ИЗ НАБЛЮДЕНИЙ
Лет больше тридцати живу в такой стране,
где по её границам шастает, как шлюха,
война.
Довольно часто раздаются глухо
вдали разрывы бомб, а города в огне,
где гибель каждый день воюющих парней…
Кто знает, сколько раз нас будут брать на понт?
Стоит моя страна, как хата-развалюха,
что требует ремонта.
А будет ли ремонт?
ОНИ
Лица их – это ненависти галерея,
нам зарубку на вечные годы поставить пора:
если смысл таится в одном лишь – убийстве еврея,
то обязаны помнить, что злоба – антоним добра.
Не постигнув за за каждую подлость возмездий науку,
заставляют смотреть этот страшный киносеанс,
как подняв на детей беспощадную страшную руку
называться людьми упустили единственный шанс.
* * *
Художнику Косте Иванову из Ашкелона,
после разговора, прерванного сиреной
Говорю с другом.
Слышу в трубке – сирена.
Друг бросает трубку и убегает в укрытие.
По хамасникам плачет огненная геенна,
Это известно всем, а не моё открытие.
Смотрю на лица убитых и мысли свои не скрою,
Слушая взрыв ракеты со смертоносным зарядом.
Если б они могли захлебнуться пролитой кровью,
Мы бы давно жили, пусть не как в раю, а рядом.
* * *
Отцу сказали:
– Ваша дочь убита.
Она сражалась за свою страну.
Тот улыбнулся горько и открыто:
– Спасибо, Элогим, что не в плену,
Не подвергалась мукам истязанья,
Навряд ли будет с тварями обмен.
И повторил с погасшими глазами:
– Как хорошо, что не попала в плен.
СЁСТРЫ
По шоссе, тропинкам и по бездорожью,
нет от них спасения, нет на них охоты,
Две сестры шагают с правдою и ложью,
после них лишь только вдовы да сироты.
Поводырь – одна из них, смотрит зло и остро,
за руку сестру ведёт, тяжело ступая.
Бродят по планете призрачные сёстры –
Ярость благородная и Ненависть слепая…
* * *
Какая погода! – хочется жить.
Какая погода! – хочется петь.
Но надо мир в стране сторожить,
И за победу выпить успеть
Над кровавым и лютым врагом,
Пощады не будет.
И цель всем ясна.
Но трудно петь, если в горле ком,
Но трудно жить, когда в пекле страна…
СОН
Так бывает, что не спится,
а потом как в бездну, вдруг,
сквозь кровавую зарницу
падаешь в горящий круг.
Укрываюсь за редутом.
Страшный взрыв, и всё в огне…
Не будите меня утром –
я уже убит во сне…
НОЧЬЮ
В четыре часа ночи включаю музыку.
Чтобы уснуть.
За окном воют коты, репетируя встречу с мартом.
Засыпаю под мелодии песен еврейских.
Когда-нибудь
меня встретят соседи сверху
утренним матом.
Но это не страшно.
Страшен сирены вой,
поскольку сон и война,
это просто несовместимо,
потому что не знаешь, когда пролетит мимо,
а когда замрёт над спящею головой.
РОДНИК
Родник.
Я пил из родника.
Живительна вода истока
реки, что так течёт далёко,
туда, где белые бока
людей загаром красит море,
где яхт крутые виражи,
где у ленивых волн во власти
барахтаемся – вот уж счастье…
Когда оно не море лжи…
* * *
Ну и что с того, что восьмой десяток?
Не лез в дамки.
Не давал взяток.
Работал на полторы ставки.
Растил сыновей.
Жил, как и многие, – азохен вэй!
А теперь творятся странные штуки –
не я воюю, воюют внуки.
Стыдоба, что такая фигня –
внуки воюют вместо меня…
«ВОЙ» и «НА»
Вой на всю округу.
Два слога – «вой» и «на»!
Что толку, что в заслугу
медали-ордена.
Пускай родня гордится,
пусть слава и почёт:
он снова не родится,
и больше не умрёт…
* * *
Как события достали,
я ношу с собой не «мани» –
из легированной стали
ножик у меня в кармане.
Моя песенка не спета,
пусть меня зацепит гнида –
разменяю жизнь поэта
на никчемную шахида.
СЛАДКАЯ ПРАВДА
Неправда, что правда бывает только горькой,
Как вкус лимона или флакон с касторкой.
Когда от неё работается и не спится,
А боль ковыряется в сердце невидимой спицей,
И чёрный волос становится белой прядкой.
Но всё ж иногда становится правда сладкой.
Тогда о ней в каждом доме и речь, и беседа,
А сладкой правду делает слово «Победа!».
ЭТА СТРАНА
Этой стране, так и не ставшей родной,
хотя за счастье её принимаю в обед по одной,
наплевать на любое моё сочинённое слово,
которое ей до одного места, знаем какого.
Но есть у неё бонус – обалденные рассветы
и умные раввины, за бесплатно дающие советы,
твердя, что строки мои уже где-то спрятаны в Торе,
а остальное мальчишки допишут потом на заборе…
Опубликовано в Литературный Иерусалим №39
