Перевод с башкирского З. Буракаевой.
Портниху Фарзию знали не только в родной деревне, но и далеко за ее пределами. О ее мастерстве слышали и молодые женщины, и невесты на выданье, и только начинающие кокетничать с парнями девчушки-подростки. Весь день скрипели дверные петли в ее доме, напевая наскончаемую мелодию. Приходящие предлагают на перебой: «Енгей [1] , давай мы воды натаскаем, белье постираем, садись скорее за шитье! Все что надо по дому сделаем, лишь бы руки твои были свободные». На любую работу готовы деревенские модницы, хотя и у самих дома работы – до самой ночи, еще и дети, за которыми нужен присмотр, но кто еще, кроме Фарзии поймет с полуслова, какой фасон тебе нужен, кто скроит платье по фигуре так, что оно станет самым любимым в нехитром гардеробе красавицы!
…Сегодня собрались деревенские бабушки на посиделки – всех созвала Фарзия. Потягивали чай из блюдец, молодость вспоминали. Эх, и не поймешь, была ли жизнь стремительным ручьем или резвым ветром… Во сне это было или наяву… Казалось, совсем недавно они были полны желания жить, поднимали свое хозяйство, соперничали друг с другом в мастерстве и усердии.
Свежесобранный мед источал аромат липы, стол ломился от августовских ягод, пирогов и лепешек. Бабушки расположились поудобней на “урындык”е – широкой, деревянной тахте, принялись за угощение, стали неспешно пить чай и так же неспешно разматывать клубок воспоминаний… Фарзия тем временем достала сшитое ею лоскутное покрывало. Волшебство этого покрывала было в том, что лоскуток его был чей-то историей, а все покрывало в целом – историей той, ушедшей, деревни. Что труды местных краеведов и передачи по телевизору!
Лоскутная история была гораздо живей и правдивей! Многие узнали свои лоскутки, всех покрывало задело за живое!
– Сидел бы кто в те времена и наши рассказы записывал, – растроганно вздохнула Хатира. В деревне ее звали красотка Хатира. – Какие были годы…
Сказала – и тут же по привычке поправила платок, сдвинув его назад.
– Дал бы тебе твой Иргали записывать! Тут же приковылял бы на своих трех ногах. Ему вспыхнуть – как дровам ольховым. Примчался бы – да как ударил костылем бы по столбу калитки: расщебетались мол, подружки, хлеба разжевать не можете, а сами все туда же – любовничков бывших перетирать, в историю их вписывать… Позволил бы он тебе, как же…
– В молодости он так не ревновал, – стала оправдываться за покойного мужа Хатира.
– Да не рассказывай сказки. Иргали не ревновал? А не он спилил яблоню за вашим домом? Показалось, что кто-то стучит к вам в окно, – шутливо присоединилась к разговору Гульяухар.
– Всякое бывает в молодости… Зато никому не позволял сплетничать про меня, и сам не обижал. А то, что слегка ревновал, – пустяки. Твой тихушник Сайгафар, тот тоже плечами поводил, когда сердился. И тебя одну надолго не отпускал. Тут же являлся следом.
– Да отпускал, почему же… Я сама не особо по гостям ходила. Детей полон дом, времени, как всегда, не хватает. Только к Фарзие и сбегаешь, по делам или посекретничать. Все же из одной деревни, и через мужей породнились, – голос Гульяухар отчего-то задрожал. Но она, по обыкновению, сдержала себя: стиснула губы, словно задержала лишние слова. «Наша невестка Гульяухар камня за пазухой не держит, что на уме, то и на языке», – так ласково приняли ее в деревне мужа.
И вправду, вся в движении, вся в заботах, а сама не унывает, смеется, щебечет о своем, жемчужными зубками сверкает… Но чем старше становилась, тем больше замыкалась, часто грустила, и совсем ушла в себя после смерти Сайгафара.
Слова своей землячки подхватила и Фарзия:
– Зашел бы Сайгафар езнэй [2] , а мы его тут же за стол усадили бы, пригласили чаю попить из забытого самовара. Показали бы ему лоскутное покрывало, велели бы найти свой лоскут с «йыртыш» [3] . Вот бы он умилился…
– Да разве он отказался бы зайти к тебе, Фарзия килен [4] , с удовольствием бы зашел, – тихо и задумчиво проговорила Гульяухар.
Сказала и чуть потянула покрывало на себя, разгладила на коленях и осторожно погладила ладошкой лоскуток на самой середине. Будто незаметно для других, оживила свои самые дорогие воспоминания.
– Фарзия килен, это платье было особенно красивым. Рукава фонариком, в талии заужено. А когда кружилась в танце, эти воланы волнами ходили… Девять же было воланов?
– Нет. Ты вначале хотела девять, а потом захотела двенадцать. Чтоб немного выглядеть плотней. Эх, годы молодые… Сколько трудов нам стоило хорошо выглядеть… А я, наоборот, не любила свое полное тело, все ужималась…
– Сайгафар покупал ткани от души. И сам мне потом советовал, как соберемся куда, – надень вон то платье или другое. А лоскут-то какой новехенький…
– Это главный лоскут в покрывале. Остальные уже под него подбирала.
– И вправду! – подхватила ниточку беседы Гульсибар. Она сумела сохранить до этих дней свою детскую наивность и открытость, всегда находила, чем восхититься. – Остальные лоскуты так подобраны под этот главный, чтобы он выглядел ярче. Посмотрите-ка, подруги, словно все лучики от главного лоскута идут!
– Умение сочетать цвета – это дар Фарзии… Посмотрите, как половинки в квадрате расположены – вроде лоскуты разные, а как друг к другу прилажены… Вот так, подберешь свою половинку, будет всем глаз радовать, как в покрывале Фарзии… А не подберешь, словно песня, спетая без души, – проговорила Асия и снова склонилась над покрывалом. Она еще молодой ушла от первого мужа, делала попытки завести новую семью, но, как говорится, утром не повезло – вечером не свезет, вечером не повезло – и вовсе не свезет, вот и решила посвятить жизнь детям. Да только опять все не так: сын сбился с пути, до сих пор не может в колею войти.
Видать, Насима захотела отвлечь Асию и постаралась быстро увести разговор в другую сторону.
– Не думай о горестном… Ни у кого теперь сосуд печали не пустует… Нам остается быть благодарными, что в такие лета можем к подруженьке Фарзие своими ногами дойти, что своими руками берем эти лакомства, да еще и вкус их чувствуем.
– Положить бы счастливые мгновения жизни, словно лоскутное покрывало Фарзии, на самое дно сундука, да и вытаскивать бы их, когда хочется… Чтобы не выцветали и не изнашивались. Вот как этот лоскут с моего платья… – Асия будто не слышала слов Насимы, устало вздохнула и продолжила. – Магадей ведь любил меня, сама его страсть загасила. А другие уже были заплатками. А в сердце – мой первый. Его суровый характер воспринимала как холодность, истрадалась вся, металась, внимания, видите ли, мне не хватает… А он все в сердце вбирал.
Давление было высоким, так из жизни и ушел из-за этого давления… А сколько было счастливых минут. Похоже, я никогда не прощу себе капризы, которыми его изводила…
– Как говорится, что было, то было. Зачем теперь наказывать себя за прошлое?
Такая вот судьба, веление Всевышнего. Нельзя жить прошлым. Остатки жизни нужно провести в благодарности за каждый новый рассвет, за каждую новую весну.
Теперь уже не прожить столько, сколько прожито. Давайте смотреть на красоту мира, пока глаза не устанут, свежесть мира пить словно чай, – тихо и сдержанно попыталась возразить Рамзия.
– Именно так, – ответила Асия, и, словно смахивая с себя всю тяжесть на сердце, двумя руками погладила лицо, и снова принялась изучать лоскутки. Один конец покрывала был на коленях Фарзии. Она и перехватила вожжи беседы, указывая на самую середину.
– Помнишь, енгэй, как тебя сватали?.. Вот он – лоскут с «йыртыш». Ловко мы тебя тогда спрятали… – Фаризия показала цветной лоскут Гулъяухар.
– Надо же, невестка Фарзия! Давеча сказала о «йыртыш», так по сердцу словно полоснула, ищу сижу – покрывало-то вон какое большое получилось… Помню твой смех колокольчиком на всю комнату, когда Сайгафар эту ткань порвал с первого взмаха. Так тебя и прозвали с тех пор «невестка-колокольчик».
– Так это с тех пор? А я-то думала, что когда я сама колокольчик на дугу приделала к твоей свадьбе. Говорили – нельзя, колокольчик должен прикрепить самый младший брат невесты, самый любимый, но я так и не дала никому – все самой надо, все самой…
– Так этим ты и приглянулась нашему Нурисламу кайнеш 5 . Спустя какое-то время поехали сватать и тебя. – Голос Гульяухар стал тише и грустней. А Фарзия, еще раз давая понять, как она рада, что все именно так и случилось, оторвала взгляд от покрывала и радостно кивнула. Затем принялась искать глазами еще один лоскут, наклонилась и указала на него Гайшуре.
– А этот узнаешь, бикэс [6] ?
– Ах, надо же… Я провожала Мурадыма в армию. Вместе с обещаниями вложила в его горячие ладони свой платочек. А Мурадым протянул мне сверток. Пришла домой, развернула – а там отрез на платье. Да, верно, он самый и есть… Так я полюбила это платье! Может, потому и не могла больше ни на кого смотреть, дождалась его… Фарзия, милая, вот и напомнила ты мне такой прекрасный момент жизни, – сказала Гайшура, радуясь возможности распустить свой клубок воспоминаний.
– Да ты и не посмотрела бы на других. Рассказывали тогда, что Мурадым нашел тот самый родник любви, напоил тебя и крепко привязал к себе.
– Было дело. И меня с собой звал. Говорил, давай сходим вместе. А с чего это я пойду? С неженатым парнем, за тридевять земель, как говорится… Вот он и ушел один, а воду принес мне в бутылочке.
– Мурадым кайнага [7] умел быть настырным.
Для всех подружек у Фарзии был свой гостинец – яркий лоскуток из их жизни.
И она обратилась к миловидной бабушке Гульзайнап. Она так красиво состарилась, улыбка не сходила с ее лица, взгляд искрился и словно осыпал блестками счастья.
– Ты помнишь, как вбежала ко мне с этой тканью, Гульзайнап бикэс, милая?
– Фарзия указала на еще один лоскут. «Их, сноха, всю картошку сама прополю.
Только надо бы успеть к свадьбе подруги», – щебетала ты. «Надеюсь, не свадебное платье?» – спрашиваю ее с изумлением. «Эх, сноха, все ты понимаешь с полувзгляда. На свадьбу подруги поверенным жениха приезжает один парень. Хоть бы Всевышний распорядился так, чтобы он стал моим…» – «А картошку и прополешь, и окучишь?» – поддеваю ее. «Да что там окучить! Даже выкопаю потом…
Всю жизнь буду должна…»
– И кто это был, Гульзайнап, если не секрет?
– Да он сам и есть. Канзафар, отец моих десяти детей.
– Ох, какая ты настойчивая! Фарзия ничего не рассказывала, только сегодня решилась все открыть.
– Да не только настойчивая. Наша Гульзайнап – просто умница. Охомутать мужчину не так и тяжело. А жизнь достойно прожить – вот где наука. Как ты сумела держать в оглоблях этого дикого жеребца Канзафара, как заставила в рот себе смотреть?
– Не соглашусь я с теми, которые твердят, что за мужьями глаз да глаз нужен.
Если сам не осознает, то никакие ухищрения жены его в узде не удержат.
– Так держать в узде то и означает: вникаешь в мужнин характер, а потом то дергаешь за уздцы, то ослабляешь поводья. А как начинает дергаться, так можно крепко натянуть.
– Не говори, корова взбрыкнется – жеребца перегонит, – добавила Рамзия.
Старушки тихо засмеялись.
– Канзафар и сам был мудрецом. Оба вы были, на счастье своим детям, разумными. Кто считается друг с другом, те и живут в согласии, – похвалила подругу Гульяухар.
– Не зря в деревне и Сайгафара, и Канзафара называли старейшинами. Сайгафар никому в жизни дурного слова не сказал. Ты тоже была счастливой в браке, Гульяухар.
– Потому и в теле ты осталась такой же легкой и стройной, какой была в невестах.
– Тут есть и заслуга Фарзии.Что ни говори, а для своей землячки она старалась шить лучше, чем остальным. Все твои платья нахваливали, налюбоваться не могли!
– С такой фигурой, как у Гульяухар, хоть в рогожу завернись – и то будешь нарядной. А как пустится в пляс, так Сайгафар вокруг все кружил и бил в ладоши.
– Господи, уже год прошел, как Сайгафар ушел в мир иной. За ним вслед и Нурислам нас покинул…
– Да, вот так друг за другом и ушли. А с Асмабикой что случилось? Поторопилась. Всех нас была моложе. Оставила свояка одного…
– Я и свояка приглашала к нашему столу, но он сказал, что ноги болят, не придет.
– Не посчитайте за сплетню, примите за назидание. Хоть и нельзя говорить такое на посиделках, все же выскажусь. Все мы наслышаны о вспыльчивом характере свояка. А покойная Асмабика в себе все держала. Человека не проклятие чужое добивает, а горькая обида на него. У подруженьки в ту пору на коленях – малыш, в обеих руках – по малышу, в утробе – малыш. А свояк так и не сумел усмирить свою похоть. Вот такие мужья-кобели или же болеют до своего исхода и вынуждены жене в глаза умоляюще смотреть, или жены их рано покидают и зависят они от доброты других.
– Женщины сами его забаловали. Такой был красавец в молодости.
– Господь дает красоту как испытание, а потом все возвращает сполна.
– Почему-то Асмабика все это терпела. Не сумела поставить себя. Таким, как ее Аитбай, стоит только показать свою слабину… Бедняжка, любила, вот и дала себя унизить…
– Асмабика своими печалями с другими не делилась, чтоб не показывать свою слабость перед детьми, не плакала. Глотать обиды – глотать огонь, говорят в народе. Вот этот огонь и выжигал ее здоровье.
– Так о своей беде так просто не пойдешь по улице рассказывать, – возразила Насима.
– Надо делиться с теми, кто может принять твой тайну. Кто скрывает тайну – тот скрывает хворь. Нельзя в себе копить неприятности. Ты же передаешь душу свою по наследству. Если в душе узелок, если желчь копится, то и губит твое здоровье, и будущему поколению ты передашь страдающую душу.
После этих слов Аклимы, которая была из рода знахарей и провидцев, Гульяухар вдруг посмотрела на Фарзию пронзительно и стала неспешно говорить:
– Мысли ты мои прочла, Аклима, милая. Вот с самого начала нашей встречи сижу и мучаю себя – поведать вам свою тайну или нет. Да пусть не осудит меня мой Сайгафар… Всю жизнь держала в себе этот секрет. А теперь он перестал быть чувством, теперь его можно и в руках подержать… В паспорте Сайгафара нашла стихотворение, которое посвятил он золовке Фарзие… Вот уже год…
Эти слова подействовали на всех так, словно прогремел гром и молния ударила не в небе, а прямо посреди комнаты. Гульяухар, которая любила и детей своих, и внуков какой-то особенно трепетной любовью, видать, не хотела оставлять в наследство свою страдающую душу. Да не останется в душе узелков, да освободится душа от страданий, подумала она и решилась открыть всем самое сокровенное, что хранил в себе ее супруг. И пока женщины не опомнились, начала читать наизусть:
Мою осень, мою зиму,
Превратила ты в весну,
Смех твой – звонкий колокольчик,
Душу притянул мою.
И нежнее стали песни,
Слаще стала вся еда,
Смех твой звонкий и беспечный
Я запомню навсегда.
И последнее желанье,
Господи, исполни мне
До скончанья дней бы слышать
Колокольчиковый смех.
Все бабушки, сидящие вдоль скатерти, накрытой по старинному обычаю тут же, на деревянных широких нарах – разом затихли. Все незаметно взглянула на Фарзию. Лицо Фарзии порозовело, но чувствовалось, что для нее это не было ошеломляющей новостью. Спустя время миловидная, чувствительная Насима вытерла слезы и попыталась выйти из неловкого положения:
– Так может, они посвящались и не Фарзие…
– Так ведь это он называл ее золовка-колокольчик.
– А ты сама, Фарзия енгэй, знала об этом?
– Чувствовала. Но никому не давала знать, даже самому Сайгафару.
– А Нурислам наш чувствовал это?
– Перед смертью позвал к себе и сказал: Фарзиюша моя, женился я по любви, жили прекрасно, спасибо тебе. Иногда задумывался, а любил ли я тебя так же сильно, как Сайгафар? Замечала ли ты, а может, и времени не было заметить – будто внутри него свеча, и как только завидит тебя, эта свеча разгорается… Все его лицо прояснялось. Не думай, что я ревновал тебя. Я тоже… – он хотел еще что-то добавить, но тут силы покинули его. «Я благодарю тебя за все. Даже не вздумай так рано покидать нас, мы еще поживем», – стала я успокаивать его, но он уже закрыл глаза.
– Смотри-ка, и Нурислам чувствовал это.
– А ты сама, Гульяухар, только об этом догадалась?
– Так я все чувствовала по его дыханию, по его взгляду. Разве страсть подчиняется разуму? Нельзя вынуть из человека сердце и заменить его. Но все же Сайгафар умел жить разумом. Пытался скрыть чувство даже от себя самого. У человека искреннего что в душе, то и на лице. Догадывалась и моя свекровь.
Все же сын. Свекровушка, как увидит, что лицо Сайгафара меняется, нарочно приговаривала: «Ох уж этот колокольчиковый смех, такой чистый, ну никого не оставит равнодушным…»
– Ваши семьи были самыми дружными, вся деревня вами восхищалась. И дети ваши общаются, словно родные.
– А что мешало нашей дружбе? Покой Сайгафара никто не нарушал, слава Богу. Так и жил, думая, что никто ни о чем не догадывается.
– Уж тебе, Фарзия, всех благодарностей будет мало. Сколько чувств ты раскрыла своим покрывалом. Каждый лоскут – чья-то сокровенная тайна…
И бабушки вновь стали садиться поближе к вскипевшему только что самовару.
– Как соскучились мы по вкусу самоварного чая. И что же нам теперь не до самоваров? – Старушки стали протягивать свои чашки. И пока потягивали они неторопливо чай из блюдец, посматривали на разложенное на диване пестрое лоскутное покрывало, где у каждой был свой сокровенный лоскуток. И лоскуток этот дарил им ощущение счастья.
Примечания:
1. Енгэй – по башкирскому обычаю, всех называют по родственным терминам, даже если кто-то не является прямым родственником. Скажем, если девушка вышла замуж за парня из другого села, то не только младшие братья и сестры мужа будут называть ее “енгэй”, но и все, кто по возрасту младше мужа в этой деревне. Таким образом, по родственному термину, называемому после имени, можно было сразу узнать, кто кому кем приходится, кто свой в этой селе или роду, а кто – новый родственник и по какой линии.
2. Езнэй – муж старшей сестры, шурин. Но так будут называть его все, кто младше его жены в ее родном селе или среди ее родственников, даже самых дальних.
3. «Йыртыш» – старинный свадебный обряд. В разгар праздника невеста сбегает от жениха и прячется в доме своего брата. Здесь незадачливого жениха уже поджидают подруги и родственницы невесты, а также жены старших братьев, снохи, с красной тканью. После шуточного и долгого выкупа, жених должен наступить на натянутую ткань так, чтобы резко порвать ее надвое. Йыртыш – от слова «йыртыу», то есть «рвать на части». То есть олицетворяет предстоящую брачную ночь молодоженов. Ткань будет использоваться на следующий день во время «йыртыш сэйе» – чаепития для женщин. Ткань делят на много лоскутков и дарят каждой гостье.
4. Килен – невестка. Если девушка вышла замуж за парня с соседнего села, то так будут называть ее не только родители мужа и старшие родственники, но и все, кто в селе старше ее. То есть она является невесткой для всей деревни, а не только для конкретной семьи.
5. Кайнеш – младший брат мужа. Так называют всех младших братьев, даже самых дальних родственников.
6. Бикэс – младшая сестра мужа. Называют всех младших сестер, даже самых дальних родственниц.
7. Кайнага – старший брат мужа.
Опубликовано в Бельские просторы №3, 2018
