Ирина Иванченко. НАД НЕЗАШТОРЕННОЙ АЛЛЕЕЙ

ТИБЕРИНА

Там крылья ставней бились на ветру
в силках стены над улочкой окрестной.
Я вспомню всё, когда опять умру
в твоих руках и в памяти воскресну, –

ручную чайку, плоть небес и кров
для странника в каком по счёту Риме,
гостиницу в одном из тех миров,
что мы с тобой ещё не сотворили.

Memento Roma, помни обо мне,
пока плывёт кораблик Тиберины,
а расставаться тяжелей вдвойне,
чем путь земной пройти до половины.

Вот Эскулап, он бог, как мы с тобой,
местоблюститель и плохой товарищ,
когда врачует сердце через боль.
Я знаю, что и ты меня ударишь.

Memento vita, я не тороплю
события. Они приходят сами.
Моя вина не в том, что я люблю
слова, а в том, что я люблю словами.

Не Тиберина – дудочка моя, –
гусиный крик, насаженный на вертел.
Кто был любим, тому не страшен яд
змеиный. Кто любил – как Рим, бессмертен.

Познать меня нельзя. Не проще ли
принять на веру и простить на ощупь.
Чума – в умах, и мир неисцелим,
когда выходят улицы на площадь.

Хрипит кровать под гнётом простыней,
зародыш дней в гигантском чреве Рима.
Смерть поправима, жизнь неповторима.
Memento Roma, помни обо мне.

***
Куда звонит и где болит –
легко определить по тону,
а кто со мною говорит –
не разобрать по телефону.

Ночь непроглядна и тиха,
а нам даётся в ощущеньях.
Он скажет: «Таинство стиха
подобно таинству прощенья».

Забит эфир, и связь фонит,
частями отдавая звуки.
Он скажет: «Только алфавит
от Бога, а стихи от муки».

Ночь на дворе, и завтра в семь,
а он красноречив без меры.
Ему уже неважно с кем,
он ждёт попутку на Венеру.

Но выпив чарку на коня,
спалив архив, дойдя до точки,
он зацепился за меня,
чтоб не сорваться в одиночку.

Слова охотятся на нас,
а мы на них в угодьях книжных.
Он говорит, что вирши – глас
впустую для своих и ближних.

Гудки. Кого и в чем винить,
когда в режим автопилота
душа уходит отработав…
Я успеваю позвонить
за миг до старта космолёта.

***
Я помню только музыку о нём.
Лица не помню, голоса не слышу.
Соседский дождь, присматривая дом,
как кровельщик, выстукивает крышу.

Я помню и не нужно докучать,
молчаньем в рифму заполняя бреши.
Я часто плачу, но моя печаль,
что свитер на плечах окаменевших.

Я помню то, что надо бы отдать,
не пряча под сукно иносказаний.
А дождь идёт, забыв, что он – вода
и на соседней улице хозяин.

Всё отступило: лица, голоса.
И дом отрезан от и обесточен.
Но дождь идёт, подравнивая сад,
как щель на волю, прорезая почерк.

Благодарю. Он трудится не зря –
стукач в окно, окрестной пыли сборщик.
Темнеет, и при свете словаря
я слышу только музыку, не больше.

СРЕТЕНЬЕ

Только бы дитя не хворало.
Большего не проси.
Прошлый год – ни много, ни мало –
всех подкосил.

Сыро и по-мартовски ветрено,
сходят на нет снега.
Помнишь, как по-бабски на Сретенье
выла пурга?

Мамка на солдатском погосте,
жёнка всем, кто будет в раю.
Ныне отпущаеши, Господи,
зиму мою.

Вот она, оплывшая, сточная,
тощая, глянь,
сходит снег пластами и клочьями
в реку Желань.

Выложи и ты пережитое
в сретенский чат.
Жили под верховной защитою
речки Почай.

За руки – дитя или под руки
тех, кто слабел.
Я – не про победы и подвиги.
Я – о себе.

Выстоишь в весну високосную?
Да. Устою.
Ныне отпущаеши, Господи,
зиму мою.

***
В прицеле камеры-обскуры –
сюжет холма, рюкзак сутулый,
мазки дорожные в альбом,
но сколько ни пиши с натуры, –
нет совершеннее скульптуры,
чем вишня за моим окном.

Из-под морщин по чёрной корке
мироточит смолою горькой
и плачет от потери сил.
И в замысле воздетых веток
есть порыв от смерти к свету,
что только Пинзель уловил.

Её неправильная точность
невычислима и подстрочна,
не расчехлима языком.
Но перехватывает разум
не это – в самой гуще фразы
есть кто-то, с кем давно знаком.

Так узнаваемы изгибы,
как будто, к цельности спеша,
не расслоилась, не погибла,
а стала деревом душа.

И в угловатых сопряженьях
отростков и ветвей сухих
своё увижу отраженье,
но чётче в кратком изложенье,
как в избранном – заглавный стих.

Судьба вершится с опозданьем.
В округе – знатные сады,
а нам оброк – иносказанье:
цветём в отместку расписанью,
но позже всех даём плоды.

Раненья, трещины, разломы
к весне затянет добрым словом,
вишнёвой корочкой смола.
От чувства локтя к чуду дома
иди, где оттепель и дрёма,
и радость своего угла.

Темнея, прячется округа.
Мы будем сторожить друг друга,
пока один из нас живой.
И вишня простирает ветку,
как маскировочную сетку,
над непокрытой головой,

над незашторенной аллеей,
открытым слогом, что алеет
над незапёкшейся губой,
над тем, что светит, не довлея,
как встреча поздняя с собой.

Опубликовано в Южное сияние №2, 2020

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Иванченко Ирина

Поэт, журналист, родилась и живёт в Киеве. Главный редактор нескольких «толстых» журналов, посвящённых вопросам права. Стихи публиковались в журналах, альманахах, антологиях Украины, России, Германии, Бельгии. В апреле 2014 года вышла из печати пятая книга стихотворений поэта «Прощёное воскресенье». Член Национального союза писателей Украины. Член Южнорусского союза писателей. Лауреат Всеукраинской литературной премии имени Николая Ушакова (за книгу «Бес сомнений», 2010), дипломант Международной литературной премии имени Великого князя Юрия Долгорукого (2011), Международной премии имени Андрея и Арсения Тарковских (за книгу «Соблазны Город постирать», 2012). Победитель Всемирного поэтического конкурса «Эмигрантская лира – 2013» в номинации «Неоставленная страна» (Бельгия, Франция, 2013).

Регистрация
Сбросить пароль