ОБЛАКА ВРАССЫПНУЮ
Евгений Терновский. Саламандра. Книга стихов. – Франкфурт-наМайне: Изд-во «Литературный европеец», 2022. – 119 с.
Евгений Терновский – живущий во Франции русский поэт. Наш журнал публиковал и его стихи 1 , и отзывы на его предыдущие поэтические книги 2 . Новая книга «Саламандра» – свидетельство того, что автор верен своему художническому восприятию мира, своей работе над словом. Терновский всегда интересен своей изобретательностью, с присущей ему свободой выражения, и легко меняет регистры своей стихотворной речи. Элегическая интонация его лирики органична:
Время складывать зимние вещи в комод,
осыпая свитеры средством от моли,
бормоча негромко под нос: как, мол,
быстро август пришел!
И не грезить о море.
Время думать о траурном октябре,
что пробежит в рыжем облике лисьем,
забывать о себе, вспоминать о тебе,
отвечать на все письма
(…но нет твоих писем…).
Светлая грусть, долгая печаль – эта лирическая нота проходит через всю книгу поэта. Но сказанное не значит, что стихи однообразны и монотонны. Сказывается манера письма Терновского, его стремление к свежему, неожиданному слову. И особенно надо отметить то, как поэт использует рифмы в своих стихотворениях. Сложные составные и сквозные рифмы придают тексту ощущение новизны и своеобразия:
Был я здесь сорок лет назад.
Никакой перемены.
Лишь у церкви, из-за дождевых осад,
(или времени?) осыпаются стены.
Деревенька как точка мала,
неказистая, но из точки
появились храмы, замки и зеркала,
славной Франции жизнь и источник.
Терновский верен себе, техника его работает безупречно и, как уже сказано, он умело варьирует стих, когда элегия уступает место тревожной интонации. Это отчётливо проявлено в стихотворении «1941, август, Москва»:
В ту августовскую ночь даров не приносили
ни други, ни волхвы. Предвестием насилья,
пустели топчаны, лежанки и постели.
И школы, и вокзал, и улицы пустели.
Никто не видел свет, неведомо откуда
спускавшийся к домам. От воя и от гуда,
мгновенно пролетал, чернея в небе юнкерс,
и прилетала смерть, и улетала юность.
Благодаря мастерству Терновского, перед нами возникает впечатляющая картина времени и момента, а вслед за этим – читательское сопереживание автору.
Богатая звукопись стихотворений поэта приводит в восхищение.
Благодаря ей, автор играет со словом, обеспечивая динамику и экспрессию на всём протяжении текста. Такие стихи хочется пробовать на вкус, перечитывая их вслух:
Облака врассыпную и кроны смяты.
Ветер кличет: ко мне! (на вокзале как!).
Небеса из лиловой и синей смальты,
как мозаика.
Не сыскать земли прекрасней Амальфи.
Здесь изменчиво всё, хоть и нет измен:
Только горы и море, арии, арфы
У крылатых змей!
Евгений Терновский работает продуктивно, он находится в состоянии творческого подъёма и остаётся только пожелать ему новых стихов и новых книг!
ВОСПОМИНАНИЙ СУХАЯ СОЛОМА
Феликс Чечик. Хорошо забытое. – М.: Формаслов, 2022. – 116 с.
Феликс Чечик владеет способностью выразить поэтическую мысль кратко, но объёмно, и часто сопрягает, казалось бы, несопрягаемые явления или предметы:
Во времени тире мгновенье оном
безвылазно застрял мальчишкой, как
вставная челюсть бабушки в граненом
и кроха-самолетик в облаках.
И всё непредсказуемо и зыбко,
но это лишь на первый взгляд, пока
сияет белозубая улыбка
и точкой самолёт и облака
Читатель, привычный к этому качеству стихотворной речи поэта, к его краткости и афористичности высказывания, тем не менее, не удивляется появлению стихотворений в значительно большем количестве строф. Не удивляется потому, что доверяет автору и знает, что попусту Чечик слов не тратит: его внутреннее чутьё позволяет строить стихотворение сообразно степени нагруженности сюжета и творческой мысли. Всё решает приходящая на ум метафора или образ:
Жесть – это жесть, а не то, что подумали вы:
нужная вещь для ремонта забора-сарая.
Суть, а не слово, не выбросишь из головы –
клёном в осеннем пожаре горит не сгорая.
Суть, а не слово… Поэтому и человек –
это не то, что снаружи, а то, что по сути:
под ноги смотрит все время, а будто наверх –
значит смотрящим на звёзды его нарисуйте.
Вот он стоит: позади и сарай, и забор.
Вот он глядит, не мигая, на звёздное небо.
Жесть, говорите? Нет, просто Серебряный Бор.
Просто кувшин молока в ожидании хлеба.
«Суть, а не слово» – говорит поэт, замечающий жестянку, забор, сарай, но видящий звёздное небо. И возникает то самое сопряжение горнего и земного, сопряжение и напряжение струны, до которой притронулась мысль поэта. Чечик очень точно чувствует развитие стихотворения, и потому никогда не забалтывается. Точка, завершающая стихотворение, имеет свою логику. Поэтическое мировидение Чечика включает в себя разнообразную тематику, его взгляд не ограничен и свободно перемещает внимание автора. Но нельзя не отметить живую память поэта, которая высвечивает тему самой этой памяти:
Говорят, что я на папу
стал со временем похож.
В первый раз надену шляпу
и надену брюки-клеш.
Днём погожим, звонким, летним,
у прохожих на виду,
папой двадцатидвухлетним
с мамой по небу иду.
Память о детстве, о юности, о близких людях, об уходящих в прошлое временах живёт во многих его стихах:
Вот и славно, вот и ладушки –
испарюсь, как соль морей,
чтобы было, как при бабушке,
доброй бабушке моей.
Чтоб жилось на свете медленном
не соринкою в глазу,
а вареньем – в старом медном,
пенно булькая, тазу.
…Вот и славно, вот и ладушки,
вот и баюшки в конце.
И живу я, как при бабушке
и покойнике отце.
Каким человеческим теплом проникнуты такие и подобные им строки Феликса Чечика! И это тепло, эта неподдельность искренности, лирическая исповедальность вызывают доверие и сопереживание читателя:
Воспоминаний сухая солома
вспыхивает, моментально сгорая:
бабушка Фаня и дедушка Шлема
вечны, как Шимон с ключами от рая.
Не предадут и встают с петухами –
или не спят никогда, как на страже…
Воспоминаний холодное пламя.
Клин аистиный в осеннем пейзаже.
Новая книга поэта – свойственное поэтическому характеру Феликса Чечика продолжение доверительного разговора с читателем.
УМИРАЯ ЗА КАЖДОГО И ОБНИМАЯ ВСЕХ
Юлия Шокол. Зверотравы. – Ставрополь: Стравролит, 2021. – 96 с.
Юлия Шокол – один из тех авторов, которые составляют перспективный образ нового поколения русской поэзии. Читать её непросто, но таков её поэтический характер: множество аллюзий, отсылок, откликов, перекличек с широким полем русской поэзии.
Однако сильный жест, своеобразие метафорики, полнота звука – очевидны:
и на пружинящем зверином,
как поступь хвои под ногой,
я выдыхаю воздух в глину:
такой, как прежде,
но – другой
и колесованным колосьям,
мукЕ, нет, мученице,
нет,
прошу простить мне эту косность
и измельчённый в мУку свет.
когда язык скорей отсохнет
зелёный вопль называть
сначала сором,
после – словом,
в строку укладывать,
в кровать,
в могилу вкладывать, в разверстый
голодный землянистый рот,
и только слушать, как зовёт он
из глиняных своих пустот
В книге стихов Юлии Шокол «Зверотравы» не сразу обнаруживается сюжет стихотворения, как будто автор готовит читателя к глубоко осмысленной и эмоционально прочувствованной библейской теме. И потому, когда раскрывается сюжет цикла, многое становится понятным в её системе стихотворства. Мощная экспрессия, постепенно и неуклонно набегающий ритм держат читателя в напряжении:
..чтоб говорить на непонятном птичьем,
синичье-синем суржике,
где ницше
щебечет нам, что бога больше нет
ни для кого, а значит точно хватит
его на всех.
но холодно стоять нам,
когда вокруг лишь тишина и свет
И вот, будто крик из глубины души, неутолённая боль и рана:
…потому что – давка
и нечего там смотреть
просто дерево распяли на человеке
и потом ведь – умер на четверть
воскрес на треть
нас никто не учил как правильно
не пытайся
переломаны ветки-пальцы
но издали
мать-и-мачеха так глядит
будто в глаз превратилось слепое тело
и что за дело
чьё бревно качнется в моем глазу?
если все равно
на голгофу его несу
Обращает на себя внимание отношения поэта и природы. Это постоянный диалог, взаимное приятие или неприятие событий, где природа соответствует в своих переживаниях поэту, оплакивающему жертву и всё же сохраняющему надежду, как и сама природа:
…и шершавая древесина стоит без кожи
говорит мы то же
самое – от отца и духа
от плоти и пустоты
и поэтому сын плотника положи персты
мне на плечи
не бойся
не дам упасть я…
выдирает корни из жадной земельной пасти
и уходит вперёд назад в глубину и вверх
умирая за каждого
и обнимая – всех
Образ природы, возникающий в развитии стихотворения, соответствует тому, как она видится поэту:
кто прорастает сквозь не мои глаза
чтобы глядеть – в твои ли?
вечность-другую тому сказал
а слышится и доныне
имя-не имя
но изначальный звук
слухом его улавливать не умея
я погружаю руки
ещё не имея рук
я размыкаю губы
ещё не имея губ
дудочку подношу
выдуваю тело
но нынче бессилен глаз
видеть, как поезд движется запоздалый,
пальцем стальным перелистывая вокзалы,
едет сквозь ненаписанное сейчас,
все рассыпая,
муку перепутав с мукой,
и позвонки пересчитывая, как чёт-
ки-нешься в тамбур, а там – горячо и мутно
смерть дышит в окна, обещанная кому-то,
и подсолнечный свет на рельсы уже течёт
Трудно сказать, как, когда и где добывают нынче книги верные поэзии читатели. Но тому, кто найдёт этот поэтический сборник, будет радостно открыть для себя ещё одного неординарного молодого автора.
ЛИЧНЫЙ ВЫБОР АНДРЕЯ ГРИЦМАНА
Андрей Грицман. Личный выбор. Избранные стихотворения. – Ставрополь: Ставролит, 2020. – 84 с.
Эту аннотацию писал сам автор, как прямое обращение к читателю:
«Личный выбор» – это сборник избранных стихотворений, составленный по любезному приглашению издательства «Ставролит». Это тот замечательный случай, когда автору дана свобода выбора. Знаете, у каждого сочиняющего есть свои собственные любимые вещи, или имеющие особое значение. И это не любовь к себе дорогому, а к стихам. Стихи ведь, когда вылетают, живут сами по себе, своей непредсказуемой птичьей жизнью. Так и у меня, есть много стихов других поэтов, живущих и ушедших, которые я люблю особо, лично. А является ли эта любовь к своим стихам объективной или нет, судить читателю, который, может быть, и найдет что-то своё в этом сборнике.
Такое обращение, с которым согласятся многие поэты, уже не может не вызвать доверие читателя к поэту. И в этом весь поэтический характер Грицмана – он доверяет своему читателю, он открыт и, значит, не защищён от постороннего взгляда. Происходит это потому, что Грицман – прирождённый лирический поэт. Тут не то, что ветер с Гудзона (так называется поэма автора, включённая в его книгу), а ветры со всех сторон норовят сбить с ног поэта. Но А. Грицман прочно держится на ногах. Тем удивительней, что этот крупный, вельможный на вид человек, обладает нежным, как положено лирику, сердцем. Вот и претерпевает он в жизни разные ситуации, требующие работы поэтовой души. Этакий Пьер Безухов. Только с огромной силой и стойкостью всё той же души:
Так остаешься один средь них.
Слышен сквозь сон приглушенный их смех.
Женщины выходят за хлебом и молоком.
А попадешься живьем – то волоком, то кивком.
Побудешь, пока вахта кончится, – и домой.
Дома тихо, только сопит домовой.
Кормишь его баснями о любви.
Только не верит он, бьет костяной ногой,
говорит: пропадали и не такие лбы.
Ну ладно, хоть ты-то мог бы меня простить.
А то непонятно, как дальше мне жить-тужить.
Собирать ли мне впрок пожитки, солить грибы
и по сусекам свечи гасить, где жили мы?
Да ладно, говорит он: коли так – живи.
Что ж с тобой делать, в последний раз
предупреждаю: с ними глаз да глаз,
ошибки твои, словно шрамы, живут в тебе…
Грицман делится с нами своими переживаниями, не скрывая боли. И мы ощущаем эту боль, как собственную, удивляясь тому, как достоверно передаёт поэт свои чувства:
Я читал Чехова у постели матери в больнице для
престарелых.
Короткие рассказы. Поздний свет несмелый
сочился сквозь окно – рама стояла на томике
Куприна.
На крики болезных семенили медсёстры, филиппинки,
цветные.
Места нагорные висели в закате, ей недоступном.
Была весна.
Я дочитал, проверил растворы, тронул мел лба
и вышел, размышляя о том, что время течет для нас
по-разному.
Для меня неделя, для нее – минута, месяц ли,
годы,
и бормотанье, слов предтеча, становится также
праязыком
другого молчания. Что еще вспомнить? В такие
погоды
Слово «тоска» неизбежно проникает в стихи лириков любого масштаба. Видимо, для пишущего стихи человека есть свои объяснения этого факта. Но Грицман и здесь держит свою интонацию и свой хорошо узнаваемый иронический посыл, в котором присутствует и свойственная ему самоирония:
Мне хотелось узнать, почем треска,
И хотелось узнать, почему тоска.
А в ушах гудит: «Говорит Москва,
И в судьбе твоей не видать ни зги».
Так в тумане невидим нам мыс Трески.
Мне хотелось узнать, почем коньяк,
А внутренний голос говорит: «Дурак,
Пей коньяк, водяру ли, « Абсолют»,
вечерами, по барам ли, поутру,
все равно превратишься потом в золу».
Поэт не только увлекает нас в укромные уголки своего бытия, но и пишет прекрасные короткие рассказы. Он известный эссеист, блестяще владеющий этим жанром. Но если вдуматься в его метафоры, в ритмику, в звуковые эффекты – перед нами не проза, а настоящие стихи в прозе – такова его эссеистика.
Достаточно взглянуть на его – под названием «Вместо предисловия» – размышления о природе собственного творческого и житейского опыта в Америке. Вся стилистика, вся музыкальная основа его текста, все приёмы поэтического письма, представляют собой поэзию с кристаллами родниковой воды:
.Меня иногда спрашивают – где же он, твой дом? Конечно, родина – это Москва. Никому свои детство и юность не отдашь…
Но дом образовался, в конце концов, и здесь, в Америке, и подобно стране под названием «Москва», мы обрели новый, которым является страна «Нью-Йорк», где тоже «каждый камень знает». Здесь выросли дети, вспыхивала любовь и настаивалась горечь. В двух километрах от места, где я сейчас пишу эти строки, покоится прах моей матери – в зелёном холме американского кладбища, больше похожего на ухоженный парк, в отличие от старых российских кладбищ, напоминающих мелколесье, мелкие садовые участки и заросшие дачные малинники. Когда-то я писал, что получаешь право на землю, когда в неё ложатся твои близкие…
(…) Поэзия, прежде всего, – отражение судьбы, исповедь, или, если хотите, глоссолалия души, попытка понять философию, созданным самим собой, инструментом сенсорного, метафорического познания, через улавливание подспудного ритма, как внутреннего, так и окружающей жизни.
Улавливание этого ритма, этой периодичности, видимо, и является эмпирическим, субъективным поиском связи со Всевышним…
Вот ритмы из поэмы «Ветер с Гудзона»
Ветер в долине Гудзона. Стремительный конус –
вектор погоды, летящий на север, к Канаде.
Там горизонт арктический мертвенно светел,
и истекает за льдами явление жизни бесследно.
Не нужно ни спорить теперь, ни влюбляться, ни ждать спозаранку
последних известий. Вести с неволи дойдут сами собой своевременно,
радио выключи — нету прощанья, лишь ветер-подранок
тучи несет с океана на странные страны.
Тридцать почти, почти тридцать летучих, прекрасных, тяжелых и
предпоследних –
волоком, по золотому ландшафту заката столетья.
Время пришло теперь память проветрить,
выйти вчистую на волю, на мартовский ветер.
Я полюбил эту резкую кромку дороги, стекло лобовое, лобную кость
горизонта
и день без остатка. Лобное место осталось на площади третьего срока,
парусник перистый, легкий, летит до Сорренто.
Андрей Грицман – мастер поэтического слова, и нам остаётся поблагодарить поэта за искренность, за открытость, за то, что, как настоящий художник, он поделился с нами своим мировосприятием.
1 «Эмигрантская лира» № 3 (19)/ 2017. – URL : http://emlira.com/3-19-2017/evgeniy-ternovskiy/stikhi
2 Д. Чкония. «Камни, что источают жар». Рецензия на книгу Е. Терновского «Сицилиана». – «Эмигрантская лира» № 4(24)/2018. – URL : http://emlira.com/4-24-2018/daniil-chkoniya/kamni-chto-istochayut-zhar; Д. Чкония. «Я улетал – и знал, что навсегда…». О книге Е. Терновского «MCMLXXIV. (1974)». – «Эмигрантская лира» № 4(36)/2021. – URL : http://emlira.com/4-36-2021/daniil-chkoniya/ya-uletal-i-znal-chto-navsegda
Опубликовано в Эмигрантская лира №3, 2022