Юрий Татаренко. МОЛОДОСТЬ. ПОЭЗИЯ. СИБИРЬ 

Победитель Всероссийского литературного конкурса имени Игнатия Рождественского в номинации «Критика»

Трудно сказать, едина ли территория поэтической Сибири — особенно если речь идёт об авторской возрастной категории «тридцать плюс». Данный материал — попытка исследовать, чем живёт и дышит «племя младое» и уже хорошо знакомое редакторам региональных литературных журналов. Объектом моего внимания стало творчество трёх стихотворцев, стремительно ставших ключевыми фигурами поэтического ландшафта Кемерово, Барнаула, Новосибирска.

Я бы в сталкеры пошёл…

Тридцатистраничный сборник кемеровчанки Агаты Рыжовой заинтересовал меня уже одним своим названием — «Путеводитель для сталкера». Авторский посыл не требует особых разъяснений: настоящий поэт всегда уводит читателя в свои бескрайние, таинственные, им самим не до конца изученные миры. Приглашение Агаты Рыжовой зайти на новую территорию я принял без раздумий — и теперь рекомендую данный «Путеводитель» всем своим знакомым: путешествие оказалось весьма увлекательным.
Открывает книгу программное заявление: «Так и бродишь по миру, вещей не касаясь рукой, проходя сквозь витрины, доктрины, людей, облака. Сочиняешь карманное счастье, фантомную боль…»
Идёшь вслед за поэтом, не заметив острого угла неточной рифмы «рукой — боль» — такова сила экспрессии нахлынувшего на тебя мира без границ. Это ли не цель желанная:

Безутешно сгорая, чадить разных чуд,
Примеряя лицо то христа, то иуд —
Выбирать наудачу.
Не ходить на поклон к пустозвонным рублям.
Потерявши царя, по чужим королям —
Никогда не запла ´чу.

Рубли-пустозвоны — это находка. Сулящая удачу сталкеру. Надо только не терять головы, здесь сплошь и рядом происходят внутренние катастрофы такой силы, что стёкла бьются: «Витринами брызжет сердечная Хиросима!» И смешиваются звуки и краски: «Обмакнулись деревья в капельный звон», а «Буква кровавым побегом растёт на бумаге»…
Кредо сталкера не ново: ты должен начать всё с чистого листа.
Он говорит тебе: «Я не помню значения слов, не пойму, что такое успех». И вы понимаете оба: мир предстоит создать заново. И совсем не страшно, если это будет мир тишины. Покой и воля, как все мы помним, есть замена счастию.
Сталкер Агата Рыжова — повелитель времени. Один поворот головы — и ночь исчезает бесследно:

Разливает закат свой малиновый сок по стеклу.
Начинается день.
Я проснусь от мобильной икоты…

Небесспорный поэтический тезис: «Тишина — это траур по времени.
Тишина — это лучшее в нас»,— в стихах Агаты Рыжовой находит своё лирическое продолжение: «А давай помолчим искренне — может, хватит смотреть искоса?» Отрадно, что молчание это — наполненное.

Придумать бы такое слово,
чтоб сочетать в одном флаконе
две жидкости несовместимых,
две стороны одной луны.

Кто же уходит в сталкеры? Как становятся ими? Ясное дело, не с бухты-барахты. «Я себя искричала», «я сама себе праздник, снегурочка и оливье», «всё, что я знаю о жизни,— шрамами в теле моём»,— и этого признания двадцатипятилетней Агаты Рыжовой — предостаточно.
А сколько в поэте жизненной силы — дух захватывает: «Я обнимаю планету — некуда деть свои руки»…

Путеводитель для сталкера — несколько общих фраз:
Что не убьёт, то фатально изменит нас.
Поступь моя легка, надменность в разрезе глаз.
Гибкими станем мы, как вода, и вечными, как алмаз.
Всё, что я знаю о жизни: больше не будет нас…

Не будет нас прежних — это же здорово! Стихотворение написано — перерождение состоялось. Страдания, разочарования, поиски смыслов — плодятся и множатся отчаянно, не ведая стыда. Вот и ещё одна разлука будет без печали: «Так что иди себе, милый,— я тебе не по словам». Ка – кое счастье, что это напутствие — не тебе! А что же звучит в твой адрес?
«Ступай нежнее, вообще — ступай!» Хорошо сказано. Будет исполнено!
Пройти можно любой лабиринт, тем более когда впереди — уверенный в себе сталкер. Это только «любовь к человеку, как небо,— вовек не проходит». А имя человека, которого любишь, называть вслух вовсе необязательно. Даже для сталкеров есть свои заповедные места — в сердце, между строчек, под облаками…
И вот что ещё не может не радовать: прощальный монолог сталкера и поэта Агаты Рыжовой — «обещает встречу впереди»:

Ничего мне, Господи, не давай — ни мужчин, ни денег.
Пропадаешь в них, будто в шахте гниёшь рабочим.
Мне так нравится слово модное — «неврастеник».
А с деньгами я буду плохим неврастеником, Отче.
Так что, Господи, ничего — ни фольги, ни фальши.
А дорогу — дай поизвилистей, о Верховный Зодчий!
Я в пути разберусь, непременно пойму — как дальше…
Я когда-нибудь всё пойму —
И вернусь к Тебе, светлый Отче.

Прошедший хоть немного вместе со знаюшим путь и цель — сам становится чуточку сталкером. И с этой дороги тебе уже не сбиться.
Спасибо за науку, Агата!

Поэма экстаза отчаянья

А в Барнауле в серии «От имени моего» вышел сборник стихов Александры Вайс «Ветер за воротом». Книга небольшая, на тридцати двух страницах уместились сорок четыре стихотворения с предисловием Михаила Гундарина. Соответственно, свои впечатления о творчестве двадцатипятилетней поэтессы я тоже постараюсь изложить не слишком длинно.
Если припомнить несколько подзабытый, полустёртый постмиллениумской бравадой тезис: «Поэт — это судьба»,— имея в виду стихи как результат осмысления отболевшего, то, безусловно, Александра Вайс — поэт. И так же, как в своё время Марина Цветаева, Вайс пишет с чутким, трепетным отношением к событиям личной жизни.
Но перед читателем не половодье чувств, не гамма эмоций, нет,— в стихах Вайс сплошь отчаянье, неизбывная горечь разлюбленной. И это своё отчаянье поэт возводит в крайнюю степень, впадая в экстаз от неосуществимости такой простой, казалось бы, мечты: быть рядом со своим избранником — как водится, единственным и самым лучшим. Дымящееся поле проигранного сражения за право оставить всё, как было прежде,— вот что обнаруживает Вайс под незакопчённой вывеской «Комсомольский, 77». Именно так и называется первая часть книги, состоящая из двадцати семи свидетельств о разрыве как полном крахе.
Марина Цветаева в «Поэме Конца» старательно фиксирует:

Расставаться — ведь это вниз,
Под гору… Двух подошв пудовых
Вздох… Ладонь, наконец, и гвоздь!

Александра Вайс пишет о внезапном одиночестве без лишней экзальтации: «Земля против смысла вертится». Что ж, у поэта свои представления о науках — и жить ему отныне предстоит по собственным законам: «Я не раз выключала солнце в своих глазах». И сразу верится, что и это — очень больно.
Но Вайс тут же, ничего не откладывая на постскриптум, являет свой сильный характер: «Было — забыли. Теперь — вперёд». При этом в строчке, полной решимости: «Я дальше еду одна. Так надо»,— обнаруживается изящная анаграмма: «одна» и «надо».
Всплывший в гудящей голове тезис «жизнь продолжается» требует подкрепления — пусть и вербального. И повторяющееся наречие «теперь» — как запасные спасательные круги: а вдруг один из них подведёт, указав губительную дорогу на дно?

Теперь развожу цветы на линии фронта.
И теперь мы по разным клеткам,
Задыхаемся друг без друга.
А теперь остаётся маяться,
Но не каяться, не зализывать…

Нет ни времени, ни сил уточнить, что именно зализывать поэту не подобает — и с ним соглашаешься: мотив отрицания важнее. Пока важнее. Но важнее всего.
Когда же «настанет свой черёд» «остановиться, оглянуться», Вайс продолжает оставаться в парадигме протеста:

Что остаётся? Пить, писать на чеках,
Переправлять на точки запятые,
Забеливать круги на тонких веках.
Писать стихи — да не свои, чужие.

Универсален ли цветаевский рецепт: «Значит, не надо. Плакать не надо»? Врачу, исцелися сам… И снова включается рефрен «теперь»:

Мне теперь тоже знакомо
Жгучее чувство,
Когда не хватает рифм.

Не страшно совсем, «и это пройдёт», и верлибр не отменяет метафоры:

Гадкий утёнок так и остался гадким —
Селезень выше других теперь,
Он не спустит обид.

Речь не о прошлых обидах и не о мести — спуску не будет новым обид – чикам, если рискнут объявиться. Так будущее время становится настоящим — и только поэзия способна на подобные чудеса грамматики!
А вот ещё одна находка Александры Вайс: «И если согласен идти, то путь готов».
Какой роскошный каламбур! Поэт, оживая сам, оживляет и призыв из далёкого советского прошлого: «Будь готов!» И как не оценить ловкой подмены понятий, когда, соглашаясь с тем, что «цель — ничто, путь — всё», читатель вынужден также признать и то, что никакой не лирический герой, а именно пути-дороги должны быть готовы к первому решительному шагу одинокого путника!
А что это там, впереди? Отнюдь не призрачные надежды на возрождение! Поэтом выработан план конкретных действий. В первую очередь необходимо сменить систему координат. Комсомольский, 77,— это адрес, который забыть невозможно. Но вот больше не появляться там — это вполне реально.
«Чужая квартира» — вторая и заключительная часть книги. В стихах Вайс никак не идентифицируется ни месторасположение нового пристанища, ни обстановка в жилище. Не это главное. Зато прекрасно прочитывается выстраданное: «Посторонним вход воспрещён!» На уровне контаминации поэтом детерминируются полюса: холодно — горячо, север — юг, небо и земля. Какая уж тут поэтика урбанизма?..
Это в прошлой жизни находилось место ёмкому образу: «Город закрыл на меня глаза». Известное дело, для многих поэтов город — живое существо. Но только в стихах Александры Вайс он за полночь не просто засыпает, погасив свет в окнах домов, нет, он откровенно игнорирует лирическую героиню — и тем самым оставляет её наедине с самой собой.
Город, выстроенный вокруг «Чужой квартиры», всего за семнадцать шагов-стихотворений научил поэта не брести куда глаза глядят, а идти улицей, свыкнувшись со светофорами, чередованием их сигналов.
Экстатический хаос отчаяния упорядочивается. В тексте появляется зримое присутствие аэропорта. Героине жизненно необходимо оторваться от земли, от городских реалий, крайне важно взглянуть на проблемы сверху. Смена ракурса произошла — и сразу становится очевидно: «Гореть согласна, но — не прогорать».
Перекрёсток «топос, хронос, эрос и танатос» поэт миновал. Инициация — случилась. Аэропорт, самолёт, уносящий в другой город, в новую любовь,— всё это принадлежит стихии воздуха, Его величеству Ветру. Сдувающему всё, ставшее ненужным, заслоняющее высокие помыслы и чистые горизонты.
«Ветер за воротом» — в названии книги кроется намерение автора оставить читателя наедине со своим воображением. За воротом — где это, с какой стороны? За воротник — это относится вроде как сугубо к внутреннему, скрытому под одеждой, под кожей, за грудиной. Ветер же вне ворота говорит нам о чувстве защищённости главного героя повествования, его неуязвимости, независимости от внешних факторов.
В любом случае поэт Александра Вайс не боится простудиться. Ни хрип, ни сип не имеют никакого значения, если:

С каждым неверным словом
Голос теряем мы.

А голос поэту нужен как воздух:

В поэзии — только право на самогонку,
А я-то, смешная, искала гармонию в ней.

В полное горечи признание Вайс умудряется вкраплять игру слов.
Да, тут не поспоришь: опьяняет не только алкоголь, но ещё и право гнать свою строку — то есть высказываться.
Смешна ли в этом лирическая героиня? Отнюдь. Хотя, безусловно, Александра Вайс не чужда самоиронии. Например, в ситуации, когда «всё не то и всё не так»:

А к супу не подали ложку,
А к супу не подали супа.

Юмор привычно используется поэтом как защитная реакция:

Сердце осталось в Питере,
Я улетела в Сибирь.
Водочки не хотите ли
И от простуды имбирь?

Классные рифмы окрыляют. Но это ещё не всё. В предвкушении долгожданной встречи с любимым человека любящего просто-напросто распирает: он чувствует в себе силы вылечить от чего угодно каждого встречного!
Сильная натура не гарантирует отсутствие слабых мест. Об этом поэт говорит открыто:

Господи, если Ты есть,
Убереги
От бессонных ночей.

А вот это уже не личная драма, это — катастрофа:

Обернулось консервной банкой
То, что раньше всем миром было.

Чёрт возьми — вот он, текст для скрябинской «Поэмы экстаза»! Но где же собственная музыка стиха? «Боль обретения себя — увы, с годами, не проходит». Вайс пытается укутать эту боль строчками, и совершенно очевидно: чем их будет больше, тем лучше. Тот самый случай, когда поэзия становится рифмотерапией. Оттого и стихотворения Александры Вайс не длинные — адекватные тычкам и толчкам, исходящим из самого ближнего окружения, потому в большинстве своём и не имеют названия. Едва ли не единственный текст в этой книге озаглавлен — и вновь автор прячет свой кровавый след в неологизм:
«Постлетнее на выдохе». Постигнутое лето ощущается как последнее.
Переусложнённая метафорика, в которой ищет спасения поэт Александра Вайс, не всегда выручает. Сразу и не определишь, к примеру, в строке «в лёгком бреду подпитии» — какие здесь части речи? Читательское внимание рассеивается, когда смыслом управляет подобного рода «играмматика». Порой молодой поэт грешит и рваным размером, и неточными рифмами: «порыв — открыт», «мне — свет». Трудно разделить с Александрой и её увлечение глагольными рифмами. Хотя, похоже, глагол для Вайс — любимая часть речи.
Подведу итог. Поэту Александре Вайс предстоит смелое освоение поэтической аранжировки, азартное постижение динамики смысловой игры. Её исповедальные тексты, напрочь лишённые эстрадного напора à la Вера Полозкова, но подкупающие схожей силой намагниченности строк, пока немного неровны — именно поэтому я и не привёл в этом отзыве ни одного стихотворения целиком. Да, на сегодняшний день Вайс пишет строчками — и многие из них запоминаются. Так не забудешь женскую пощёчину — которую получил или свидетелем которой стал. А всё потому, что дана она — в экстазе отчаяния.

Стихи над волнами Оби

И немного о сборнике стихов тридцатилетнего новосибирского поэта Антона Метелькова «Футляр». Пятидесятишестистраничную дебютную книгу составили чуть больше сотни стихотворений, написанных в разные годы.
Лирический герой Метелькова — интроверт. Даже если проигнорировать название книги, история пристального взгляда внутрь, самопознание как движущая сила встречаются уже на первых страницах: «ключ в замке заблудился / карандаш не вернулся из боя».
А в завершении сборника (другими словами, на дне «Футляра») мы находим оригинальное подтверждение того, что поэзия — вселенского масштаба: «внутри тебя Бог, / в кармане которого небо».
Ирония и каламбур — верные спутники поэта, среди которых то «невольник челси», то «раскрепощённые селяне», позвавшие «негра на обед». При этом Метельков никогда не переходит в сарказм, поэт всякий раз приглашает к разговору о «полной гибели всерьёз», задавая зримые смысловые вертикали стихотворения: «чтобы припасть к груди мироздания / я мастерю табурет», «солнце под рубашкой / месяц над башкой», «стремительная рубашка / пропуск в неведомый дом», «в мышиной норке живёт медведь / не встать не выйти лежать и петь».
Вообще, Антон нередко весьма причудливо переплетает время и место: «руки сами тянутся за спину / чтоб нащупать завтрашний шрам». Стремление поэта к парадоксу очевидно: «а сколько раз ты видел апрель / а сколько не видел апрелей». Но это не отменяет регулярности вкраплений афористичности: «выбор это шаг влево / выбор это шаг вправо».
Чёткостью ритмического рисунка Метельков порой пренебрегает, но точностью рифм в лабиринте звукописи — никогда:

…вот и гордись до пенсии
что ты — по-прежнему ты
вот и считай считалочки
как вышел иванушка погулять
как барабан без палочки
как молоко по углям…

Одно из самых первых метельковских признаний, «душа моталась от века к веку», не производит впечатления декларации. К читательскому удовольствию, реминисценций долго ждать не приходится.
Перекличка молодого новосибирского поэта с Маяковским — один из самых интересных моментов в книге:

нарезать сыра поставить кофе
поставить крест на своей голгофе
поставить кофе порезать рыбы
а вы могли бы? а мы — могли бы…

А. Фролова в послесловии «Поэзия Антона Метелькова: штрихи к портрету» указывает: «Среди фигур литературного сообщества, принятых поэтом за достойные ориентиры, отчётливо угадываются зачинатели отечественных и зарубежных авангардных поэтических школ и традиций: русские „футуристы“ (В. В. Хлебников, А. Е. Кручёных) и „обэриуты“ (А. И. Введенский, Даниил Хармс и проч.), noble Жак Превер, сюрреалисты, виртуозы эпатажа и папы дадаизма Тристан Тцара и Филипп Супо. К когорте „повлиявших“ причислим также лучших представителей современной русской некоммерческой музыкальной сцены — Егора Летова и Александра Башлачёва. Некоторыми строчками автор прямо намекает на кровное родство своих поэтических опусов с текстами череповчанина: „как в минном поле душа гуляла“ ср. с башлачёвским „как в чистом поле душа гуляла“ („Ванюша“), или „как вышел Иванушка погулять“ с его же „как ходил Ванюша бережком“ (там же), или „но понимает все слова / и в том и в этом мире“ с репликой Башлачёва „он показал бы большинству / и в том и в этом мире“ („Случай в Сибири“) и др.».
Нельзя не согласиться с А. Фроловой и в том, что Метельков «свободно демонстрирует нам владение искусством словотворчества („сияневый бал“, „обеспочвенные ноги“, „дева ашдваока / слезорука / влажнонога“, „незаштоп“), навыками языковой игры („не оборщай, не оборщайся“, „[комендант] бородант и чемодант“, „рука — левочка, рука — правочка“ и др.)… Стихотворение Метелькова в процессуально-повествовательном измерении представляет собой последовательную смену — иногда без очевидной связи — художественных образов: один следует за другим; в выборе такого подхода можно усмотреть мощное влияние кинематографического искусства, пополнившего арсенал изобразительных средств современной изящной словесности приёмом монтажа».
Умение Метелькова комбинировать эмоцию с метафорой отмечает известный новосибирский поэт Борис Гринберг: «Благодаря игровым элементам синтаксиса и тотальной парадоксальности эти стихи необычайно легки для восприятия. О чём бы ни говорил Антон, сколь грустна, сложна или даже страшна ни была тема его речи, читателя ждёт главное — удивление. Удивление светлое и радостное».
На мой взгляд, наиболее силён и мастеровит Антон Метельков в миниатюрах. Читатель без труда разглядит «в малом большое», к примеру, в таких поэтических наблюдениях, как «горячая вода была холодной / наташина беда была володиной» или же «дети и старики / волны одной реки».
Живущего в большом городе на берегу Оби поэта Метелькова, громко заявившего о себе первой книгой, с полным правом можно именовать «не мальчиком, но мужем» в современной сибирской литературе. Сборник стихов «Футляр» возвышается над рекой жизни — и помогает читателю стать ещё чуточку возвышеннее.

Заключение

Хочется верить, поэты Рыжова, Вайс, Метельков ещё немало удивят коллег по творческому цеху. А героями следующего критического исследования предлагаю сделать ещё одну троицу ярких и при этом не успевших «забронозоветь» поэтов. Это Светлана Михеева из Иркутска, Екатерина Сердюк из Томска, Иван Клиновой из Красноярска. Господа, увидите книги этих авторов — не проходите мимо: праздник поэтического общения вам гарантирован.

Опубликовано в Енисей №1, 2021

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Татаренко Юрий

Родился в 1973 году в Новосибирске. Работает журналистом. Член Союза писателей России с 2006 года. Публиковался в литературных журналах: «Арион», «Новая Юность», «День и ночь», «Сибирские огни», «Нева», «Иртыш», «Алтай», «Бийский вестник», «Российский писатель», «Чаша круговая», «Южная звезда», «Лава», «Отражения», «Брега Тавриды» и др.

Регистрация
Сбросить пароль