***
Ты выкрал из своего детства
бровь опалённую внезапной вспышкой
куска рубероида из разбойничьего костра
на пустыре
а еще зуб сломанный ударом гирьки
на цепочке
во время нервного срыва
а еще постоянное желание идти
в неизвестность
без остановки пока не рухнешь от бессилия
Это хорошая смерть
Твой ангельский фас
всегда противостоит твоему же
дьявольскому профилю
Ты постоянно алчешь
гордыню полной свободы
но при этом слишком мягок
от нежелания причинить кому-нибудь боль
и слишком застенчив
потребовать что-то лично для себя
Березовое стило твоего времени
увы уже притупилось
и больше не может выдавить
на застывшем до окаменения воске
твой личный код
ведь абсолютно нереально определить
точные координаты
марш-бросков твоего сознания-настроения
Ты — блуждающий по Эгеиде остров
чьи скалистые берега
выжжены бесплодны и неприступны
но именно среди его колючих кустов
Латона родит от неба
не половинных а настоящих богов
Поэтому забудь
все свои прежние влюбленности
в кариатид
ведь они мечтают только о крыше
которая молча и сухо покрывает их
Но крыша — далеко не небо
А небо — увы — дождит…
* * *
1.
Из еще не обретших
благородное постоянство патины
веток дуба
умывает лицо твоё
блуждающая дунайская свежесть
когда небо превращается
в речную рябь
и сквозняк здорового образа жизни
наполняет толщи Варошлигета
соринками любителей бега
так похожих на любопытных мальков
в береговых водорослях
или на недозревшие семена клена
на подветренном асфальте аллеи
Дунайская свежесть
с отдушкой многоцветного солнечного
благополучия
тысяч пестиков и тычинок
Хотя весна сегодня
отменена свыше
по причине излишней фривольности
и политической неблагонадежности
2.
Не верится
что это ты сам сидишь
как обалдевшая от солнечного
благополучия
тысяч пестиков и тычинок
соринка на скамейке легенды
Мнится что зажмурившись
запустишь ресницами отрезвляющий
порыв дунайской свежести
который сметет эту разноцветную
песочную мандалу
эту вскружившую тебе голову фантазию
чересчур хорошую для реальности
так же как сдувает
недозревшие семена клена
с асфальта аллеи
И ты снова
окажешься в пыльном углу
чужого пенала
заброшенного ленивым учеником
подальше от глаз
на склон старой горы
цвета самородной меди
Ведь и сам ты
из этой самородной меди
Aquincum. Lapidarium
Зрячая сотней глаз
пытливая шершавость камня
Суровые строгие пояса
завязанные латинскими узлами
буквенного рационализма
Nascentes morimur
Каменные дельты грубых венер
поспешно распахнувших свои хитоны
тысячелетия назад навстречу тебе
и накидывающих их
тебе на плечи
чтобы под сладковатый хруст
только что упавшего яблока
ты смог примерить своё «эго»
к этому взломанному временем
сейфу саркофага
Honesta mors turpi vita potior
И блокнот твой вдруг заполняется
плоскими рельефами листьев
и геометрическими надгробными бусинами
окаменевшего древнеримского винограда
из которых ты только что выжал вино
писем с понта
Cuncta potest vetustas,
praeterquam curas attenuare meas
Прикасаясь подушечками пальцев
к коленям и бёдрам
рождённым от долота и киянки
ты воскрешаешь тёмную тисовую густоту
вечной науки любви
в которой волосы твоей любимой
открыто рифмуются с цветом твоей
рубашки
и постоянно мерещатся
в навсегда усмирённой мозаике пола
сложенной из кусочков
застывшей на неистовом солнце
смолы старой черешни
Felix, qui quod amat,
defendere fortiter audet
А складки ткани
каменного времени
всё струятся и струятся к ногам
вместе с водой
навсегда сбежавшей из каналов терм
И вот ладонь твоя чувствует
на этой бородатой маске памятника
не царапины и шрамы поспешного резца
но движения чьих-то уже неизвестных тебе
но родных для нее рук
и тот огонь слёз
прожигающих жесткость кавернами
Quae venit ex tuto, minus est accepta
voluptas
Fortiter ille facit, qui miser esse potest
Ты вдруг начинаешь прорастать сквозь
руины
тоненькой папоротниковой волютой
капители
обретая известняковую зоркость орла
Юпитера
гордо выставившего с колонны
свои плодородные гениталии
на обозрение немногочисленным туристам
Omne vivium ex ovo
Аквинкумская яблоня
Невысокая сутулая аквинкумская яблоня
над зеленой пустошью
над старинным пепелищем
Ни одного яблока без червоточины
Солнечные лучи сжигают границы ее окон
где слепые черви
не завидуют увидевшим свет
Тропа по осколкам черепиц и краеугольных
камней
связывает через руины древнеримского
амфитеатра
с чем-то невыразимо бóльшим
так же как нитка в детской руке
через воздушный шар
связывает с небом
Хочу умереть улыбаясь с широко
открытыми глазами
Пусть никто не завешивает зеркал
пусть солнечные зайчики от них
блуждают по моей тени
выхватывая
самые неожиданные незначительные
детали
Не закрывайте своей черной тканью
этой дороги
из сладкой глубины яблочной плоти
в резко-контрастный мир луча и тени
Улисс у Цирцеи, или Видение торговца лошадьми
Сидишь на дне потаённой сауны
как Иона во чреве кита
нарушивший седьмую заповедь
Всё вокруг такое деревянное
что и сам себя начинаешь ощущать
Пиноккио с фамилией Бениньи
которому никогда уже
не стать мальчиком
Жизнь прекрасна принцесса!
если все твои звериные обиды
проклюнувшиеся из яиц
зависти и тщеславия
становятся каплями обезболивающей мази
на подушечках пальцев
которую втираем с воодушевлением
в прозрачное воздушное
тело смеха
How do you do мистер Блум!
и ракета салюта взмывает над темным
пляжем
И деревянное чрево кита
становится конём Улисса
Но никто не торопится вернуться на Итаку
и ткань заброшена под кровать Телемаха
Палеонтологическое
Я лечу
Лечу-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!
в бреющем полёте
над желтыми листами
пергаментных улиц
под серыми листами
опадающих вечереющих облаков
Лечу
маленьким фиолетовым птеродактилем
со светлой полоской поперек крыльев
и если я сейчас
внезапно
рухну
в какую-нибудь инертную безвоздушную
мумифицирующую среду
то будущие светила палеонтологии
по останкам моего желудка
определят что
мадьяры обитавшие в Средней Паннонии
в ХХI в.
питались исключительно жареным
сельдереем
приправленным мускатным орехом
и черным перцем
и это станет для них аксиомой
Хотя я не венгр
и сельдерей не самый частый гость
на здешних столах
но для ученых мужей очень далёкого
будущего
опирающихся на отдельные чудом
сохранившиеся
письменные источники
я смогу быть
исключительно
хорошо сохранившейся особью мужского
пола
принадлежащей именно к паннонским
мадьярам
(к тому же генетический материал
у венгров и большей части славян
идентичен)
и
уже далеко не молодой
(судя по зубам)
с проблемами в поясничном и грудном
отделах позвоночника
а также в некоторых суставах
в желчном пузыре и вероятно в сердце
Но сейчас
я лечу-у-у-у-у-у-у-у-у-у!
и мне хорошо в этом бреющем осеннем
полете
переваривать жареный сельдерей
приправленный мускатным орехом черным
перцем
а также порцией кофе
Интересно
а что смогут поведать им о роде
деятельности
найденного представителя ископаемой
фауны
обнаруженные непосредственно на теле
пластмассовая авторучка
и блокнот исписанный
не поддающимся расшифровке линейным
письмом «А»?
Я лечу-у-у-у-у-у-ух!
* * *
…А незабудки тянут за решётки
тех крабовых убежищ буржуинских,
что заползают по горбатой Буде
в своё благополучие с ранжиром
зелёной скуки, оплетающей фасады,
и лепестки беспечности роняют
на добродушные линялые асфальты.
Так розовый оттенок идеален
над этим муравьиным мельтешеньем.
Предплечье солнечной подставлю ласке,
такой же грустной, точно ночь на Аю-Даге
(на острие медвежьего клыка,
в осаду взятого нашествием колючек).
А снизу — плеск прибоя и курортных
мотивов, вместе с майскою отдушкой.
И близок локоть, да шипы повсюду…
Предплечье солнечной подставлю ласке.
Суббота нам оставит ненасытный,
спрессованный, беспоцелуйный воздух
и пронесется, как вагон метро
во тьме слепой под феерическим Дунаем,
туда, где сытые снимаются туристы
с чугунным классиком, измятым и голодным,
чей черный профиль обжигает суицидом.
И радости рука не на твоём плече.
На ней судьба свои возводит тюрьмы,
в которых — семеро, как водится,
по лавкам…
И вся-то в перестирках и готовках,
вся в перестройках и каких-то переплавках,
вся в переписках, опечатках, перековках…
* * *
Туман
с запахами палой мокрой листвы
Блестит под ногами
словно ремесленники из гильдии дождя
ночи и фонарного света
покрыли ее слоем неонового лака
мирно
будто бы в ворожбе предельной
искренности
тихо
ничего кроме этого блеска уже нет
И в кармане куртки
только след
только лишь след тепла
минуту назад согреваемой мною
её ладони
которая теперь лишь часть черного силуэта
исчезающего в холодном тумане
прустовской ночи
только синица
улетающая к своему прошлому
только маленькое невидимое исчезающее
тепло
в кармане куртки
след тепла
он еще здесь со мной
* * *
Вот и пришел к возрасту
в котором обычно представляю своих
родителей
но никак не себя
Они тогда успели только
обрести уверенность
стабильность
покой
и позволили себе
впервые
отдых на Черном море
(единственный раз в жизни)
Никто даже не мог
вообразить
что случится года через два-три
когда год
станет равен десятилетию
а жизнь вообще —
затянувшимися сумерками
с обострением куриной слепоты
и падением температуры
до нулевой отметки
* * *
Мои родители были счастливыми людьми
добрыми и свободными
Их свобода была в них самих
и в их счастье
и в друг друге
и в уверенности что все будет хорошо
и в смешном танце «деревянных
человечков»
о котором я только слышал
и в слабом но сердечном голосе Бернеса
заставляющем раскрываться сердца
как бутоны проснувшиеся в оттепель
но задремавшие во время холодов до весны
…отжени от мене
смиренного и окаяннаго раба Твоего
уныние забвение неразумие нерадение…
Папа мама
вы хотели передать и нам с сестрой
это настроение
и это получилось у вас
Но ваше счастье и уверенность были
преданы
расколоты лживыми ломами
пробивающими стены крепости
обещавшими свободу свободным
а на деле через живое прорубавшими
дорогу
для своей алчности и властолюбия
Они умерли
бутоны сердец увяли
ведь бутоны появившиеся в оттепель
но схваченные неожиданным холодом
уже не могут распуститься
даже если приходит наконец-то тепло
тем более если оно всё никак не приходит
и уже не придёт никогда
Летоисчисление
Колючий серый шарик
на остывающем зимнем платане
считающий года уже не по датам
а по потерям:
год ухода Николая (1998)
год ухода бабушки (2002)
год ухода отца (2008)
год ухода мамы (2011)
год ухода Евгения (2015)
И все эти годы не совпадают между собой
ни по времени
ни по насыщенности
один длиннее
другой короче
в одном по три лета и зимы
в другом по шесть
в одном зашкаливает
другой опустошен
Отныне год для него
это уже не условная
общепринятая дистанция
от января до января
но промежуток от одной боли до другой
Когда-нибудь
и сам он станет
чьим-то подобным годом
этот колючий серый шарик
на остывающем зимнем платане
* * *
Пора бы уже
Только сердце никак не соглашается с этим
Почему-то ему хочется бесконечно служить
насосом
и как египетскому рабу у примитивного
механизма
без передышки орошать засыхающие поля
Прости своего неблагодарного господина
мой невольный
верный с самого рождения
жизнерадостный предатель
* * *
Сгоревшая карта счастья
Не запомнил какая была
то ли Девятка Мечей
то ли Джокер
то ли Башня
то ли Повешенный
Сердечки загнаны в углы
сердечки катятся в лузу
где дремлет набирая потенциал для цвета
древняя яблоня
Солнечное безупречное пламя
сжигает дотла силы и время
Силы и время уходят и становятся
безупречным солнечным светом
Если когда-нибудь
что-нибудь из написанного мной за жизнь
кому-нибудь покажется забавным
и занимательным
и у кого-нибудь появится желание
установить в Будапеште памятный знак
то пусть его водрузят
на том перекрестке где я
изо дня в день раздавал бесплатные
утренние газеты
а вместе с ними раздарил
миллионы «jó reggelyt»
не думая о себе
но только о проносимых будничным ветром
лицах
Белый пепел сгоревших карт
над их головами
над их сердцами
над их мыслями
в лучах безупречного солнца
которого так не хватало в этой жизни
Опубликовано в Вещь №1,2018
