ДЕБЕТ С КРЕДИТОМ
– Мир – это тот же баланс: актив, пассив, сальдо, – сказал он.
Двое сидят в кафе, на столике сэндвичи, горячий кофе.
– Всё уравновешено, – говорит мужчина. – Вообще, бухгалтерия – это порядок и взаимосвязь, как в физике: если где-то исчезает, где-то прибавляется. Закон сохранения энергии. Допустим, дебет пятидесятого счета. Знаешь, что такое пятидесятый?
Женщина мотает головой, рот полон. Она аккуратно жует, чтобы не потревожить яркую помаду.
– Касса. Представляешь, обычная касса.
Мужчине весело от незнания собеседницы.
– А знаешь, что такое дебет?
Она снова мотает головой, аккуратно промокая губы салфеткой.
– Дебет – это приход. Допустим, пришли деньги в кассу – это дебетовая проводка. Выдали – кредитовая. Ничего, если закурю?
– Кури, – наконец говорит она.
Мужчина достаёт сигареты и затягивается.
– Как вспомню институт – эти «самолётики» со счетами, аж смешно. Тогда ничего не соображал – что к чему.
Улыбается.
– А я бы в кино сходила, – говорит женщина. – Давно не была.
Интересно, работает этот кинотеатр за углом? Кажется, «Мир».
– Слово-то какое – мир, – говорит спутник. – Грандиозное.
Бухгалтерия – тоже грандиозность, если вдуматься. Если кто в курсе.
Там главное – понять, ухватить суть. Когда пришёл после института, не понимал даже начисления, перечисления. Допустим, начисление делаем за предыдущий, а перечисление в текущем, то есть происходит задним числом, с отставанием. Это, конечно, если не авансовые платежи. С авансом тоже надо контроль. Отражаешь только начисленное, а остаток или долг идёт в сальдо.
– Кофе остыл, – говорит женщина.
– Может, немножко вина?
– Было бы неплохо.
Подзывает официанта.
– Сейчас проще, – говорит он. – Всякие программы, а раньше вручную, журналы всевозможные – по основным, по кассе, по дебиторам, кредиторам. Названия-то, какие – дебиторы. Чтобы понятно, это покупатели, а кредиторы – поставщики. Но те же покупатели могут быть и кредиторами, если аванс или предоплата. Так бывает. Сложная штука бухгалтерия.
Женщина сочувственно вздыхает.
– Это когда не знаешь, – продолжает он. – А на большом предприятии функции распределены. Каждый занимается своим участком.
– А у вас большое предприятие?
– Не очень.
– А ты главный?
– В смысле бухгалтер? Да.
– А сколько человек в подчинении?
– Одна сотрудница.
– Молодая?
– Средняя.
– Симпатичная?
– Так себе. Брось об этом. А ещё счета подразделяются на активные и пассивные, есть и активно-пассивные. Активных больше.
Вот, например, касса – может быть только активная. Это значит, что минуса по кассе быть не может. Представь, что в сейфе лежит вместо денег минус.
Смеётся.
– А сколько лет помощнице? – говорит дама.
– Чёрт её знает – может, двадцать с хвостом или тридцать.
– Молодая… – вздыхает она.
– Так себе. Можно анкету посмотреть.
– Зачем?
– Так просто. Не отвлекай. А ещё сложно, когда большой ассортимент, когда торговля, тогда идёт движение по складу. Всё надо учитывать, по каждой позиции. Здесь нужен отдельный человек.
– А у вас склада нет?
– Есть, но не розница, опт, потому проще. Не нужен лишний человек.
– А что вы женщинам дарили на восьмое?
– Шеф устроил застолье.
– А помощницу ты не поздравлял?
– Зачем? Так, на словах, конечно… Вино кислое. Лучше бы водки взял, – говорит.
– А мне ничего, приятное.
– У меня гастрит, повышенная кислотность. А остальное здесь уж очень кусачее, импортное, цены зашкаливают, ну, кроме водки местной.
– Так взял бы водки.
– Не подумал.
– Давай допью твоё, а ты закажи.
– Ничего, перетерплю. Может, проскочит. Сначала не хотел бухгалтером. Как бы жизнь сложилась? Сейчас понимаю, очень даже спасает. Везде нужны бухгалтеры. Без них никуда. Бывало, на нескольких фирмах сразу бомбил.
– И успевал?
– Там только к отчётным дням напряжёнка. А если не запускать, делать что-то каждый день – вносить данные, крутить оборотки, то вообще пару часов в день, не больше. А если предприниматели или простые общества, то там раз в квартал отчёт. И лучше сдавать раньше, потом очереди в налоговых, потерянное время. Так-то.
Подзывает официанта.
– Принесите, пожалуйста, сто водки, вот этой.
Показывает в меню.
– А я бы не разобралась в бухгалтерии. Так сложно. Послушаешь тебя, голова кругом.
– Да. Там разбираться надо. Но, если поймёшь, что к чему, тогда всё просто, даже удовольствие получаешь. Цифры, словно живые, они как закон сохранения энергии.
– Ты уже говорил.
– Да? Когда? Точно. Это такая математика, где ничто не пропадает. Если пропало, значит, по статьям баланса пойдёт свистопляска. Тогда держись. Увязнешь по самую макушку.
– Так, может, в кино? – говорит дама.
– В кино? Что-то не хочется. А, впрочем…
Рассчитывается.
– Зачем берёшь чеки? – интересуется она, глядя как он аккуратно прячет их в портмоне.
– Состряпаю отчёт, приложу документы, скажу – деловая встреча. Может, прокатит. Шеф доверяет.
– А если прихватит?
– Бухгалтерия – сложная штука. И для шефа тоже. Да и бумаг много.
Делает серьёзное лицо и трясёт указательным пальцем. Потом набрасывает пальто и поправляет у зеркала галстук. Ему не нравится её плащ. Больше подходит короткая жёлтая курточка, что была в выходной, когда на дачу ездили. Но стесняется сказать. Пусть как хочет, зато тихая, как бухгалтерия.
ТОРШЕР
Мама приволокла торшер. Жёлтый металл, фарфоровая основа, роспись под гжель. Канделябр на подставке. Запыхалась. Папа сразу скривил лицо и начал шептать проклятия. А мама извлекла из походной сумки ещё и бра. Тут папа не выдержал.
– Зачем это? – спросил он с той интонацией, которая для разогрева, как вирус, чуть прихвативший горло.
– Ты ничего не понимаешь, – сказала мама с хитрой улыбкой.
Потом добавила:
– Там был и палас, но я бы не унесла.
– Где был, как его, палас, – поинтересовался папа, хотя сам знал где.
– В универмаге, – сказала мама.
– Значит, ты взяла мои деньги, пошла и купила вот это? – сказал папа.
Деньги у них общие. Лишь в конфликтах папа проводил разграничения, но управляла ими всё равно мама.
– Не все, – сказала мама. – У нас была получка, взяла свои и твои.
Сдача в сумке.
– То есть, наши деньги ты потратила вот на это? – папа театрально развёл руками.
Он даже боялся произнести названия вещей, будто те могли вызвать духов или потусторонние силы.
– Ты ничего не понимаешь, – сказала мама и добавила: – Дремучий носорог.
– Да, конечно, я носорог, кто ещё? Ты же принцесса и балерина.
После чего папа надел ботинки и скрылся за дверью. И были слышны его шаги на лестнице, даже бег. Он всегда так поступал, когда расстраивался.
– Ой, дурной, – сказала мама.
Она поставила торшер в угол. Вкрутила три неяркие остроконечные лампочки и нажала переключатель, что на утолщении провода. Уселась на диван и стала пристраиваться к обновке. Начала с осмотра дефектов. По ходу поправила декоративную подушку, что постоянно присутствовала на диване. После смотрела в пустоту, скрестив на груди руки, и зачем-то вздыхала. Я пытался проследить взгляд. Там, в конце, было окно и силуэт соседнего дома. Ничего особенного. Потом мама взяла журнал – пробовала читать. В завершении достала из «энзэ» баночку растворимого кофе, вскрыла фольгу и пошла на кухню. Кофе пила тоже здесь же, в гостиной, оттопырив мизинец и удерживая дымящуюся чашку над блюдцем.
– Будешь? – спросила она.
Я кофе не пил, принципиально.
Когда вернулся папа – ходил он обычно к газетному киоску, что у магазина, или просто болтал с кем-то во дворе, – мама сказала:
– Садись, почитай свои газеты, посмотри, как удобно.
Но папа ушёл на кухню. А мама в недоумении пожимала плечами.
Отказался он и от предложенных щей с жирным куском свинины.
Когда мама попыталась положить котлету с макаронами, сказал:
– Я сам.
– Красивый торшер, – сказал я. – Только дорогой, наверное?
– Вот-вот, – поддакнул папа, разворачивая газету.
Мы ели котлеты с макаронами, а я думал, что вполне могли бы обойтись и без торшера, раз такая проблема.
– Сорок три рубля, – сказала мама.
– И ещё лампа, – добавил папа.
– Бра, – поправила мама.
Папа криво усмехнулся и посмотрел поверх газеты в мою сторону.
– Ешь, ешь, – сказал он и погладил меня по голове, явно сочувствуя мужчинам этой квартиры.
– Из-за денег портишь всем нервы, – сказала мама.
– Я ещё порчу нервы, – сказал папа, снова обращаясь ко мне, как к своему стороннику.
Он решил игнорировать растратчицу. Я не любил, когда они ругались.
– А может, нам и не нужен торшер? – спросил я осторожно. – Обходились же без него.
– Ешь давай и меньше разговаривай за столом, – сказала мама и подвинула тарелку, чуть ли не к моей груди.
– Все у неё виноваты, – сказал папа. – Я виноват и ты.
– Была бы у нас девочка, она бы меня поняла, – сказала мама.
– Я тебя понимаю, – произнёс я примирительно.
Обидно, что она приплела некую непонятную девочку.
– Вижу, как ты понимаешь, – сказала она обиженным тоном.
Мама ушла в комнату. А мы доедали котлеты. И папа ещё раз погладил меня по голове. Просто так. А я не знал, чью сторону принять.
К вечеру тучи рассеялись. Папа забрал остатки денег и спрятал в шкаф, под постельное бельё. Для порядка ещё раз махнул рукой с неприятной гримасой и уселся на дальний край дивана, где не было торшера. Мама включила телевизор. Шла международная панорама.
Диктор поставленным голосом рассказывал о студенческих волнениях, происках сионистов на Голанских высотах, о бедняках Америки.
Бездомных было очень жаль, а ещё того старика, что разбил палатку у Белого Дома и долго жил в ней без воды и тепла. А в перерывах, когда дикторы отдыхали, звучала музыка, похожая на всасывающую воронку Вселенной.
– Сядь в кресло, – сказала мама, пытаясь примириться. – Посмотри, как стало уютно.
Папа, не слушал, словно в доме был лишь он и телевизор. Ну, ещё и я.
– Да оторвись ты, – сказала мама.
Начала тащить папу в кресло силой, веселилась. Он упирался, пока не стало понятно, что женское эго не сдастся и исполнит задуманное. Тогда папа уступил и успокоился, а она достала инструкцию от бра и спросила:
– Как его вешать, не понимаю. Глянь.
– Дай досмотреть передачу, – сказал папа.
– Это на минутку, – сказала мама. – Твоя передача никуда не денется.
Он нехотя глянул в бумаги.
– Вот, и вот шуруп в стену.
– Когда сделаешь? – спросила мама.
– У тебя же торшер есть, – сказал папа едким голосом.
– Торшер – это сидя читать, а лёжа неудобно. Свет со стороны падает. Нужно журнал наклонять.
– Завтра, – сказал папа. – Всё завтра.
Потом они лежали на огромной кровати в своей комнате. Папа читал книгу, а мама пристроилась у него на плече. И было ещё много лишнего места у стены, где поместился бы я, даже раскинув руки. Они редко так прижимались, во всяком случае, давно не замечал. Когда следовало перевернуть страницу, мама приподнимала голову, чтобы освободить руку.
Было тихо и спокойно. Я ушёл к себе, забрался под одеяло и размышлял, что никогда не женюсь на той, которая думает только о торшерах и паласах. Мы будем другими, будем читать книги и вместе ходить в кино, или в парк есть мороженное. И ругаться не будем. Ведь это так глупо, ругаться из-за торшера. Мысли были приятные, и я незаметно уснул.
Торшер бессменно охранял гостиную, как постовой, в назначенном месте. Долго охранял. Даже когда что-то рухнуло, и откололась часть фарфора на «ножке», остался на боевом посту. Ночью он – одинокий солдат в самой тихой комнате. Молчаливый страж. Про него забыли, исчезли первые эмоции. Иногда он встречал гостей, что приезжали к нам. Тогда разбирался диван, и он трудился до темноты, наблюдал, как суетятся чужаки и гаснут окна в доме напротив.
Когда я вырос, торшер переехал в новую квартиру, которую родители получили от завода. Он уже не светил. Возможно, работал, но лампочки никто не менял. Так и стоял тихо, без дела.
А спустя годы, в один из летних дней, он оказался у мусорных баков. Было всё равно. Старьё выносили внуки, без сожаления. И это был лишь один из ненужных предметов в опустевшей квартире с невыветрившимся ещё запахом прежних хозяев.
НАЧИНАЮЩИЙ
Он был начинающий писатель и уже издал первую книжку в мягкой обложке, достаточно пухлую. «Это потому что формат малый», – так посоветовал издатель. И был прав. В таком виде книжка смотрелась компактно и выгодно. «Хорошо, если в дорогу», – думал он.
Правильное решение.
У него хранилось несколько экземпляров. Презентации не было, уровень не тот. Рано – посоветовали в редакции. Но несколько книжек он берёг, чтобы подарить близким или почитателям, с личным автографом.
С Машей он тоже познакомился на почве литературы.
– Вы талант, – говорила она. – Вас ждёт великое будущее. И вот эта ваша фраза…
Она зачитывала понравившийся кусок.
Он не верил настоящему, всё казалось неправдой, вычурным гигантизмом, но её слова грели душу. А может на самом деле что-то есть, может, не вижу, как и многие пишущие. А она – говорила и говорила. Сначала по электронной почте, правильно построенными предложениями, потом по телефону.
И однажды они встретились. Она позвонила во второй половине дня – узнала, как настроение, что пишется, какие литературные планы.
– Ничего особенного, – сказал начинающий писатель. – Сейчас депрессия, осень, и что-то с музой. Или со мной.
– Вам надо обязательно выходить на воздух. Вы выходите?
– Нет. Прихожу после работы и запираюсь, больше в себе.
– Нет, нет, нет, – сказала она. – Вам нужно выходить. Многие писатели ловили мысли в пути. Новые идеи. Лечились от депрессии.
Путешествовали.
– Даже не знаю, – сказал он.
– Давайте погуляем, – сказала она так просто, будто сто лет знала его. И её голос не терпел возражений. – Сделаем небольшое открытие.
– Давайте, – неожиданно согласился автор.
Они гуляли по парку, поднимали осенние листья, смотрели на багровый закат, и он чувствовал, что внутри что-то происходит. Что быстрее хочется к столу, к компьютеру – и писать, писать.
В тот вечер он на самом деле писал и, казалось, за несколько часов создал шедевр. Слова как чувства, думал он. Чувства как слова – красота, гармония.
– Чепуха какая-то, – сказал издатель, когда автор скинул рассказ по электронной почте. – Нет жизни, только юношеский романтизм. Вам сколько лет? – поинтересовался он.
В голосе чувствовалась насмешка, и автор попрощался, сославшись на неотложные дела.
Через два месяца они поженились. Торжества особого не было.
Взрослые люди. Расписались, потом посидели в кафе со свидетелями.
Она говорила об искусстве, писателях, картинах, театре, увлечённо, словно порхая. Свидетели поддакивали и налегали на горячее.
– Нет, вы послушайте, – говорила Маша. – Вот это, послушайте.
Доставала записную книжку и читала его цитаты.
Автор краснел, но было приятно.
Утром она сказала:
– Я жена писателя. Как это прекрасно. Это подумать только – жена писателя!
Да, это было прекрасно, но за этим последовало:
– Котик, чисти зубы, умывай лицо, тебе нужно приходить в себя и работать, работать. Ведь талант – это труд. Ежедневный.
Писатель согласился. Он сам знал, что талант – это труд.
Он сел за стол, включил компьютер, но ничего не получалось.
– Ну, что ты уже написал? – спросила она, внося на подносе острый запах кофе.
– Тебе, милый, – добавила она, протягивая дымящуюся чашку.
Писатель не любил кофе, но поблагодарил. Сделал глоток и понял, что очень трудно, не та атмосфера, слова не получаются, расплываются мылом. Не то настроение, потому что разобран после вчерашнего. Свадьба, выпили, пусть и немного, разве я писал после такого?
Он вышел из-за стола и улегся на диван.
– Что?! Что с тобой? – вскинула руки Маша, увидев лежащего мужа.
– Голова болит, – сказал автор.
– Да, отдохни, обязательно поспи. Дождись музы.
А потом добавила:
– А твоя земная муза сходит на педикюр. Можно?
Автор кисло улыбнулся и облегченно махнул рукой.
Он ещё несколько раз подходил к компьютеру, нажимал на клавиши, потом убирал буквы, снова нажимал. Затем размышлял о том, что подвигает автора к творчеству – работа или вдохновение. Как другие пишут каждый день? Каждый. А если трагедия, горе, тоже пишут? Вряд ли. И когда температура под сорок? Значит, про каждый день – это форма, обман, растиражированная ложь.
Ночью он спал хорошо. Они отвернулись друг от друга, будто прожили вместе много времени.
– Может, хочешь? – спросила она. – Не стесняйся, говори, тебе надо для творчества?
– Давай завтра, – сказал он, хотя не был уверен в этом.
Рассказ не шёл. Не те слова, не те мысли, не было искры.
Нервничал, и она чувствовала.
– Не переживай, – говорила жена. – Всё будет хорошо. Не получается сейчас, ну и что? Это ещё раз доказывает, что ты талант – нервный, импульсивный, а не ремесленник. Ты чудо. Я тебя очень люблю. Можно схожу с подругой на выставку? Там новый модельер представляется.
Он снова ложился на диван, запрокидывал голову и долго тёр глаза, до хруста.
История любви застыла в трёх абзацах. Не получалась. Вроде совсем недавно пережил её ещё и внутри. Вот, живое, бери и лепи. Но цеплялись пошлости – котики, зайчики, «чудесные настроения», и сюжет сворачивался в катастрофу. И герои неважные. Вроде пишу с себя и не понимаю, в чём дело, о чём это.
– Котик, ты снова не писал, – говорила она, по возвращении. – Ты закапываешь наш талант.
В её глазах появлялись слезы, а он готов был расшибиться в доску от своей несуразности. Что, почему, как ей достались такие трудности?
– Я знаю, знаю, ты сильный, – говорила она и целовала его в голову.
Прошло три недели. Не писалось, Маша страдала.
– Может, я тебя в сексе не удовлетворяю? – интересовалась она. – Ты стал какой-то замкнутый, даже внутренне агрессивный, я чувствую.
– Нет, – коротко отвечал автор.
– Котик, может, тебе сделать минет? – спрашивала она.
Он накрывал лицо подушкой и тяжело дышал.
– Тише, тише, – успокаивала она. – Всё придёт, всё будет хорошо.
Потом ложилась рядом и прижималась.
– Ты обязательно напишешь большой роман, как Хемингуэй или Фицджеральд, а ещё лучше, как Страут. Ты можешь. Ты лучший. О тебе будут говорить.
Мужчина поворачивался к ней чисто механически, но от услышанного становилось тошно. Как будто он должен родить ненавистного ребенка.
Он засыпал и гипнотизировал себя – выспаться, никаких кошмаров, даже снов, голова чистая, как летнее небо, и в нём золото солнца, золотое…
– Ты что будешь, сырники или овсянку, – говорила она утром.
Сырники, овсянка, пульсировало в голове. Потом снова – сырники, овсянка. Затем голос из коридора:
– Носки твои стирать?
И затем:
– Извини, что отвлекаю, котик.
Писатель теребил волосы и думал о том, что жизнь какая-то странная. Не сбалансированная. Что невозможно найти равновесие и компромиссы.
Потом звонил издатель, и автор нервничал:
– Работа идёт. Небольшой тупик, ну, тема новая, не сразу войти в колею, – говорил он.
Потом добавлял:
– Сроки. Да помню. Но не могу, когда нет души, если не цепляет.
Нет… Нет… Не могу… Стараюсь.
Потом клал трубку и массировал пальцами виски.
А она спустя время начинала:
– Ты пиши, любимый. Нам летом в отпуск. Можно, конечно, и здесь, в пансионат – «Здравствуй, старость», но хочется на Мальдивы или Сейшелы. По Европе проехать, в крайнем случае. Как тебе путешествие в Париж? У нас так и не было медового месяца. Ты там освободишься от кошмаров и напишешь что-то главное.
И он садился писать, понимая, что семья – это ответственность, и чем больше думал об этом, тем стремительнее исчезали нужные слова.
– Тебе очень повезло, – кричала она из ванны. – Меня добивались такие мужчины, видные кавалеры. А выбрала я тебя. Тебя! Слышишь?
– Иди к чёрту, – неожиданно сказал он достаточно громко.
– Что? – крикнула она сквозь шум воды.
Он испугался собственной решительности, накинул куртку и вышел на улицу.
Долго бродил по улочкам, которые знал с детства, останавливался у витрин, смотрел на отражение странного человека.
«Кто это?» – спрашивал себя. «Что с тобой произошло, незнакомец?
Какая несуразная фигура, волосы. Надо подстричься» – думал он.
Шёл в ближайшую парикмахерскую и, сидя в кресле, чувствовал нежные руки, что массировали мокрую голову. Закрывал глаза, и мысли становились чистыми, прозрачными, будто только родился.
– Вам как? – интересовалась мастер.
– Всё равно, главное, чтобы другое.
Придя домой, застал жену крайне расстроенной. Она долго молчала, глядя в пустоту. Мужчина гладил её по спине и пытался завести распущенные волосы за ухо.
– Зачем ты со мной так? – наконец сказала она.
– Как? – глупо произнес он.
– Вот так, без души, цинично, будто растоптал. И это за всё хорошее, что я делала?
Автор не понимал, о чём она, но на всякий случай сказал:
– Извини.
– Я тебе не нужна, чувствую. Не нужна. Ты мной тяготишься, перестал писать. Я не твоя муза. Не твоя.
– Ну что ты, что ты, – успокаивал автор. – Да, видно, я плохой.
Но всё можно исправить.
Вечером она ушла, хлопнув дверью, будто выстрелила из пистолета. Он же всю ночь работал. От злобы, обиды, ощущения несостоятельности. Писал, как в последний раз, иносказательно, вынося личные обиды в контекст героя.
Утром отослал в редакцию и упал на постель. Нет, нет, буду сильным, сказал себе, вытирая подушкой влажные глаза.
Через два дня ожил телефон. Она, решил автор и с волнением метнулся в коридор.
– Ну вот, – сказал издатель. – Чувствую твою манеру, остроту.
Прекрасно. Говорят, ты женился?
– Да, – коротко ответил автор.
– И всё в порядке?
– Всё в порядке, – сказал автор.
– Злые языки, – сказал издатель. – Это бывает, когда талант.
Вечером позвонила она и спросила:
– Ты писал?..
Опубликовано в Эмигрантская лира №4, 2022