Татьяна Бурдакова. “СИЯЮЩЕЕ УДИВЛЕНЬЕ…” 

О последней книге Василия Казанцева «Взлёт»

В мае 2021 года в издательстве «Российский писатель» вышла последняя, двадцать шестая по счёту, книга Василия Казанцева – «Взлёт». Поэт сам составил её, но в типографском облике не увидел: ушёл из жизни незадолго до того, в феврале.
Издание планировалось раньше – книга была готова уже в конце 2019-го, – но из-за пандемии рухнули планы издательства, собиравшегося помочь, и всё сложилось тогда, когда сложилось, с новым спонсором и в другом месте, во многом стараниями другого поэта – Геннадия Викторовича Иванова. Сам Казанцев был уверен, что книга увидит свет после его смерти; с того момента, как всё было подготовлено для «Взлёта», он считал свой поэтический путь завершённым.

* * *

Кто хорошо знаком со стихами Казанцева, знает, что это самобытный поэт, действующий в русле классической традиции. его произведениям свойственны стройность формы, изящная краткость, умная простота. ёмкость идеи и скрытая сила чувства, внезапно открывающаяся глубина. Ни в одном стихе не найти проходного или приблизительного образа, нет потока сознания, обтекаемых, невнятных смыслов, подтянутых для общего строя слов. Всё выверено по внутреннему камертону мысли и художественного вкуса, осознаваемого точно по Пушкину: чувство сообразности и соразмерности.
В чём принципиальное отличие книги «Взлёт» от предыдущих двадцати пяти, кроме того, что она – последняя? Прежде всего, в том, что замыслена она как итог творческого пути, неотделимого у поэта от его жизни, и, как следствие, стала самой продуманной в плане содержания и композиции его книгой, самим по себе цельным произведением. Вошло ли в неё всё лучшее, написанное Казанцевым за жизнь? Определённо нет: объём книги просто не мог вместить всё лучшее, и поэт это понимал, хотя нелегко было ему не включить в неё отдельные стихи. И, наконец, всё ли, вошедшее в книгу, – лучшее из написанного им? Сам Казанцев, скорее всего, так и считал. Однако мнения читателей, в том числе критиков, могут разойтись. Возможно, кому-то покажется, что за пределами книги остались стихи посильнее, чем те или другие, и в первую очередь сравнение может затронуть наиболее простые внешне произведения или же те, смысл которых был ошибочно воспринят как «слишком простой».
Эти «очень простые» стихотворения – отдельная тема для разговора о Казанцеве, который всю жизнь совершенствовал свой стих в направлении предельно допустимой простоты выражения художественной идеи, где у него доминирует то чувственное, то мыслительное начало. В первом случае рождаются образцы тончайшей словесной огранки, с невероятно суггестивной, искрящейся звукописью, как, например, стихотворение 2008 года:

* * *
О здравствуй, здравствуй, лес звенящий,
О здравствуй, здравствуй, лес гудящий,
О здравствуй, здравствуй, лес свистящий,
О здравствуй, здравствуй, лес пищащий,

Рокочущий и шелестящий,
Лепечущий и говорящий,
Щебечущий и свиристящий.
Лес плещущийся, лес блестящий!

Одновременно и во взаимном наложении в нём задействованы аллитерация и ассонанс, анафора и эпифора и уникальный, найденный Казанцевым под свою задачу приём: все эпитеты, из которых и состоит стихотворение, не считая четырежды повторённой формулы приветствия, – действительные причастия настоящего времени. Акцент на их довольно тяжеловесную часть (-ущий, -ащий, -ящий) при столь высокой звуковой плотности стиха здесь странным образом не отягощает восприятие, а награждает его неожиданным эффектом присутствия, выполняя самостоятельную функцию звукоподражания. Учитывая, что почти все причастия образованы от слов, уже содержащих в себе звукоподражательные элементы («лепетать», «рокотать», «щебетать», «свистеть» и др.), эффект усиливается многократно. Это случай, когда образ не просто усилен, а создан звуками. Прочтите это стихотворение в тишине, не очень громко или про себя, в заданном ритме, и вы ощутите его непременно. С первой строфой вы будто входите в лес, здороваясь и широко его оглядывая, прислушиваясь и различая звуки, а на второй останавливаетесь и замолкаете – на вас вдруг обрушивается всё солнечное торжество лесной жизни, все бесчисленные, стремительные и размеренные, перекрёстные звуки лесных голосов и движений и, будто с ними звучащая, игра света и тени. И всё это разом уносит последнюю мысль, оставляя лишь чувство ликования, превращая вас в слух и зрение. если мы вправе говорить о волшебстве поэзии – это оно и есть. Стихотворение – образец звукописи высочайшего уровня. Из самых простых и тысячи раз употреблённых в литературе слов для описания леса, его обитателей сотворено нечто совершенно новое.
Разве что определение «плещущийся» применительно к лесу, деревьям – это особое казанцевское. В финальной строке таким сочетанием поэт слегка меняет ритмический рисунок строфы, делая его волнообразным – «плещущимся».
Показательны и два других, ещё более простых на вид, восьмистрочных стихотворения: «Лебедь», написанное в 1980 г., и «Сияющее увяданье…» 2014-го. Они поставлены поэтом в один раздел книги, причём в относительной близости друг от друга, хотя в обоих одно «ведущее», многократно повторяемое слово – «сияющий». «Лебедь» – минута восхищённого созерцания:

Сияющее удивленье –
По тонкому сиянью вод
Сияющее сновиденье,
Сияюще светясь, плывёт.

Сияющее восхищенье –
Под блещущею гладью вод
Сияющее отраженье,
Сияюще светясь, плывёт.

Чувственный, зримый образ неторопливо скользящей птицы по водоёму, освещённому солнцем. Так же отчётлива звукопись, как в предыдущем примере, хотя здесь она в первую очередь призвана озарить «картинку», сфокусировать наше зрение, а не слух. ярко «светящиеся» согласные звуки [c] и [ш’], с переливами гласных, заключены в словах «сияющий», «блещущий», а также в слове «восхищение» – обозначении «сияющего» чувства. Но индивидуальный приём иной: упор на одно-единственное слово, через которое и вокруг которого разворачивается образ.
И другое стихотворение:

Сияющее увяданье,
А ты почему так пышно?
В блестящем твоём улетанье
Дыханье восторга слышно.

Сияющее твоё полыханье,
Сияющее твоё свеченье –
Сияющее твоё обещанье
Сияющего твоего возвращенья?

Посредством того же слова, обращённого прежде всего к чувству, поэт приглашает здесь не столько к созерцанию, сколько к размышлению, к созерцанию внутреннему… В стихах Казанцева много перекличек с другими поэтами, иногда они очевидны, порой зашифрованы, и обычно это не просто отсыл как знак созвучия, а свой особый портрет («Бунин в Париже», «Тютчев»), полемика или развитие идеи другого поэта. Здесь, как во всём остальном, Казанцев действовал очень тонко. Употребив в смысловом единстве всего два слова – «увяданье» и «пышно», неизбежно отсылающих к пушкинскому «Люблю я пышное природы увяданье», Казанцев обозначает любимую многими тему, от которой, однако, лишь отталкивается и выводит её в совершенно другой план. Минуя слово «природа» и не вводя ни одного растительного образа, тем не менее сквозь природный сияющий пейзаж он нацеливает наш взгляд на увяданье человеческое – возможно, впервые в истории мировой литературы без тени грусти и сожаления, без намёка на эту тень.
Лексическое богатство поэзии Казанцева не подлежит сомнению, его классические произведения разных лет также вошли в книгу «Взлёт», тем большего внимания заслуживают в ней такие стихи. И сказать, что «лексическая бедность» – свойство его позднейшей лирики, не получается, ведь даже два этих стихотворения разделяют почти 35 лет! Эту сущностную особенность в развитии поэзии Казанцева очень точно выразил поэт В.М. Петров в статье «Поэт светлой стороны»1, опубликованной в журнале «Молоко» в 2015 г.: «Возникает ощущение сознательного, установочного обеднения словаря и метафорической густоты, чтобы оставшейся горсткой слов можно было выразить нечто невыразимое». Такая установка «высвобождает энергию… избранных слов».
Простота, к которой стремился Казанцев, не имеет ничего общего с той, которая и с человеческой, и с поэтической точки зрения «хуже воровства». Казанцевская простота предполагает ясность выражения идеи, отсутствие туманностей и вычурностей, а в человеческом проявлении – ещё и скромность в притязаниях, отказ от гордыни и тщеславия. Казанцев отрицал простоту в смысле примитивности и наивности мышления, банальности, тем более глупости или грубости. Художественный смысл, движение мысли и проникающее чувство у него всегда не так просты, в отличие от «немудрёных слов и тем», не соблазняют доступностью.
Одно из значений слова «простой» в русском языке – «недостаточно отделанный»2. В. Даль приводит ещё некоторые: «порожний, пустой, ничем не занятый» или даже «без особых достоинств»3. Эти значения тоже присутствуют в нашей жизни и порой именно они ведут «не туда» «поэтических простаков», громыхающих словами и смыслами.
О своём понимании простоты Казанцев определённо и с улыбкой высказался в 2010 г.:

Всё это просто, очень просто,
Всё это очень, очень просто,
А то, что очень, очень просто,
Создать совсем, совсем не просто,

А если было б очень просто
Создать всё то, что очень просто,
О как всё просто было б, просто.
…Вот в этом-то и весь вопрос-то.

* * *

В жизненном общении Казанцев, как в стихах, был прост и доброжелателен, но всегда держал дистанцию; дистанция заложена и между любым его стихотворением и читателем. Этот промежуток создан не холодом или высокомерием, в нём нет вакуума и гулкой пустоты, там – воздух и необходимая свобода, оставленная им читателю и себе. Соприкосновение с его поэзией исключает панибратство, она автоматически ставит заслон как от лишнего умствования, так и от примитивных трактовок, всё надуманное не пристанет, будет отброшено. Менее всего к поэзии Казанцева применимо и понятие «задушевность»: «Своей души тенелюбивой/ Не выставлял я напоказ». Это поэзия сильного чувства (или, по словам самого поэта, «лирического напряжения мысли»4), уходящего в глубину.

* * *

Замысел итоговой книги Василия Казанцева выше и значительнее, нежели отбор лучшего. Она не просто итог жизненно-творческого пути, измеренный в поэтических вершинах, она не что иное, как биография духа – поэтическая проекция его восхождения. Всё основное, чего коснулись душа и ум поэта в течение жизни, главные состояния души и открытия мысли в их художественном претворении составляют её идейную основу.
Книга включает десять разделов, названия которых отсылают к стихотворениям разных лет: «Раскрывая книгу», «По тайге блуждает чая», «История – как время. Обратно не идёт», «Весть», «Счастья зов», «Облик», «Вечный ковчег», «А что милее красоты?», «Память, радость любви», «Ну, улыбайтесь же смелее». Хронологически произведения охватывают период с 1953 по 2018 год, 65 лет поэтического века. Всего их около 300, как новые, так и не раз публиковавшиеся в журналах и книгах – многие в новой авторской редакции.
«Взлёт» – своего рода лирико-философский роман, с ретроспекциями и перекличкой тем и времён, где жизнь героя проходит на фоне эпохи, не втягиваясь в неё. Хоть время в нём не линейно, каждое стихотворение строго на своём месте. Несмотря на то что высвечивание особенностей века никогда не являлось главной творческой задачей поэта Казанцева, сам век вполне узнаваем («От далёкой дороги усталый», «Это мы отразились в недвижных озёрах…», «Окопы старые оплыли», «Не виноват, не виноват…», «Бунин в Париже», «Метро» и др.). По этим произведениям видно, чем в первую очередь было для него то время и как он взаимодействовал с ним. Иногда век опосредованно предстаёт в неожиданных собирательных портретах («Фронтовичка», «Одинокий солдат», «Не жнёт, не пашет и не сеет…») или тонко просвечивает в таких стихах, как «С поля медленно шла, вечерело…».
В отношениях со своим временем и в выражении его Казанцев, действительно, очень «тих», и в этом ему как нельзя лучше подходит определение «тихая лирика», но, как всякий большой поэт, он перешагивает ограничивающую формулировку (в «тихости» Казанцева сомневался и критик Вадим Кожинов).
Итоговая книга поэта – это в первую очередь лирика философская. Размышления о человеке и его пути, без привязки к конкретной эпохе, но в неразрывной связи с родной землёй и природой, узнавание себя в их зеркале: «Открытие, открытие, открытье/ Земли, и неба, и себя, себя». Предельное обобщение черт, положений, поступков, пейзажей и – конкретика переживания и мысли. Сосредоточение на главном. Потому почти все вошедшие в книгу стихи свободны от имён собственных или освобождены от них в процессе переработки. Так, из стихотворения «Лошадь», написанного ещё в 1967 г., поэт убрал первую строфу, где животное называлось по имени: «Эта лошадь – по имени Домна…». Стало яснее, что это песнь вообще о крестьянской лошади.
Те же имена, что присутствуют, безусловно, знаковы, они – символы, как река чая, символ малой родины поэта, напитавшей его начала.
Надо сказать, в этом смысле – в смысле свободы от названий, типизации – ближе всего к итоговой стоят две последние книги поэта: «Избранные стихотворения» и «Восторг бытия», изданные в Томске соответственно в 2011 и 2017 годах. Композиционно, идейно их можно считать предшественниками «Взлёта».
Нет в книге «Взлёт» и стихов с посвящением, а одно стихотворение со временем даже утратило название-посвящение. Когда-то оно было адресовано Иннокентию Анненскому:

Принимаю как должное
От стремительных лет
Невнимание долгое,
Запоздалый привет.

И – внимание долгое,
Неминутный привет.
Принимаю – как должное.
Страха времени – нет1.

Названия больше нет, потому что давно уже и сам Казанцев понял, что стихи эти он напророчил себе, а кроме того – разве ни к кому больше не могут они относиться? что же до Анненского, он был и остался одним из самых дорогих сердцу Казанцева поэтов, и в книге «Взлёт» мы находим ещё одно скрытое послание ему, летящее сквозь целый век, из 2015-го года:

И льются с неба, льются волны света,
Всё льются с неба, льются волны света –
Сияющее солнце греет всех.
Всех греет Солнце. Всех. Всех. Всех.

Не потому, что судит так нестрого,
Не потому, что света своего
Ничуть не ценит, – потому что много,
Так много, много света у него.

Несомненно, это отклик на хрестоматийное стихотворение Анненского «Среди миров». Казанцев обычно не вторит, а полемизирует с любимыми классиками, но в его полемике столько мягкости, восхищения, столько мудрости и благодарности – за их уроки, за неразрывную поэтическую связь, за то, что всегда есть, от чего оттолкнуться ищущей мысли. Это «спор» не ради утверждения своей находки, он ради восполнения цельной картины мира, без которой невозможна истина, – оттого так легко предлагает поэт иное видение. Стихотворение Казанцева написано тем же размером, что и у Анненского, так же состоит из двух строф, в нём использован узнаваемый отрицательный параллелизм «не потому… (а) потому…», и оба поэта говорят о звезде. Только если Анненский, в надежде разрешить «тяжёлое сомненье», обращает свой взор к некой Звезде, «мерцающей» во тьме Вселенной, «Не потому, что от Неё светло,/ А потому, что с Ней не надо света», то Казанцев переводит взгляд на Солнце – главную для человека звезду, у которой тепла и света хватит на всех. Символизм Анненского остаётся загадкой, символизм Казанцева прозрачен, как льющиеся с неба «волны света».
Такой же отклик – восьмистишие «Нет, не скрывайся, не таи…», расположенное следом за стихотворением «Тютчев» и прямо отсылающее к классику.
Тютчев – ещё одно имя-знак в книге «Взлёт». Это философская поэтическая традиция, линия, которой наследует Казанцев в литературе. На Тютчева, в свою очередь, сильнейшее влияние оказал Гёте. Казанцев в своей книге отдаёт дань и великому немецкому поэту. В стихотворении «Прощай, учёный кабинет…» он ставит вопрос о счастье – от имени Фауста признаёт, что счастья нет. А рядом помещает стихи, где цитирует уже русского гения: «Поэт сказал: на свете счастья нет». Им обоим – Гёте и Пушкину – он ответит в этой же книге, противоположит им своё слово.
Казанцев наследует своим предшественникам в методе и главной теме, основной мировоззренческой установке, выраженной Тютчевым:

Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик –
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…

А дальше он ведёт эту тему своей дорогой и раскрывает её по-своему. Как верно заметил о Казанцеве доктор филологических наук, профессор Томского университета А.П. Казаркин, «в старой терминологии, это натурфилософская лирика», но «без наукообразности», это «философская лирика», но «без назойливой метафизики»1.
В отношении природы поэт – всегда созерцатель, не деятель в исходном смысле, не преобразователь. Казанцев в высшей степени талантливый созерцатель, он замечает малейшие изменения в природе, как в движениях своей – человеческой – души, которые часто являются ему отражёнными в природе. Неустанно вслушивается, вглядывается, проникает чувством, переживает мгновение за мгновением и при этом не хочет останавливать даже самое прекрасное из них, потому что душа всегда будет ждать ещё более прекрасного.
Соотнесение природных ритмов и проявлений с человеческой жизнью – общее место в мировой поэзии, её исходный код, и каждый поэт питается из природного источника. Даже когда перед читателем просто пейзаж, без какого-либо намёка на человека, ему свойственно сравнивать, сопоставлять. Лирический герой Казанцева всматривается в лица природы, ищет схожести, исповедуется ей, а она его выслушивает и тоже доверяет свои тайны, она его лучший друг и собеседник.
«Взлёт» начинается разделом «Раскрывая книгу». Буквальный, казалось бы, смысл его названия, перекликается со стихотворением 2006 года из того же раздела:

Я жду счастливейшего мига,
Минуты радостнейшей той,
Когда счастливейшая книга
Раскроется передо мной…

Что же это за книга? «Взлёт»? Любая другая из тех, что он любил? Казанцев был начитан, эрудирован, истинно образован. С отличием окончил историко-филологический факультет Томского университета, где получил фундаментальное гуманитарное образование. Он ценил свои знания и опирался на них.
Много читал, без книг не жил. Но он никогда не был целиком в книгах, не был «книжным» человеком. Подразумевать здесь только книгу в привычном понимании было бы слишком просто для такого поэта и слишком просто для «Взлёта».
Поэтому, углубившись чуть дальше в чащу страниц, мы находим ответ на этот вопрос в 2009 году:

По лесу с восторгом шагает
Весёлый лесной человек,
И книгу природы читает
Весёлый лесной человек.

Он книгу с восторгом читает,
Идя в озарённую тьму, –
И книга восторгом сияет,
Горячим восторгом сияет,
Безмерным восторгом сияет,
С восторгом раскрывшись ему.

Последняя книга Василия Казанцева чрезвычайно интересна и как поэтическое целое, и в контексте всего его творчества. В ней запрятано много загадок, хотя читается она легко. Легко воспринятые, стихи тут же мягко побуждают вернуться к началу, сами собой подталкивают к повторному прочтению. «Казанцев объёмен и широк в каждом… коротком стихотворении», – написал поэт Владимир Андреев в 2016 г. в статье «И невозможное – возможно», напечатанной в «Нашем современнике»1. Понимание этих стихотворений происходит постепенно, и часто чуть с запозданием они влекут за собой неожиданно сильный отклик чувства.
В книге зашифровано главное из жизненного и творческого пути поэта, приведшее его к «Взлёту». Каждый большой писатель, даже когда сосредоточивает внимание на болевых или характерных точках эпохи, неизбежно выходит на уровень более высокого обобщения и пишет о том, что присуще всем временам.
Казанцев же в этой книге пишет почти исключительно о вечном. Сквозь «вечное время» проходят одни и те же типы людей, сквозь вечное время идёт добро и зло, сквозь вечное время глядит на нас природа, а поэт остаётся верен себе.
Во внутреннем плане – это неустанное движение вперёд и вверх, по спирали: прохождение уроков, прояснение смыслов, укрепление чувств каждый раз на новом витке. Осмысленный круговорот жизни: «Отцветает одно, зацветает другое…». Отражена в книге и сама энергия этого движения, его траектория
(«Велосипедистка», «Фигурист», «Взлёт» и др.), и самое первое, ещё детское ощущение будущего полёта – в стихотворении 1978 года:

Я в кузов тайно забирался,
В комок сжимался на мешках,
Я на ходу за борт цеплялся,
Как плеть, мотался на руках.
……………………………….
И вот однажды в волнах гула,
В разноголосье страдных дел
Так на ухабе вдруг качнуло,
Что я над кузовом взлетел.

И окрылённо-цепкой силой,
Воздушной, лёгкой, ветровой,
Меня неслышно подхватило,
Листком взметнуло над землёй.

И над лесами и лугами…
И над разливами полей…
И над морями и горами…
И всё быстрей, быстрей, быстрей.

Быстрее самых быстрокрылых.
И легче самых легкокрылых.
И стынет кровь от ветра в жилах.
И всё вперёд, вперёд, вперёд.
Сквозь свет. Сквозь мрак. И вот – не в силах
Уже остановить полёт.

Это развитие исходного, данного, полученного от жизни в самом начале – от родной земли, родных людей, учителей. Учёность не увела его от главных истоков, напротив, помогла понять и о многом рассказать. Он спорил с учителями, что естественно для лучших учеников и необходимо для продолжения пути, и даже отступал от правил, хотя, как всякий взыскательный художник

Вдруг неожиданно представил
И отступление само
Как знак непозабытых правил,
Как след далёких, верных правил,
Как свет старинных, строгих правил,
Как блеск древнейших, вечных правил.

Казанцев – классик, целенаправленно совершенствовавший себя в традиции. Как яркий знак и доказательство тому – стихотворение 1978 года, открывающее книгу «Взлёт», оно из тех, что можно охарактеризовать используя слова В. Андреева, как «классическое по выражению и совершенное по форме».

Что прекрасно, а что безобразно,
Разберёт, не жалеючи сил,
Только время… Но время – пристрастно.
Разве ты – не во времени жил?

Разве времени вечное бремя
Ты не слышал, по жизни идя?
… Сам ты – разве не вечное время,
Отгремевших времён судия?

Произведение построено на антитезе, одном из любимых приёмов многих классиков, в том числе Тютчева. Известной и в целом справедливой мысли о том, что окончательную оценку всему вынесет время, поэт противопоставляет другую: «Но время пристрастно», – аргументируя её тремя риторическими вопросами. Время пристрастно, потому что оно – в том смысле, о котором здесь речь, – и есть человек, а ему никогда не быть до конца объективным. Так что не стоит сильно уповать на время, можно попытаться понять что к чему уже сейчас. Сам автор так и сделал, тщательно отобрав стихи для итоговой книги, и теперь приглашает читателя смелее входить в её пространство, и думать, искать, и выносить оценку. В конце концов, следуя логике диалектического единства, время разберёт и это.

1 http://moloko.ruspole.info/node/6178
2 Историко-этимологический словарь современного русского языка. – М., 2004. – С. 72.
3 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. – М.: «Русский язык, 1998, в 4-х т. Т. 3. – С. 512.
4 Из интервью с В.И. Казанцевым, помещённого на обороте сборника «Счастливый день». – М.: МГО СП России, 2004.
1 В.И. Казанцев. «Дочь». – М.: «Советский писатель», 1969. – С. 51 (в книге «Взлёт» это стихотворение приведено в новой авторской редакции).
1 Из речи д-ра фил. наук А.П. Казаркина, написанной специально к презентации книги В.И. Казанцева «Взлёт» и зачитанной на презентации в СП России 15 февраля 2022 г.
1 Журнал «Наш современник», №8, 2016 г.

Опубликовано в Новая Немига литературная №2, 2023