* * *
Хотела днём уснуть, но крики за окном,
но лай собак мешает; в сквере есть тропинка,
она сквозь тьму ведёт, как птица Метерлинка —
там сойка синяя в лесу, а за стволом
огромный детский сад, суп варят из гороха —
там город Ленинград, там так чудесно плохо.
И я не сплю, не сплю, а с бабушкой иду
с подарками, стремясь к высокой чистой ноте,
к знакомым в гости, прижимаясь к красной кофте —
шерстинки колются, и двор стоит в цвету,
но ветер дунет и растают сразу эти
дома, деревья, арки, люди в белом цвете.
Но всё ещё не сплю — кричу: «Дунай, Дунай!»,
бежит ко мне дружок в горячих рыжих пятнах,
несёт кусочек ткани жизни непонятной
и держит бережно в зубах за тонкий край.
Я глажу пса, пред ним безмерно виновата.
И засыпаю как-то.
В «Магните»
Начинаешь на всех вдруг злиться так, что самой противно,
нервничать, стоя в кассу в очереди, суетиться.
Вместо того, чтобы мыслить бодренько, позитивно,
роешься в сумке, толкаешься и говоришь: «Простите».
Видишь в окне, у полки с кетчупом и горчицей,
жёлтую жуть заката… Что теперь торопиться!
День или жизнь проходит, ты же — стоишь в «Магните».
С тележкой стоишь в «Магните», сутулясь, — в немом вопросе,
тыкаешь в телефоне на новое сообщенье.
Пишет подруга с юга: «А мой-то уехал, бросил».
Слово коробит «бросил»: окурком летишь и спичкой.
Где ты, забвенья море? Нет никому прощенья.
Поздно, уже темнеет. Крылышки, фарш, печенье,
память, мечты, надежды — платишь за всё наличкой.
* * *
В кондитерской перед витриной старушка
в пальто старомодном и шляпке
мечется раненой птицей —
не знает, что взять:
корзиночку с кремом, ватрушку
или булочку с маком.
Пахнет мёдом, ванилью, корицей,
каждый кусочек так лаком.
Раньше она выбирала
кольца, серёжки, рубины, алмазы
(и было всё мало),
костюмы, вечерние платья,
бархат, жаккард, крепдешин,
поцелуи, объятья
обеспеченных щедрых мужчин.
Теперь выбор сужен досадно.
Она наконец-то эклер с шоколадом берёт.
Садится за стол у окошка
и ест торопливо и жадно,
четыре пакетика сахара в кофе кладёт.
На Петроградской
Не спится что-то. Сидим на кухне.
Напротив окна давно потухли.
Оставили нам звезду.
Дрожит в ветвях паутинка света,
и ночь развёрнута, как газета,
все строчки слились в одну.
Жить в Центре дорого. Две недели
не экономили, но худели,
себе выставляя счёт.
Бачок чинили, меняли трубы,
ходили в ЖЭК, крепко стиснув зубы. —
Всё не меняется, но течёт.
Дела забросили. Здесь красиво.
Из мрака вечного негатива
проспект выплывает вспять.
Два шага сделаешь: ты на сцене.
А кто величия стен не ценит,
тому не дано понять,
как держит дом наш кариатида,
что, канув камнем в Неву, обида
блестит медяком у дна.
Длиннее нас стали наши тени,
а мы похожи на привидений —
прозрачны и суть видна.
* * *
Главное — это сдвинуться с мёртвой точки,
ехать в автобусе вечером мимо
Луги, так Пушкиным нелюбимой,
Пскова усталого, сонной Опочки.
Ехать, смотреть в окно, где мелькают ветки,
дачи, поля, огороды, а позже — ночью —
прошлых растраченных лет золотые метки,
видеть воочью —
как исчезает время, линяют знаки
жизни реальной и воплощаются строчки,
где однозвучный снова звенит колокольчик,
свечка горит вдалеке во мраке.
* * *
К ранней осени день склоняется сонно, нежно
золотыми шарами, яблока спелым гулом.
Пыл и жар, растворившись в мареве безмятежном,
ветхим облачком проплывает над караулом
потемневшей шеренги елей, над речкой, ивой.
Ты сидишь на скамейке, с этим всем соглашаясь,
запах мяты вдохнув, подумав: какая жалость —
у людей не бывает так же легко, красиво.
Торопились, боялись бедности, мельтешили,
перемен опасались, лучшей желая доли,
и поэтому тяжело, беспокойно жили.
Ну а было бы можно — просто красивей, что ли.
* * *
Ю. Трифонов весной жесток и безнадёжен…
День тянется к теплу, как первый клейкий лист.
Нет лёгкости бывалой. Чтение продолжим:
ведь здесь и обо мне, я тоже конформист.
За окнами — обман, игра воображенья…
Вот облако плывёт похожее на ложь —
меняет облик свой со сменой положенья:
то пальма, то рояль… И что с него возьмёшь?
Жизнь старая течёт в кварталах новостроек —
её перевезли из прошлого сюда.
Но хочется геройств на улице Героев,
принципиальным быть, бесстрашным иногда.
* * *
Генерал Чарнота в кофте рваной,
лютый Хлудов продолжают «Бег».
Их закат раскрылся свежей раной.
В чёрно-белой жизни, смерти равной,
с берега того на этот снег
смотрят снова прежние герои.
Человек здесь тот же, что и был.
Снова люди жмутся, ходят строем,
сохранить пытаются устои,
защитить свой ненадёжный тыл.
А другие в мёрзлых серых ямах,
в ком земли вперив потухший взгляд,
выйдя из привычных узких рамок,
криво, косо, бесконечно прямо,
омертвев от холода лежат.
Генерал Мороз из снежной пыли,
говорит им: «Что ж вы, вашу мать,
все уснули, не договорили…»
Но не спит ещё солдат Крапилин —
ненавидит, хочет всё сказать.
* * *
Что я ещё могу?..
Смотреть, смотреть, смотреть
на взрыв куста, на камень твердолобый,
на пламенный тюльпан,
раскрывшийся на треть,
на тени прохудившуюся сеть,
на сад наброшенную, чтобы
от света не ослепнуть, не сгореть.
Мы лучше помолчим
с тобой на этот раз…
Забудем имя пёстрокрылой птицы.
Отпустим бабочку:
за ангельский раскрас
её не назовём павлиний глаз —
пускай от слов освободится
и улетит, шарахнувшись от нас.
Опубликовано в Этажи №3, 2023
