В поисках тепла
Южный ветер вздохнул, и дожди пришли в город у моря, спящий под снегом.
Короток снежный век. Век первого снега — тем более.
Падал, летел, кружил, выманивал из домашнего тепла, обещая что-то несбыточное, несусветное — и исчез, не оставив ничего, кроме мутной талой воды и растерянности.
Снег второй не заставил себя ждать — сошёл с небес, осыпался колкими иглами ледяного дождя, но опомнился — сжалился и к полуночи стал мягче, теплее.
Второе сошествие радует не так, как первое.
Облачаясь в белое, город тонет в иссиня-чёрном, жёлтом, зелёном, и иногда — в красном. Белый — хранитель цвета, хранитель радуги.
Выйти бы в снегопад, пройти под радугой и сквозь, на миг стать счастливым — да и остаться им, сохранив неуловимое эфемерное ощущение беспричинной радости — счастья — тепла.
Возможно ли?
Мечемся, бросаемся туда, где тепла нет и в помине, где свет ярче, где веселье так похоже на радость, но не радует, и не согреваемся, не становимся счастливее.
В жизни намешано множество цветов и оттенков, и в чёрном не разглядеть с первого взгляда голубое и зелёное, и серый далеко не всегда лёгок — жемчужен и серебрист.
Всё открывается лишь под определённым углом зрения. Угол зрения и точка у каждого свои, и видится каждому своё.
Акации, чайки, львы и грифоны, кариатиды и атланты, булыжные мостовые и мосты, маскароны, меандровые побеги на стенах старых домов, вязь балконных решёток, ворот, колодцы, чудом уцелевшие в старых дворах, галереи, тени на ступенях мраморных лестниц…
Летящие трамваи, троллейбусы, лениво плывущие в потоке авто, люди — всегда спешащие и всегда опаздывающие. Всё это — Одесса, яркая, пёстрая, живая.
Всё это — жизнь.
Моя? Быть того не может.
Стоя у окна, ловлю ускользающие слова, смотрю, как заносит снегом мой маленький двор, как исчезает надпись на странном сооружении без названия — строчка из песни о лучшем городе на земле и рисунок: Воронцовский маяк, чайки над морем, над миром…
Есть город, который я вижу во сне…
Вот и многоточие замело, и дорожки во дворе.
И город, который я вижу во снеге.
Переменная облачность
Двадцать непринятых звонков от тебя на твоём телефоне.
Где-то на грани сна и яви набираю заученный наизусть номер, и сквозь помехи, свист и хрип эфира?
Так бывает, когда настраиваешь радиоприёмник, ловишь волну; кто помнит, как это было, поймёт.
Слышу родной голос.
Вижу записку на столике.
Читаю, окончательно просыпаясь.
Между этой запиской и сегодняшним сном расстояние в четверть века.
Измеряю время привычными земными мерками.
Что ты хотел сказать, о чём предупредить, от чего предостеречь?
“Что-то вы загуляли, мои бесценные…”
Мы часто писали друг другу такие коротенькие записки, уходя из дому.
Сегодняшний сон скомкал огромный отрезок времени, оставив твой голос и записку.
Откуда-то вырвалось вечное цветаевское:
“Пора снимать янтарь, Пора менять словарь, Пора гасить фонарь Наддверный… ”
Вместо наддверного фонаря гашу свет, оставленный на лестнице на ночь — забыли с вечера выключить.
Низка янтаря рассыпалась давным-давно.
Перебираю медовые бусины, рассматриваю.
На первый взгляд — одинаковые.
На второй и на третий — разные.
У каждой свой рисунок внутри. Потаённый.
Всё, что осталось от низки янтаря, подаренной когда-то тобой, тридцать три бусины.
Сколько их было в той низке — не сосчитать теперь, да и ни к чему.
Мои остались со мной. Чужие — рассыпались, раскатились по земле.
— Надо перенизать, — повторял ты. — Нитку хорошую найду, воском пропитаю…
Не успел.
Меняю словарь. Меняю фотографии.
На одной грифон весенний, майский — остался от вчерашней прогулки.
На другой я — фотография, сделанная Катей.
Год тому назад она подарила мне весенний праздник, подтверждая ещё одно вечное цветаевское: любовь — есть действие.
В подаренный день часто заглядываю, пытаясь отыскать саму себя.
Или, хотя бы, след от той меня, ещё живущей надеждой.
За окном новый май.
Пробуждается виноградная лоза.
Небо над городом тревожное и хмурое, с проблесками синевы.
Переменная облачность, как и было сказано.
Жить настоящим, дышать — прошлым
— К морю?
— Если ты настаиваешь.
— Ты не хочешь?
Представила сколько людей, изголодавшихся по солнцу и небу, по удивительному чувству свободы, которое можно испытать только здесь, стоя на краю земли, на влажной песчаной кромке, отправится сегодня к морю, преступив карантинные границы и меры.
Да и кого в Одессе испугаешь карантином.
Само слово настолько тесно вплетено в историю города, что стало своим, привычным.
И звучит, позванивая, как старинный брегет с боем.
Карантинный спуск. Карантинная гавань. Карантинная стена.
Карантинный мол.
Но мне нужно только моё море. И чайки.
И никого, кроме моря и чаек.
Никудышний из меня компаньон для совместных походов на пляж, для трёпа о том, что бы такого съесть, чтоб похудеть, для времяпровождения, времяубиения.
Я не хожу на пляж.
Я иду к морю.
В радости и в скорби.
Чтобы слушать, смотреть, говорить. Без слов.
И даже смерть не разлучит нас.
— Очень хочу. Но не сегодня.
Не сговариваясь, идём по улице Льва Толстого — на Соборку, оттуда в Горсад, где вовсю цветут “иудино дерево” и каштаны.
Заглянув в гости к грифону, переходим по Тёщиному мосту — на Приморский бульвар.
Мост раскачивается. Зыбкость его — самое постоянное состояние.
Порт — как на ладони. Всё, как обычно. Почти.
— Стоп. А ежемайский снимок с грифоном?
— У меня тысяча таких снимков. Ну не тысяча, ладно. Но сто точно наберётся.
— Значит, будет сто первый. Возвращаемся, пока люди не налетели.
Людей нет поблизости.
Они гуляют во вполне обозримом отдалении, в основном по двое, реже по трое.
И все без масок. Почти все.
У некоторых маски закрывают подбородок.
Так удобнее. В любой момент её можно поднять на нос.
Только сейчас, дома, рассматривая то, что наснималось на ходу, поняла, что страшно устала. И очень соскучилась по городу, в котором живу.
В который проросла, как прорастают лишь в родные и любимые города.
Мы в них. Они — в нас.
Болью. Радостью. Бедой и счастьем.
Вот она, тень от завтрашнего дня над цветущим “иудиным деревом”, над портом, над молодой беспечной зеленью весенних улиц и бульваров.
Над нашим домом.
Надо мной и во мне.
Тень от второго мая 2014.
— Переменная облачность…
— Вся наша жизнь теперь сплошная переменная облачность.
Неторопливая весна
В нынешней неторопливой весне есть свой, особенный смысл.
Осторожными, едва уловимыми мазками пишется апрельское полотно, и каждый новый штрих заметен, лёгок и невесом, и можно, никуда не торопясь, наблюдать, как изменяется холст и ощущать себя там, внутри каждого мазка, каждого оттенка и цвета.
Холодная весна позволила увидеть, как пробуждается цвет на персиковых и абрикосовых деревьях, как открываются бутоны первых весенних нарциссов и тюльпанов, по одному, никого не догоняя и не обгоняя, как осторожничает миндаль на углу Купального переулка и Черноморской улицы — Очень Осторожный Одесский миндаль.
Всё живое, истосковавшись по теплу, тянется к солнцу и свету.
И я за ним, из апреля в май, неторопливо, тихо, осторожно, улиткой, попавшей в ловушку линий судьбы, жизни и смерти, в вечную триаду: рождение – жизнь – смерть, в вечном поиске смысла, которого нет.
“Нелепая смерть”… прозвучало в ночном разговоре.
Не бывает нелепой смерти.
Вот жизнь может быть нелепой, — хоть и всегда права.
Но и то, и другое в руках Господа, сколь бы громогласно ни кричал человек о своём могуществе.
Улитка на ладони замерла.
Она в моей руке, вроде бы…
Но обе мы в руках Творца.
Опубликовано в Гостиная 2021
