[обочины]
Все не могут быть героями – кто-то должен
сидеть на обочине и кричать «ура».
Уилл Роджерс
A – 188
Ночь – твой парик парадный – крот и власть, когда
гудят последние водилы, их толчея – зубных
коронок масть, нашитая на крепостные
рвы – где чернозём и чашечки
пионов, величию ландшафта вопреки, вплетаются
в излучины Годивы. Бегутtoyotы наперегонки
по одиночке щурятся друг в друга – под
зеркалами пляшут шутники, но
водят дружбу с замершей водой: стой, где стоишь,
ни выдох, ни обман, лишь только бурый уголь
нерестится густеющей слюдой в ночной
туман. На фурию похожа эта явь,
у ней поджилки из толченой сажи – распущенный
табун гнедых кобыл скользит жгутом и силой
по асфальту, чтоб тут же стать кедровою
смолой – здесь в чёрствых лузах
краденая смальта –
то зарябит, то
выгорит
—
травой.
Майское
Разбег, затем ещё разбег и видно, как сверкают
пятки – по загустевшей мостовой несут в
руке кораблики к ручьям, разливы
серебрятся, а в тетрадке, на
самом дне, колёсики
стучат. Ещё чуть-чуть и зацветёт левкое, забыть
условность скул и женский грех, здесь – в
первородстве замкнутой воды – во
всей красе цветение луговое
и блики абрикосовой
—
слюды.
***
Ветрено – листьями вымазан воздух,
краем виниловых ягод малины,
в старом шкафу балдахины
Мальвины –
детские мысли воскресным бельём –
проволока, проволока, птички-
прищепки – вспыхнут, на
время, осенним огнем,
и разлетятся как
—
щепки.
Прогулка
Запертый запах твоих безымянных волос – статуи,
статуи, статуи – венчики роз – груда стаканов
молочных и женских локтей – воздух от
скважин дверных в перекличке
шмелей. Только увязнет и тут же сгущается дым, к
свету становится боком своим земляным – но
не прижмёшь этих лопастей к стройным
губам – вспыхнут вольфрамом и
треснут напополам. Над животом вьётся копоть и
комнатный плющ – точит домушник из олова
ригельный ключ – рыбья ужимка, щегол,
производственный брак: щебень
в тебе разрастается сворой собак. В этой гулящей
лавине похожей на горб с мраморным телом
сливается гжельский узор, их синеватые
шорохи – бережный ток – шов на
коленке и в воду
слетевший
—
сапог.
Зелёная лестница
Согнётся в три погибели предел – из высших сил
в пейзаже только море – Кассандра шар из
хрусталя катнёт – а он пологий, будто
торс героя, сжимающий себя
в водоворот. За ним след в след торопится пурга
и по-собачьи встав на четвереньки: то лает,
то к ноге покорно льнёт, то в сторону
предательски рванёт – собою
—
подытоживать
ступеньки.
Стрижи
Из деревянных пазух невзначай, стрижи – сквозь
наступающие кущи – просунут махом клювы
для забав: вблизи они шумят садовой
лейкой и тут же гаснут, и теряют
ряд, как шахматные пешки в телогрейках. Где их
орда мелькнёт живым тряпьем, размяв под
своим весом атмосферу – отвлечься б
ей, но знает наперёд, кто упадёт
копейкою в футляр, их собственная музыка – мат
детский – физалис на губах у янычар. Пойдут
чуть выше видимого дна, бутылочного
горлышка острее, не расцепляясь
меж собой за так, и кажется,
как будто куст кипрея
вполголоса
—
щекочет
зодиак.
Каштанка
Ты голосуешь на улицах в поволоке блатных фонарей:
город встал, город лёг, город спрятался под
одеялом, где завёрнуты войлоком
смежные выемки ног –
котлованов, градирен, подъездов. Маскировалась эта
участь бездомных с иллюзией лишней ноги,
чтобы быть налегке, чтоб на ней же
чеканить припляску, но
просыпалась сверху жаровня египетских гемм: пируэт
соскочившей, с бревна, 8-битной гимнастки.
Ночь растянута в почве проворным,
гороховым рвом, вместо
глиняных срезов – подмёрзшие ряжские
лица – в их глазах загорается тихая
лампочка-дом и билет спорт-
лото начинает совать
—
продавщица.
Опубликовано в Графит №19
