжных магазинах.
ХОЖДЕНИЯ ПО МУКАМ И ХВОСТ МОРКОВКОЙ
(Елена Данченко, Морковка для лошади Синтер Клааса. Повесть. Рассказы. Очерки. –
Киев, Друкарский двор Олега Фёдорова, 2021 – 196 с.)
Дневниковая экзистенциальная повесть Елены Данченко никого не оставляет равнодушным. В моём лице писательница обрела благодарного читателя. Дело в том, что я провёл около трёх лет в госпиталях и знаком с больничными условиями не понаслышке. Но лечили меня ещё в советских больницах. А что происходит в современных лечебных заведениях за рубежом? Например, в Европе? Книга Елены Данченко даёт нам возможность побывать в непривычной для отечественного пациента обстановке. При чтении книги у читателей возникает ощущение почти физического присутствия в нидерландской больничной палате. «Морковка для лошади Синтер Клааса» – это авторская исповедальная проза, которая вызывает прилив сострадания к людям, помещенным в больничные условия. Книга очень личная, выстраданная, прожитая.
Елена Данченко обладает незаурядным литературным талантом. Она превращает сагу о человеческих страданиях в незабываемое путешествие, в котором наслаждаешься и языком автора, и живописными, часто сатирическими персонажами, которые проходят перед глазами главной героини. Тем не менее читателю может показаться, что героиня попала не в лечебное заведение, а в дурдом. (Написал – и улыбнулся: ведь сумасшедший дом – тоже вполне себе больница!). Елена описывает больничные будни с изрядной долей сарказма и чёрного юмора. Когда человек нездоров, у него обостряются все чувства, тонкой кожей он чувствует любую несправедливость, а голландская больница – заведение довольно строгого режима.
Экзотично уже то, что в тамошних лечебных заведениях для мужчин и женщин существуют… общие палаты. Такое у них понимание гендерного равенства. Это создаёт бытовые проблемы для пациентов, особенно для женщин. Врачебные процедуры, начиная с поликлиники, напоминают хождение по мукам. Пациента «динамят», говоря языком сленга, поскольку анализы и обследования, абсолютно необходимые для операции, предлагают делать в разных больницах, но не в той, где, собственно, операцию будут проводить. Вдобавок ко всему, у автора, Елены Данченко, а она и есть главная героиня повести, очень подвижная нервная система, что часто свойственно творческим людям. Поэту, попавшему в лапы эскулапов, тесны любые рамки, а деятельность лечебных учреждений повсюду регламентируется строгими законами, которые к тому же повсеместно нарушаются самими медиками. Любая малость, любая деталь может вывести пациента из себя. Но любая малость может и обрадовать, и укрепить дух. Однажды Елена увидела в душе больничной палаты шахматный пол и сразу подумала: это мама помогает с небес. Мама писательницы была сильной шахматисткой, входила в состав сборной Молдавии по шахматам. Когда родилась Елена, маме пришлось оставить шахматы: она не могла ездить по соревнованиям, поскольку не с кем было оставить ребёнка. Темперамент Елены Данченко, унаследованный ею от матери, часто вредит ей, но часто и выручает, когда нужно постоять за себя и за свои права.
Люди, даже одной национальности, все разные. То, что одному человеку представляется важным, другому кажется ничтожным, и на этой почве даже между здоровыми людьми возникают конфликты. Как же нам быть? «Быть или не быть? – вот в чём вопрос». Жизнь учит нас терпимости. Однако терпимость и толерантность – вещи разные. В толерантности велика доля политики, поэтому она часто бывает со знаком «минус». И об этом повествует в «Морковке для лошади Синтер Клааса» Елена Данченко.
Споры между россиянами и голландцами идут вокруг пресловутой политкорректности, младшей сестры толерантности. Есть кардинальные различия между русским и европейским менталитетом. Нам кажется, что у них всё вывернуто наизнанку. Прикрываясь ложными представлениями о приличиях, уроженец Нидерландов ведёт себя вроде бы мягко, но неестественно и издевательски, проявляя, по выражению Елены Данченко, «нежный фашизм». Иноплеменницу гнобят за то, что она не местная, но делают это в рамках закона. Не подкопаешься. В основном это свойственно врачебному персоналу голландских больниц. Вначале мне показалось, что такова местная специфика. Но такой же «весёлой» и негостеприимной для Елены, со своими «прибамбасами», оказалась и больница в испанской Андалусии. Исторически сложилось, что в этой испанской провинции жили цыгане. И, видимо, «цыганщина» вкралась и в быт местных больниц. По закону Андалусии, пациент может подселить к себе в палату здоровых родственников. Для этого в палатах предусмотрены специальные кресла. Родственники больного могут остаться в палате на ночь, они могут даже жить там вместе с пациентом до выписки. Чем не цыганский табор? Русского человека, конечно, это шокирует. Больному-сердечнику хочется тишины, внимания и, если не любви, то хотя бы покоя, тем более, что покой совершенно необходим для этой категории больных.
Помимо «Синтер Клааса», в книге Елены Данченко представлены тринадцать рассказов и два очерка. Два рассказа из тринадцати, «Анна из Верхних Альп» и «Бабочка», обладают, на мой взгляд, потенциалом повестей. Читая новую книгу Елены Данченко, я сделал неожиданное открытие. Одну и ту же историю Елена рассказывает два раза: первый раз – как постороннюю, с чужими иноязычными персонажами, а затем как свою собственную, глубоко личную. Ни у кого из писателей я не припомню такого драматургического хода. Конечно, в рассказе «Вот такое кино» акцент перемещается на образ отца героини, о котором в «Анне из Верхних Альп» сказано вскользь, что он был добрее матери. На боевой характер мамы писательницы, возможно, повлиял страшный концлагерь Равенсбрюк, в котором ей пришлось мучиться три с половиной года. Мамин концлагерь и дочкины больницы – два пика человеческих страданий в новой книге.
Рассказы Елены образуют с повестью о Синтер Клаасе смысловое единство. Тяжёлые испытания часто пробуждают у человека скрытые до поры до времени возможности. Пример Елены Данченко и её родителей подтверждает: Господь наградил нас самыми разнообразными талантами, которые долго могут находиться в «спящем» состоянии. Так, например, шахматные способности у мамы Елены открылись уже в зрелом возрасте. Испытания и утраты компенсируются и уравновешиваются пробуждёнными способностями. «Просто выжить на войне – уже подвиг», – говорит в своём монологе мама Елены. Характер человека закаляется в борьбе с неблагоприятными условиями. Но надо держать хвост морковкой, даже если морковка предназначена для лошади!
Название книги – «Морковка для лошади Синтер Клааса» – звучит непривычно для русского слуха. Но в таком названии, мне кажется, есть свой резон. Писательница словно бы подчёркивает своё положение иностранки среди аборигенов, «чужой», которую местные люди постоянно норовят задеть из-за её акцента, «лошадки», перед носом которой держали «морковку» – символ операции, которую пришлось буквально выгрызать у равнодушной системы. «Морковка для лошади Синтер Клааса» – книга о человеческом достоинстве, о том, чего нельзя купить ни за какие деньги. Книга Елены Данченко помогает нам преодолеть искривлённость нашего мировоззрения: мы по старинке думаем, что везде в мире хорошо, и только у нас – плохо. Но это совсем не так, поэтому такие честные книги нужны. Они воодушевляют и побуждают нас не сдаваться в сложных ситуациях, которые нам то и дело подбрасывает жизнь. «Бороться и искать, найти и не сдаваться», – вспоминаются слова Альфреда Теннисона, которые высечены на могиле полярного исследователя Роберта Скотта.
Опубликовано в Южное сияние №2, 2023
