Четверть часа мы едем в темноте по разбитой районной дороге. Вдоль неё, как несметная застывшая армия, поднимаются хвойные деревья, скрывающие от взгляда луга и горизонт.
Мой старый отец сидит за рулём, а я пассажир.
Он смотрит прямо, внимательно вглядываясь подслеповатыми глазами в призраки возможных аварий. И, как мне казалось, наверняка представляет свой путь отрезком от точки «А» до точки «Б». А я через боковое стекло ищу центр неба и знаю, что наши жизни движутся по кругу. Знаю: что вверху, то и внизу.
Вместо ковша и полярной звезды на меня смотрит Умка глуповатыми круглыми глазами, а снизу поддерживает его большая мама-медведица. А Солнце, ослепительно сверкающее сказочной рыбьей чешуёй, до рассвета съедено, может быть, какой-то акулой. Другие созвездия мне не распознать, но я знаю, что Козерог находится южнее. Там по нему медленно проходит Плутон и подчистую сносит в моей мысленной карте шар-молотом то, что несколько лет косилось, рушилось, но стояло.
Со встречки кто-то в упор светит фарами. Отец выкрикивает ругательство и назло переключается на дальний. Едем уже гладко, свежие заплатки чернеют на пути. Вот бы он повеселел – поговорили бы по душам. Но лица таких ответственных в каждом деле мужчин если и проясняются, то лишь на короткое время. Как небо в Питере. Это ещё с возрастом он смягчился, а раньше и дома не отдыхал, а как бы на посту стоял. Курение или выпивка наверняка бы смазали его скрипучие петли, но этих привычек за ним никогда не водилось.
– О, лось…
– Где? – пугается папа.
– На знаке – лось, проехали только что.
– Э, мужик один, с работы, давно это было, лося сбил. Нарочно сбил, хотя наказуемо ведь это, штрафы большие. А лось ему как дал копытами в машину, по радиатору. Вдрызг разбил облицовку и радиатор разбил. Вода вытекла, зима кругом. Если бы лето, так бы потихоньку подливал- подливал, на обочинах вода везде, доехал бы до дома, а так… Поедет, и застучит ведь там через двести метров двигатель. И он говорит, стою, смотрю на часы – рейсовый автобус должен проехать, тогда из Бежецка в Курган ходил. Ну, деваться некуда, идёт автобус, я его останавливаю. И сказал водителю, так и так, заедь, предупреди егерей, но не забудь, что лось выскочил на дорогу, и я его случайно сбил. Приехали, говорит, егеря, и погрузили этого лося.
– Так лось умер?
– Да, конечно, додавил он его, чтобы тушу забрать. Смеялись мужики над ним: ну чё, кусок-то тебе отрезали? Ничё не отрезали. Ну, понятно, так бы все сбивали. Хоть не наказали.
Смеётся, глаза по-детски оживлённо смотрят на пустую дорогу.
«Пап, я же всё-таки к вам переезжаю. Ты про развод мой так ничего и не скажешь?» – «Хэх, ну что сказать, не ты первая, не ты последняя». – «И всё?» – «Ты счастливо прожила эти годы?» – «Да». – «Вот. А у некоторых и этого не было, так что скажи спасибо».
Я открываю бардачок и засматриваюсь на ворох бумажек. Зря начала. Это он не на меня злится, а на маму, что жил с ней, не любя. Так кто же в этом виноват? Планеты ходят по кругу, заранее сплетённому Мойрами, и слепо подчиняются его кружевам – одинаково равнодушно сегодня дарят, а завтра забирают.
Наша жизнь определена слепой судьбой от «А» до «Я», но любовь от человеческой воли идёт.
А если нет, то горько всё.
Счастливо ли я прожила эти годы? Может, и нет. Но сколько имела в себе хорошего, столько обратно и получила – что внутри, то и снаружи. Другой твоё счастье не слепит. Тот день, три года назад, расписали Мойры – я без приглашения отправилась к нему в гости, а он без предупреждения поехал с букетом ко мне в общежитие. Удивительным образом разведя, судьба нас соединила. Мы ей слепо доверились и поженились. Детство друг друга выучили наизусть, а разницы между собой замечать не хотели.
Он говорил, что есть только бог и дьявол, а звездочёты, разгадывающие круги Мойр, не могут относиться к богу, потому что бог дал человеку свободу выбора. И ушёл ровно в оппозицию Нептуна к своему Меркурию, в любовной горячке оставив половину своих вещей. Он верил, что ни одна частичка его души не должна быть одинока.
– Гуси на юг полетели, – не переводя взгляда с прежней точки на лобовом стекле, как ни в чём не бывало говорит папа. Я смотрю в его стекло, но ничего не вижу. Наверно, вспоминал их дневной перелёт.
– А как ты отличаешь, что это именно гуси летят?
– Ну-у, они курлычат. Я их сам близко на лугу один раз видел, в Бежецком районе, когда работал в Потесах. С ружьём притаился, они не подпустили, поднялись. Стая с полсотни, наверно.
Увожу взгляд на лесополосы справа, как он снова продолжает:
– Помню, пацаном был, у нас один год стая дикая была в подворье. Гуси прямо с нашего двора поднимались на крыло, и летели на речку, и с речки прилетали обратно. А когда дикие гуси полетели, наши как бы на них заглядывать начали, и батя им всем крылышки маховые пообрезал. Чтобы не улетели с дикими. А то до речки-то долетали. Какие-то попались с атавизмом. Может, от предков что-то осталось.
Отвернувшись к своему окну, я засыпаю – что мне за дело до лосей и гусей. Но гусям есть до меня дело, раз прилетели в мой сон. Я нахожусь в открытом космосе и вижу, как горит Солнце, а Земля ему то лоб свой, то подбородок подставляет. Вокруг Земли гуси летят и вместе с отражением пожара то поднимаются, то спускаются – как за светом гонятся. Земля тянется рельефом к птицам, желает дотронуться, но не может разогнаться шире положенной ей окружности. Я подлетаю, чтобы разглядеть гусей поближе, а глаза у них у всех человеческие, да более того, точь-в-точь как у бывшего мужа. И вот я уже не я, а сама круглая грузная Земля, и одновременно кручусь под пингвинами в Антарктике и под пирамидами в Египте.
Но гуси всё летят вокруг меня и никак не могут приземлиться.
Отрезает ото сна резким торможением и папиным чертыханием.
– Что?
Он тут же выскакивает из машины, не объясняя, что за чёрт заставил его остановиться.
Пока я сама не вышла и не увидела тощую, как кошку, с несоразмерно длинными лапами, подбитую лису в двух метрах от передних колёс.
– Ох, чёрт, – повторил он ещё раз. Слеза заблестела и застыла на его щеке – от страха, а может, и от усталости глаз. Солдат в нём сгорбился, и лицо осунулось, точно выпитое одной этой слезой.
– Будем убирать? Мало ли что. У меня пакет есть, к обочине дотащим.
Отец кивает. Придётся открыть мой чемодан в багажнике и вывернуть всю одежду из пакетов. На обе папиных руки надеваем по плотному пакету. Ещё осталось два полупрозрачных из «Пятёрочки» для лисы. Папа зачем-то садится на колени, не боясь запачкать о грязный асфальт штаны от робы, в которых завтра выходить на работу. Натянутым раскрытым пакетом, словно полотном от лопаты, поддевает тело животного, захватывает его во всю длину и встряхивает, собрав ручки пакета. Поднимается не разом – сначала на одно колено, а затем и весь сам, держа ношу одной правой.
Не торопясь подходит к противоположной обочине, аккуратно кладет лисицу, стряхивает с рук полиэтиленовые перчатки и легонько уминает их внутрь «Пятёрочки».
– Ты расстроился, да?
– Ну как… Живое существо убил.
Он заводит машину, и под неуместно резвые звуки двигателя мы трогаемся. Возможно, папа упрекает себя не только за лисицу, а и за маму.
Хотя все мы сами виноваты, что бросаемся под колёса, дорогу переходим не в положенном месте и спускаем на близких и чужих людей своих демонов – какое бы безрассудство или планеты нас под это ни толкали. Неспроста и со мной сводит счёты проходящий по Козерогу Плутон.
От судьбы не уйдёшь, но у неё неожиданные повороты: когда после пережитого в глубине души стихают крики и рассеивается кошмар – ты садишься и прислушиваешься…
И вдруг угадываешь внутри солнечного сплетения шелест столетнего леса, едва уловимое шипение пенной волны, неизменно хищное рычание волка и как всегда робкое замирание косули возле него. Мир во всём своём добре и зле раскрывает себя в одном твоём одиноком человеческом теле, и грешная мысль рождается тогда – что чем хуже, тем лучше.
Опубликовано в Южный маяк №2, 2021