Анжелика Космидер-Грушчински. СТЕНОГРАФИСТ

Рассказ

I

Чуть больше года назад я увлекся стенографией. Было начало июля, тогда мне исполнилось девятнадцать лет; тетка по линии матери привезла из-за границы учебник, основанный на системе Леопольда Арендса. В тот теплый лиловый вечер я открыл эту книгу впервые, разворот ее встретил меня подписью: «Дорогому Леве Осапину». Дни напролет я изучал сокращение многосложных слов, их начальные и конечные сочетания. Меня это действительно увлекало.

***

В первой половине августа мне удалось поступить в Императорский университет, учеба в котором для меня была по-настоящему важна.
Отец мой, Николай Степанович, чувствовал себя неважно последние две недели. Анна Сергеевна, мать, словно наседка, ухаживала за больным, не оставляя его одного ни на минуту. И новость о моем успешном поступлении на филологический факультет одного из ведущих учебных заведений Российской империи обрадовала и в какой-то мере оживила отца. «Мой сын! А вы уже слышали?
А вы, Аксинья?» – повторял он чуть ли не каждый день, излучая воодушевление.
Ко второй половине сентября мое положение в университете утвердилось. Учился я хорошо, трудностей с занятиями у меня не возникало. И вот однажды произошло событие, которое несколько выбило меня из привычной колеи и повлияло на всю дальнейшую жизнь. Как-то прямо во время очередной лекции, прервав свое повествование, профессор богословия Полисадов задал вопрос, который заставил меня вздрогнуть: «Может быть, кто-либо из вас владеет основами стенографии?» Я вспомнил о своем горячо любимом увлечении, которое пришлось оставить из-за занятости в университете. Но тогда Полисадову ответила только тишина. Я не хотел объявлять о своих умениях в присутствии других студентов, так как посчитал, что окружающие могут подумать обо мне плохо, мол, захотел обратить на себя внимание. Поэтому я решил лично подойти к профессору по окончании занятия, чтобы выяснить, с какой целью он задал данный вопрос. И время до конца лекции показалось мне целой вечностью.
Наконец Полисадов произнес заветные слова:
«Занятие окончено» – и я, схватив свои вещи, буквально подбежал к нему.
– Извините, Василий Петрович, – сказал я, запыхавшись, – зачем вам понадобился стенографист? Я, конечно, не профессионал этого дела, но довольно неплохо разбираюсь в данном способе письма…
– Неужели? – произнес он, смерив меня блестящим взглядом с ногдо головы.
Я невольно поправил сюртук.
-Знаете ли, Лев… Николаевич! -с трудом вспомнив мое отчество, воскликнул Полисадов. – Один мой знакомый писатель, Лоскутников, возможно, вы даже слышали о нем, ищет себе в помощники стенографиста для записи нового романа…
Мое лицо покрылось легким румянцем. «Разве это может быть то, о чем я думаю?» – выражал сомнение мой внутренний голос. Дело в том, что я с самого начала своего увлечения мечтал попробовать себя в настоящем рабочем процессе. Но тут же мне стало стыдно, ведь я не тренировал письмо уже более месяца!
– Не трудно ли вам, уважаемый, помочь моему приятелю? – закончил свое предложение Полисадов.
– Боже мой! – воскликнул я. – Меня? В качестве стенографиста? Быть не может!
На лице Василия Петровича расплылась добрая улыбка.
– Но когда же я должен приступить к работе? – спросил я.
-Так вы поможете? Очень рад! Алексей Андреевич будет ждать вас в четверг после полудня.
– Уже в этот четверг?! – спросил я в растерянности. (Было ясно, что теперь придется срочно повторять весь изученный материал.) – Что ж, я обязательно приду!
– Благодарю вас, Лев Николаевич! Вас будут ожидать на Литейном проспекте; над входом в дом, находящийся на первом повороте, вы заметите выделанную в камне розу со сломанным шипом, а уже там вас встретит Никодим, слуга Лоскутниковых, – это были последние слова профессора, которые я смог удержать в голове.
В легком беспамятстве я вышел из университета и побрел в сторону дома. Мы жили на Гороховом проспекте. Обычно я брал извозчика, так как путь до дома занимал достаточно времени, но сейчас, после предложения Полисадова, мир вокруг замер для меня, и я сам не заметил, как прогулочным шагом достиг родного двора. В голове моей рисовался образ розы со сломанным шипом.

II

Весь следующий день я посвятил практике письма, ведь до этой, как я чувствовал, судьбоносной встречи оставалось так мало времени. За месяц моего пребывания в Императорском университете это было впервые, когда я намеренно пропустил занятия. Мне было необходимо уделить все свое время повторению пройденного материала: я не хотел ударить в грязь лицом перед петербургским писателем, чье имя было на слуху.
На этот раз время летело быстро, казалось, что я ничего не успеваю. Волновало меня и то, что вообще представляет собой этот писатель Лоскутников. Будет ли мне с ним комфортно работать? И оправдает ли этот опыт мои ожидания относительно профессии стенографиста?
Наступил четверг. Я дождался полудня, надел студенческий сюртук, взял свои записи и с детским волнением вышел на улицу. На углу я поймал извозчика и велел ехать на Литейный проспект. Набережная Фонтанки в этот день оказалась перекрыта, и проехать через нее было невозможно. У меня не оставалось выбора, я заплатил извозчику, сошел на перекрестке и отправился пешком от набережной до нужного места. На удивление, погода в Петербурге была замечательной для конца сентября: солнце ласкало своими лучами прохожих, легкий ветерок играл опавшими листьями, стремительные птицы скользили по гладкому небу. Отголоски лета в этом году все еще звучали и никак не могли уступить место осени. Эти времена года не враждовали, они словно объединились между собой и творили окружающий мир.
Я дошел до церкви Симеона и Анны. Моим глазам открылась поразительная картина: храм утопал в солнечном свете, будто ангелы спустились с небес и беззаботно хлопотали здесь. Я был готов смотреть на это чудо весь день, но меня уже наверняка ждали, так что, перекрестившись, я продолжил свой путь.
Выйдя на проспект, я повернул направо и, волнуясь, начал искать взглядом каменную розу со сломанным шипом. Вскоре я ее нашел. Дверь в парадную была приоткрыта, но я все же решил постучать. Когда я услышал, как кто-то быстрым шагом топает по лестнице, у меня сперло дыхание.
Дверь отворилась полностью, и я увидел мужчину небольшого роста лет шестидесяти. Его приятное выражение лица и улыбка набок слегка успокоили меня. По его фраку с бархатным воротником, отделанным галуном, я понял, что это Никодим.
-Добрый день, Лев Николаевич! Проходите-с, вас уже ждут, – сказал слуга и взял мои вещи.
Я поднялся по лестнице и увидел лишь одну дверь, стальная ручка которой была обернута в латунную фольгу. Скорее всего, квартира Лоскутниковых занимала целый этаж. Осторожно войдя в помещение, в конце прихожей я увидел высокого мужчину в жилете с вышивкой, с белым шейным платком и в собранных панталонах. На вид ему было за сорок, на его висках проступала легкая седина. Услышав, как дверные петли захрипели при закрытии, хозяин поспешил мне навстречу. На лице Алексея Андреевича играла улыбка, но глаза его оставались тусклыми. До этого момента я представлял, что увижу человека, уверенного в себе ив своих действиях, однако передо мной предстал мужчина, чьи движения были хаотичны, а взгляд говорил о тяжелых переживаниях; он, впрочем, тщательно старался скрыть их глубоко внутри себя, не позволяя вырваться наружу.
-Добро пожаловать, Лев Николаевич! Спешу поблагодарить вас, за то что согласились мне помочь. Знаете ли, в наше время сложно найти хорошего стенографиста! Я было уже отчаялся, но, когда ко мне пожаловал Василий Петрович и сообщил приятнейшую новость, что один из его студентов знает толк в стенографии и готов работать со мной, я вновь воспрял духом! – говорил он воодушевленно, пожимая мою руку.
– Ох, я глубоко польщен, но не сказал ли профессор Полисадов, что я лишь любитель? – переходя на шепот, спросил я.
– Что вы, не переживайте, уважаемый, такой-то помощник мне и нужен! Настоящий стенографист относится к своей профессии именно с любовью.
Пройдемте в мой кабинет, я ознакомлю вас с текстом и объясню, как мы будем работать.
Пройдя по коридору и завернув направо, я попал в настоящую творческую мастерскую. Кабинет Лоскутникова открывал мне глаза на его внутренний мир. Стены темно-зеленого цвета были пропитаны запахом английского табака, по восточной стене растянулась библиотека, состоящая из европейской литературы, в середине комнаты стоял огромный лакированный стол, рядом с ним располагалось два кресла; кожаная софа занимала западную часть кабинета, соседний деревянный шкаф был приоткрыт, в нем я заметил футляр от скрипки, а на стене висел портрет неизвестного мне генерала времен кампании 1812 года.
– Садитесь, Лев Николаевич, – сказал Лоскутников, указав на одно из обитых жаккардом кресел возле стола.
Заняв предназначенное мне место, я с любопытством осмотрел рабочий стол писателя. Здесь расположилась керосиновая лампа, чернильница, папиросница, листы бумаги и портреты двух женщин. Та, что была помоложе, имела ярко-изумрудные глаза и здоровый румянец на щеках. «Довольно мила!» – подумал я.
Не успели мы приступить к обсуждению деталей нашей работы, как в дверь постучали. Это был Никодим, он принес чай со свежеиспеченными ватрушками. Уходя, слуга не затворил дверь до конца, и через пару минут в проеме появилась дама с портрета (та, что была постарше).
-Алексей… Андреевич, -заметив меня, смущенно дополнила она имя Лоскутникова его отчеством, – в прихожей вас ожидает Евгений Андреевич по личному делу…
-А-а! Вера, познакомься с моим стенографистом -Львом Николаевичем Осапиным. Лев Николаевич, это моя жена – Вера Михайловна.
Она легким кивком поприветствовала меня и тут же скрылась, не желая более отвлекать супруга.
За силуэтом Веры Михайловны промелькнул стан молодой особы.
– Одну секундочку, Лев Николаевич. Софья! – крикнул Лоскутников.
Через мгновенье в кабинет зашла стройная семнадцатилетняя девушка с вьющимися светлыми волосами.
– Будь любезна, составь компанию нашему гостю, пока я побеседую с твоим дядюшкой. Лев Николаевич, – обратился он ко мне, – вы уж простите, что мы никак не можем приступить к работе. Я вернусь, и мы обязательно продолжим.
Сказав это, Лоскутников вышел. А я остался в кабинете писателя наедине с изумрудными глазами.

III

После того как дверь затворилась, лицо Софьи покрылось тем самым румянцем, который я заметил еще при осмотре портрета девушки. Я вновь взглянул на него, чтобы убедиться, что передо мной действительно стояла она, а после перевел взгляд на натуру. «Поразительно!» – думал я.
-Так, значит, вы уже ознакомились avec le roman du реге?1 – внезапно спросила девушка, перебирая шелковый подол зеленого цвета.
-Нет-с, не совсем… – как-то растерянно ответил я.
– А хотите, я вкратце расскажу вам, о чем произведение? – промолвила Софья, и ее изумрудные глаза заблестели так, что на секунду мне показалось, будто темный кабинет Лоскутникова наполнился светом.
– Буду рад, – кивнул я.
– Папенька преследует идеи романтизма, поэтому не удивляйтесь, когда заметите за его героями столь явную отрешенность от внешнего мира. Так вот, – в спешке продолжала она, будто боясь, что дверь вот-вот раскроется и наш диалог оборвется, – главный герой – дворянин, молодой офицер. В один момент разочаровавшись в людях, он готов разорвать все связи с внешним миром, так как не находит понимания в обществе. В целом роман построен на внутренних исканиях и частых разочарованиях героя, – пролепетала Софья на одном дыхании.
– Что ж, я тоже нахожу идеи романтизма особенными. Думаю, наше сходство в литературных интересах с вашим отцом – добрый знак.
После моих слов за дверью послышались шаги. Это был Лоскутников, он вернулся, и наше времяпрепровождение с Софьей закончилось.
Уходя, девушка на прощание сказала нечто неожиданное:
– А ватрушки, Лев Николаевич, вы обязательно попробуйте, во всем Петербурге лучше не сыщете!
Дверь вновь захлопнулась. Алексей Андреевич погрузился в массивное кресло и начал знакомить меня со своим романом. Но его слова не задерживались в моей голове, все мысли были лишь о ней: крохотные завитки светлых волос, острые черты лица, здоровый румянец и ключ к ее душе – глаза, ее глаза я был не в силах забыть.

***

День близился к концу. Ознакомившись с концепцией романа Лоскутникова и поработав над первыми главами, я осознал, что время пролетело незаметно, пора заканчивать. По словам Алексея Андреевича, на выходе меня ожидал личный извозчик писателя. Я поспешил покинуть дом, в котором провел целый день. Никодим помог мне собраться, за что я в благодарность сунул ему четвертак.
– Ну что вы, сударь, не стоит, – сказал он совершенно спокойно, вернув мне монету.
Меня это до жути смутило, поэтому я поспешил удалиться, выразив благодарность словами.
На улице я увидел крытую бричку, в которую были запряжены две вятские лошади. Кучер сидел на козлах, напевая себе под нос:

Не для меня журчат ручьи,
Звенят алмазными струями,
Там дева с черными бровями,
Она растет не для меня.

Увидев меня, он улыбнулся и спросил:
– Куда изволите, сударь?
– До начала Горохового, пожалуйста.
К концу дня погода испортилась. Дождь не щадил город. Мощеные улицы блестели от влаги, прохожие искали место, чтобы укрыться, а деревья, словно люди, раздвигали ветки, как руки, и направляли свой взор к небу. Неужели осень все-таки победила? Я понял, что не успел вдоволь насладиться последними мгновениями лета. Моей душе необходимо было спокойствие, которое я мог обрести лишь в погожий теплый день, когда с улиц доносится щебет зябликов и в открытое окно заглядывают зеленые листья березы, лаская взгляд.
В такой день можно выйти в сад, прогуляться среди деревьев и кустарников, отражающих солнечные лучи, а после сесть в тень и прочесть пару страниц немецкого романа… Тут мои мечтания внезапно прервались, так как бричка подскочила.
«На кочку наехали», – подумал я.
– Приехали! – через некоторое время крикнул извозчик, и мы остановились.
Спрятав рабочие бумаги под сюртук, чтобы они не намокли, я неохотно вылез из коробочки на колесах, такой небольшой, но уютной. Подходя к парадной, я заметил, что в комнате отца свечи были погашены. В прихожей меня встретила Аксинья, она забрала мои бумаги. В ее глазах было волнение, которое меня насторожило.
– Госпожа ждет вас, – сказала она, уходя.
В гостиной я увидел мать. Она была бледна. Я понял, что напряжение в доме связано с состоянием отца.
-Теперь с кровью… – прошептала мать, не поднимая взгляда.
Я отвергал плохие мысли, поэтому, не желая вдаваться в подробности, развернулся и ушел в свою комнату. Пару дней назад врач поставил моему отцу МусоЬасterium tuberculosis2. Я прекрасно знал, что эта болезнь поражала многих, случаи бывали разные, но все же хотелось надеяться на лучшее.
На столе у меня был беспорядок, который остался после утренних сборов к Лоскутникову. Я сгреб все ненужные бумаги в одну стопку и зажег керосиновую лампу. Под подушкой лежал Новый Завет. В руки я брал его лишь по праздникам и в те моменты, когда нуждался в помощи, которую окружающие люди были не в силах оказать. В этот вечер я прочел Евангелие от Иоанна, положил книгу у изголовья кровати и закрыл мокрые глаза.
Было поздно. В полудреме я слышал, как Аксинья зашла, чтобы потушить лампу, как обычно, ворча себе что-то под нос, а у меня уже не осталось сил даже пошевелиться. Сон победил.

IV

Мне снилась комната, где я был один. Помещение было пропитано резким запахом ладана.
Передо мной стоял стол, на котором лежал молитвослов в синем переплете. В углу, на полке, лежали женские кружевные перчатки. Я сидел на твердом стуле и не мог сдвинуться с места. Внутри была пустота, словно все мои органы незаметно и безболезненно вытащили. Под ногами валялись влажные комья земли, в них извивались грязные дождевые черви, пытаясь зарыться и спрятаться.
Они не могли понять, что эта малая часть почвы не способна укрыть и оградить их от ужаса, поджидающего повсюду.
Аксинья разбудила меня в девятом часу. Я чувствовал слабость, но, несмотря на это, был вынужден отправиться на учебу. Я посчитал нужным вернуться к занятиям, на которых не был довольно продолжительный период. Где-то до середины ноября мои будние дни проходили одинаково: в первой половине я посещал университет, а во второй работал с Лоскутниковым над «Особенным» – именно такон назвал роман.
Однажды после утреннего туалета я спустился в salle a manger3, как ее любил называть отец. Родители готовились к трапезе, для них каждый прием пищи был особенным, поэтому нередко за столом они появлялись в своем лучшем виде. Со стороны это выглядело довольно нелепо, сам я никогда не надевал свой лучший фрак просто для того, чтобы отведать гатчинской форели.
Я поприветствовал родных и поинтересовался состоянием отца:
– Как ваше самочувствие, рара?
– Готов поклясться, пойду на поправку! – задорно, что меня слегка удивило, ответил он.
После недолгого молчания последовал вопрос:
– А как обстоят дела с учебой?
Я смутился, так как стал часто пропускать занятия из-за стенографической практики, а о работе в доме писателя Лоскутникова я решил пока не говорить. Но отец словно что-то почувствовал.
Разочаровывать его было нельзя, поэтому мне пришлось уверить его, что все в порядке. Я уже собирался выходить, когда Аксинья передала мне конверт, на котором синими чернилами аккуратно было выведено: «С. А. Лоскутникова – Л. Н. Осапину».
– Доставили утром, сударь, – сказала она.
Мне хотелось быстрее прочесть письмо, но я решил, что сделаю это по дороге в университет. Я схватил учебные и рабочие записи, которые ждали меня на комоде в прихожей, накинул на свой бархатный жилет черный сюртук, надел боливар и побежал вверх по Гороховой. В воздухе уже чувствовалось приближение зимы. Трава и деревья были покрыты инеем, а тонкий слой льда на лужах отражал холодные солнечные лучи. Природа постепенно готовилась ко сну. Поймав извозчика, я торопливо залез в повозку и развернул письмо. Оно было на французском.
«Cher Lev Nikolaevich,
Je suis pressé de vous inviter à notre fête à la maison, qui aura lieu samedi à six heures. Papa invitera ses semblables par lettre, et puisque vous êtes également friands du concept de romantisme, je pense que vous serez extrêmement intéressant. Faites-moi une faveur, n’abandonnez pas, parce que, je suis plus que sûre, vous n’avez jamais essayé les gâteaux au fromage. Vous aurez une autre chance!
Votre Sophie»4.
Во время моих посещений дома Лоскутникова с Софьей мы встречались лишь взглядами, и каждый раз мое дыхание учащалось, а сердце билось быстрее. Получив от нее письмо, я нисколько не удивился: что-то внутри меня давно ждало этого момента. Теперь мысли были лишь о предстоящем событии. Вернувшись домой после учебы, я приказал Аксинье накрахмалить парадное белье и подготовить мой лучший фрак к субботнему вечеру. В углу, опираясь на книжный шкаф, стояла трость из итальянского дерева, окрашенная в черный цвет. Ее мне подарила тетка на восемнадцатилетие. «Непременно возьму», – подумал я, осмотрев подарок. Этажом ниже отец сиплым голосом читал «Римские элегии», а мать тихонько всхлипывала, не желая тревожить меня.

V

Погода в ноябре чаще всего неустойчива, особенно под конец месяца, ведь на смену осени приходит новое время года со своими правилами. Метель – частая гостья Петербурга в это время. Она заглядывает в город холодными вечерами, когда мелкий моросящий дождик превращается в снежную крупу. Барышни достают из шелковых футляров бархатные салопы с меховыми отложными воротниками, считая приближение зимы отличным шансом покрасоваться в обществе. Мужчины тщательно подбирают пелерину из того же материала, что и фрак, или же делают выбор в пользу пальто на скрытой застежке с отворотами.
Я ехал в бричке на светский прием Лоскутникова и представлял, как там все может пройти. На подобных вечерах я бывал лишь дважды, и в основном они состояли из одних и тех же занятий: прием пищи, курение табака в больших количествах, игра в штос и, конечно, танцы.
Извозчик остановил лошадь, я повернул голову направо и увидел розу со сломанным шипом, которая плавала в лунном свете. Я заплатил четвертак и направился к парадной.
Здесь, как я и ожидал, меня встретил Никодим и помог снять пальто. У входа находилось зеркало, я взглянул на свое отражение, поправил завитую прядь, выскочившую из массы черных, уложенных помадой волос, и отряхнул фрак. В конце коридора я разглядел женский силуэт, это была Вера Михайловна. Она умиротворенно плыла мне навстречу; видно, подобные мероприятия доставляли ей настоящее удовольствие. Ее пурпурное платье покрывали узоры, вышитые серебром, талия была утянута корсетом, а тонкие морщинки возле глаз выделялись как-то по-особенному. Когда Вера Михайловна приблизилась ко мне, я почувствовал резкий запах духов Альфонсо Ралле, предназначенных для морозной погоды. Мне нравилось улавливать хрустальные нотки аромата «Парфюм де фурор» на улице среди прохожих дам, но в помещении этот запах показался мне неприятным.
-Bonsoir, Monsieur Leo! Entrez dans le salon5 – сказала Вера Михайловна и протянула мне флюте с «Родерер Силлер».
В гостиной расположился струнный квартет. Музыканты играли арию из сюиты Баха D-dur, написанной для двух скрипок, альта и баса континуо. В детстве я получил хорошее музыкальное образование по классу фортепиано; моя гувернантка была немкой, она-то и познакомила меня с творчеством этого композитора. Анна часто исполняла арию для альта из оратории «Страсти по Иоанну». Я до сих пор вспоминаю ее бархатный голос, который мог заворожить любого.
В квартире Лоскутникова было достаточно места, для того чтобы устроить настоящий светский прием. Меня окружали совершенно незнакомые люди, похожие друг на друга. Я подслушивал их разговоры, расхаживая по гостиной с важным видом, и пытался понять род деятельности каждого.
Внезапно послышался легкий звон. Это Вера Михайловна стучала серебряной ложечкой для икры по наполовину пустому фужеру.

– Mesdames et messieurs, merci de nous honorer de votre présence. S’il vous plaît bienvenue! Hôte de la soirée accompagné de sa fille Sophie!6

Она изъяснялась так громко, что мужчина, стоявший рядом со мной, невольно стал жмуриться.
Тут же гости перевели взгляд на лестницу, по которой спускался Лоскутников и вел под руку дочь. Со всех сторон раздались возгласы восхищения. Однако я заметил, как некоторые дамы в кринолине осматривали Софью Алексеевну с каким-то недовольством. Алексей Андреевич был одет в элегантный фрак, сшитый из черного крепа, с привлекающими к себе внимание матовыми лацканами.
Басонные пуговицы имели резные узоры, что показалось мне несколько излишним. Как только я взглянул на Софью, тутже понял, почему женская часть общества смутилась при ее появлении. Она была прекрасна. Светлое барежевое платье на античный манер подчеркивало тонкую талию под грудью. На руках у нее были белоснежные кружевные перчатки, придающие этой части тела особо изящную форму. Волосы девушки были собраны в причудливый пучок, и лишь небольшие локоны завиты у висков.
– Добрый вечер, Лев Николаевич, очень рад-с, что вы пришли, не терпится познакомить вас с моими collegues7 – сказал Лоскутников, пожимая мне руку.
Софья прошла за ним, остановилась, увидев меня, сделала легкий реверанс и мягко улыбнулась.
– Прошу всех пройти к столам! – прозвучал голос Веры Михайловны среди общего гула.
Пока гости неторопливо шли в сторону обеденной комнаты, ко мне подбежала Софья и задала довольно странный вопрос:
– Вы голодны, Лев Николаевич?
Я, действительно, не был готов к вечерней трапезе, так как запах женских духов вперемешку с мужским одеколоном напрочь отбивал аппетит.
– Сказать честно, нет, сударыня.
– А пойдемте, я покажу вам наш зимний сад, пока приятели папеньки не пожаловали туда, чтобы выкурить по египетской папиросе.
– Но разве мы вправе оставлять всех? – спросил я с недоумением.
Ничего не ответив, она схватила меня за руку и потащила за собой. На улицу нам пришлось выйти без верхней одежды, чтобы не привлекать лишнего внимания. На заднем дворе дома Лоскутниковых располагалась оранжерея. Как объяснила мне Софья по дороге, построена она была по ее прихоти, так как девушка хотела в любое время иметь возможность насладиться прелестью цветов. Это место, действительно, напоминало сад, лишь ощутимая прохлада, проникающая через щели строения, разрушала этот образ.
В полной тишине мы бродили по мощеным тропинкам среди разных растений. Через некоторое время я посмотрел на Софью. Кончик ее вздернутого носа слегка покраснел, а от алых губ шел пар. Она улыбалась, как ребенок, когда замечала цветочные бутоны, которые вот-вот распустятся.
– Так, значит, вы учитесь в Императорском университете? – спросила девушка.
-Да.
-А античную литературу преподают студентам?
– Конечно.
– А что вам больше всего импонирует?
– Из античности? Я не раз перечитывал «Метаморфозы»…
– Овидий – замечательный поэт! – перебила меня Софья. – Мне очень нравится легенда о Пираме и Фисбе в его описании.
– Так и вы знакомы с античной литературой? – удивился я.
– Совсем малость, беру из библиотеки maman, там довольно много старых книг… История этих влюбленных тронула меня до глубины души.
Обстоятельства погубили их, и это ужасно, но любовь их осталась вечной, а значит, на то есть воля свыше… – сказала она и перекрестилась.
Мы снова замолчали, но тут Софья Алексеевна едва не упала. Я успел подхватить ее под руку.
Она выпрямилась, отряхнулась и подняла голову.
Наши глаза были прикованы друг к другу. В ее взгляде я видел глубину, которая завораживала меня все больше и больше. Я невольно потянулся вперед, и через мгновение наши губы соприкоснулись в горячем поцелуе.
Время остановилось. Я почувствовал, как жар ударил мне в голову. После того как я открыл глаза и сделал шаг назад, я увидел, что лицо Софьи залилось краской, а глаза блестели от собравшихся слез.
– Прошу прощения, Софья Алексеевна! Клянусь, я не хотел… – сказал я искренне – и солгал.
Я желал этого с нашей первой встречи. Чувства захватили меня, и совладать с ними было невозможно.
-Лев Николаевич, не стоит извиняться… Ах, господи! Все в порядке, правда… Я лишь боюсь одного…
– Не переживайте, ваш отец никогда не узнает об этом.
– Я боюсь, что сейчас меня разбудит Никодим, и все это исчезнет, – закончила она мысль и ясно улыбнулась.
Я достал из кармана жилетки платок и вытер слезы, катившиеся по ее щекам. Она засмеялась.
-Думаю, нам пора возвращаться, – сказала Софья.
Весь оставшийся вечер мы танцевали, обращая на себя внимание окружающих. Во время мазурки все взгляды были прикованы к Софье: она легко неслась вперед и громко смеялась. Я кружил ее, падал на одно колено и заставлял девушку танцевать вокруг меня. После финального coup de talon8 гости начали аплодировать и дружно кричать: «Вгаvо!»9

VI

Я возвращался домой в третьем часу. Улицы утопали в лунных лучах, холодный ветер завывал в переулках и кружил легкие снежинки, покрывающие дороги и тротуары. Чувство глубокого удовлетворения от прошедшего вечера переполняло все мое существо.
Подъехав к дому, я заметил, что не во всех комнатах погашены свечи, а из покоев отца льется тусклый свет. Поднявшись на крыльцо, в ночной тишине я услышал шорохи за входной дверью. Отворив ее, я увидел Аксинью. Она металась из стороны в сторону, не находя себе места.
– Батюшка Лев Николаевич! – завопила она сквозь слезы, увидев меня.
Все было понятно без слов. Я побежал вверх по лестнице, не чувствуя под собой ног. Остановившись у комнаты отца, некоторое время я не решался войти. Когда же наконец отворил дверь, в глазах помутнело и в голову ударил резкий запах ладана. Кровать отца обступили силуэты с огоньками, мне с трудом удалось узнать в них своих родных. На матери не было лица, из ее глаз катились слезы, она стояла безмолвно, глядя на пламя свечи в своих дрожащих руках. Петр Степанович, родной брат моего отца, остановился у нас пару дней назад с Пульхерией Александровной, своей супругой, и тремя детьми, чтобы проведать больного. На их бледных лицах просматривался тихий ужас, младшие девочки пытались спрятаться за подол матери, а старший сын тихонько всхлипывал и смирно стоял со свечой, которая изредка капала воском на его мягкие руки. За мной зашла Аксинья, она протянула мне свечу и сказала лишь одно слово: «Молитесь».
У изголовья кровати стоял священник. Он читал отходную молитву:
– Приходит игумен, к мирскому же отец его духовный, и вопрошает, аще есть кое слово, или дело забвения ради, или студа, или кая злоба к коему брату неисповедана, или непрощена есть, вся должен есть изыскивати и вопрошати по единому умирающаго…
Внутри была пустота. Не хотелось принимать то, что совершается сейчас, но и умалять значение происходящего было невозможно. Я перевел взгляд на отца. Он тяжело дышал, кожа стала бледной и словно обтянула все кости. Беспокойно осматривая стоящих вокруг него людей, он задержал свой взгляд на мне. Тогда я почувствовал, как холод постепенно начал одолевать мое тело. Не выдержав, я вышел вперед, припал к изголовью и тихо зарыдал.
Священник тем временем продолжал чтение канона:
– Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша, имене Твоего ради.
Отец с трудом поднял руку и прикоснулся к моему лицу. Холод, исходящий от его ладони, пронзил насквозь. Отец смотрел на меня безжизненными глазами и гладил по щеке.
-Прости… – захлебываясь в слезах, прошептал я.
Он слабо кивнул, и его веки начали опускаться.
– Приидите, поклонимся Цареви нашему Богу.
Приидите, поклонимся и припадем Христу, Цареви нашему Богу. Приидите, поклонимся и припадем Самому Христу, Цареви и Богу нашему.
Петр Степанович помог мне подняться и отвел в сторону. Через мгновение раздался душераздирающий крик матери. Она не была готова его отпустить. Дядя прижал ее к своей груди и что-то шептал на ухо. Дети вонзились в подол Пульхерии Александровны, которая стояла в оцепенении, и начали горько плакать. Маленькие ангелы стали невольными наблюдателями судьбы… Она не спрашивает людей, как будет лучше для них. В жизни человека предопределено все с самого рождения, изменить ничего нельзя, а значит, все происходящее не случайно. Я не чувствовал ничего. В голове крутилась лишь одна фраза, которую произнесла Софья пару часов назад: «Значит, на то есть воля свыше».

VII

Через три дня мы похоронили отца на Новодевичьем кладбище. Был жуткий ветер, который буквально леденил лицо. Процессия медленно двигалась по Забалканскому проспекту в сопровождении мортусов. Они вели лошадей, тянущих за собой катафалк, за подвязанные к уздечкам белые шнуры с кистями. Сзади брела масса народа, среди которого, как мне показалось, я заметил знакомое лицо, но из-за своей растерянности, обострившейся в последние дни, я тут же забыл, кого поймал взглядом.
Тогда я был нужен матери. Она сильно похудела, на висках проступила седина, а взгляд стал болезненным и потухшим. Ее сухие губы приходили в движение лишь во время чтения молитвы, в другое время она предпочитала молчать. Принимать пищу тоже отказывалась, из-за чего становилась все слабее. Ее единственным утешением было мое присутствие.
Через неделю я постепенно стал приходить в себя. Как-то, возвращаясь домой после воскресной службы, мы шли в тишине, как вдруг мать спросила:
– Кто это, Лева?
Она сказала это почти шепотом и указала пальцем вперед.
Около нашего дома я увидел женский силуэт.
Одетая в отделанный мехом по воротнику и подолу салоп девушка топталась на одном месте. Когда мы подошли ближе, я узнал в ней Софью. Повернувшись, она вцепилась в меня беспокойными глазами и торопливо зашагала к нам навстречу.
– Маменька, это Софья Алексеевна, дочь Алексея Андреевича Лоскутникова, писателя, – спокойно сказал я.
Софья молча подошла к моей матери, обхватила ее шею руками, и они обе тихо заплакали.
На пороге нас ждала Аксинья. В нашей семье она всегда занимала особое место. Теперь, в этот трудный период, она все свое время посвящала матери, присматривала за ней, как за ребенком. Встретив нас, Аксинья отвела мать в ее спальню, а я и Софья прошли в гостиную. Мы остались наедине.
– Лев Николаевич, мне очень жаль. Рара просил передать вам это, – сказала она после непродолжительного молчания.
И протянула мне книгу «Страх и трепет». Ее руки дрожали.
– Работа над романом не возобновится до того момента, пока вы не будете готовы, – добавила она тоже от имени отца.
Я молча смотрел на нее, путаясь в мыслях.
– Я была там, – продолжала Софья. – Мы даже пересеклись с вами взглядами, но тогда я не решилась подойти и посчитала нужным остаться в стороне.
«Так вот чье лицо мне показалось знакомым!» – подумал я. Боль утраты настолько одолела мой разум, что я не смог отличить Софью среди общей толпы.
– Мы уезжаем, Софья Алексеевна, – наконец произнес я.
– Как? Куда? – Ее лицо искривилось от недоумения. – Насовсем?
Я кивнул. Мы приняли решение уехать за границу через пару дней после смерти отца. Вся ответственность за семью легла на мои плечи. Пока мне было сложно справляться с этим в одиночку, поэтому мать предложила оставить Петербург и уехать в то место, где есть люди, всегда готовые нам помочь.
– Я поеду с вами, Лев Николаевич! – твердо заявила Софья.
– Нет, не стоит. Ваша жизнь здесь, вы не обязаны бросать все из-за…
Не дослушав, она подбежала и крепко обняла меня. Я вспыхнул. За последнее время я ни разу не чувствовал такого человеческого тепла, которым дышала Софья.
– Вы нужны мне, а я вам, – шептала Софья, уткнувшись мне в грудь.
Именно тогда я понял: куда бы я ни направился, она будет рядом, она моя опора. Нас связывало нечто большее, чем симпатия. Когда она со мной, моей душе легко, я чувствую тепло изнутри, ощущаю спокойствие. Отец всегда говорил: «Твой ангел-хранитель, Лева, никогда не оставит тебя, так как ваши души навечно связаны». И теперь, мне кажется, я встретил его, своего ангела-хранителя.

ЭПИЛОГ

Осапины и Софья Алексеевна остановились в Дрездене у родственников. Аксинья при всей своей любви к этой семье не смогла проследовать за ними.
Состояние Анны Сергеевны после переезда не улучшилось. Каждый день она совершала пешие прогулки на свежем воздухе в сопровождении Софьи, которая заменяла ей Аксинью. Дочь Лоскутникова стала поддержкой не только для Льва Николаевича, но и для его матери. По воскресеньям они вместе посещали церковь Святого преподобного Симеона Дивногорца.
Через три года Анна Сергеевна умерла от скарлатины. Ее похоронили здесь же, в Дрездене.
Лев Николаевич и Софья Алексеевна вернулись в Россию. Они стали жить в доме Лоскутниковых и в скором времени обвенчались, а через год на свет появился их сын Николенька, которого назвали в честь отца Льва Осапина.
За несколько лет Софья очень изменилась.
Черты ее лица стали более мягкими, а выражение- более серьезным. Она перестала часто появляться в обществе, почти все свое время уделяя сыну. Материнство украшало ее, она видела смысл жизни в служении семье.
С появлением ребенка изменилась не только Софья. Лоскутников считал своим долгом дать Николеньке все для хорошего образования, поэтому с трех лет мальчик начал знакомиться с основами русского языка и литературы, с четырех ему стали преподавать иностранные языки, а с пяти – естественные науки. А еще, по настоянию Льва Николаевича, Николенька брал уроки игры на фортепиано. Отец умилялся, наблюдая, как маленькие ручки легко скользят по клавишам, создавая музыку. Он видел в сыне маленького себя, который с трудом умещает в ладошку целую октаву, но, несмотря на это, старается изо всех сил.
Начатый роман Лоскутникова «Особенный» так и не был закончен. Писатель многое обдумал за эти годы и понял, что идея текста не соответствует его настоящим убеждениям. Под влиянием всех изменений он принялся за написание нового произведения. Это был автобиографический роман, который подробно демонстрировал жизнь в движении. Стенографиста менять автор не собирался, поэтому за год совместного труда со Львом Николаевичем текст был написан и опубликован по частям в «Русском вестнике».
Сам Лев Николаевич тоже переосмыслил многое. Судьба забрала его родителей, но взамен он получил счастье, олицетворением которого являлись его супруга и сын. В первую очередь он старался делать все для их благополучия. Лев Николаевич вернулся к деятельности стенографиста, а в свободное от работы время уделял все внимание Софье Алексеевне и Николеньке.
Никто на свете не в силах управлять судьбой.
Нужно уметь принимать то, что тебе дается. Да, порой это бывает непросто, но время всему судья.
Хочет того человек или нет, он не сможет организовать свою жизнь так, как угодно ему, ведь на все есть воля свыше.

29 августа 2021 г.

1 С романом отца (фр.).
2 Туберкулез (лат.).
3 Обеденная комната (фр.).
4 Уважаемый Лев Николаевич! Спешу пригласить Вас на наше домашнее застолье, которое пройдет в субботу в шесть часов вечера. Рара пригласит своих единомышленников по письму, а так как Вы тоже увлекаетесь концепцией романтизма, думаю, Вам будет предельно интересно. Окажите мне услугу, не отказывайтесь, ведь, я более чем уверена, Вы так и не попробовали ватрушки. У вас будет еще один шанс! Ваша Софья.
5 Добрый вечер, господин Лев Николаевич! Проходите в гостиную (фр.).
6 Дамы и господа, спасибо, что оказали нам честь своим присутствием. Встречайте! Хозяин вечера в сопровождении своей дочери Софьи (фр.).
7 Коллеги (фр.).
8 Удар пяткой (фр.).
9 Браво (фр.).

Опубликовано в Огни Кузбасса №6, 2021

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Космидер-Грушчински Анжелика

Родилась 31 июля 2003 года в Кемерове. В 2021 году награждена медалью «Надежда Кузбасса» за успешную сдачу ЕГЭ. Обучается в КемГУ на филологическом факультете по специальности «зарубежная филология». Дипломант первого регионального молодежного литературного фестиваля-конкурса «Оперение». Живет в Кемерове.

Регистрация
Сбросить пароль