Юрий Беликов, Александр Севастьянов. ЭЛИТА ИДЁТ НА ПУЛИ

Чисто внешне он — нечто срединное между Владимиром Пуришкевичем, самым шумноречивым депутатом царской Госдумы, основавшим «Союз русского народа имени Михаила Архангела», и — Александром Третьим Миротворцем, императором российским. Дородный дядька с бильярдным черепом и каштановой бородою, в чьих генах — казаки и поморы.
Однако, будучи человеком широких пристрастий и, между прочим, знатоком французской иллюстрированной книги восемнадцатого века, он, по его собственному признанию, приходит в небывалый внутренний трепет, если видит в степи половецких истуканов. И тут тоже, оказывается, есть своя тайная генетическая привязка.
Он и сам в известном смысле слова — истукан.
И когда к нему являются разного рода посланцы, которые подначивают: мол, пора бы уж, батенька, создать собственную партию! — пребывающий более двадцати лет в ядре русского национального движения, и мало того — считающийся одним из его воздуходувов, он не спешит с ответом.
Истуканствует.
Умудрённость — его теперешний коренник. Дело прошлое, но точно так же, когда пузырилась Болотная площадь, он призвал своих сторонников, да и вообще всех здравомыслящих русских людей, не отзываться на звуки трясины. И оказался прав.
И пока Поклонная спорит с Болотной, что же считать определяющим — бытие или сознание, он решил для себя раз и навсегда и даже зафиксировал это в учебнике: бытие определяют отношения между этносами.
— Александр Никитич, в своих печатных трудах и публичных выступлениях вы нередко применяете термин «биосоциальная элита». Например: «В результате Октябрьской революции изведён цвет нации — 99 процентов биосоциальной элиты». Речь, очевидно, о потомственной элите? Но согласитесь: для современного сознания, не обременённого семиколенной памятью, это словосочетание довольно экзотично!
— Элита — это, прежде всего, биологический термин. Когда мы говорим об элитных растениях или элитных животных, то имеем в виду образцовых представителей того или иного вида, которые сочетают в себе наиболее ярко, отчётливо и оптимально все лучшие качества. Так же и у этносов. У русских есть то, чего, предположим, нет у китайцев. Это не происходит просто так. Благодаря селекции выведение вида достигается искусственным путём. В естественных условиях тоже происходит селекция: лучший тянется к лучшему.
Русский народ в течение тысячи лет производил свою элиту. Разумеется, естественным путём.
Самые способные и инициативные шли в купцы, люди определённого склада ума и духа — в священники, люди воинской касты — в армию, где достигали заслуженного чина и получали дворянство. Тянувшиеся к знаниям становились интеллигенцией. Русский народ продуцировал из своего этнического и биологического состава представителей элиты. И она росла веками, всеми корнями связанная с породившим её народом, с его историей, верой, культурой и языком.
В тысяча девятьсот семнадцатом году эта традиция резко пресеклась. Два или три поколения воспитывались в отторжении своих корней. Нам говорили, что в царской России всё было плохо, а жизнь и история начались только с семнадцатого года. Ну и какую мы в итоге получили «элиту»?
Конечно, биологический процесс остановить нельзя. Всё равно селекция подспудно продолжалась. Но в обществе был запущен и механизм антиселекции. Потому что партократия в основном подбирала не самых талантливых, блестящих, смелых и продвинутых, а тех, кто соответствовал совсем другим принципам — верности идеям марксизма-ленинизма.
— А сегодня? Разве людей подбирают по принципам таланта, смелости и продвинутости? Мне вспоминается краткий верлибр живущего в Кисловодске поэта-дикоросса Станислава Подольского. Называется он «Те, кто выжил…».

Вот уже Первые
вдаль ушли.
И Вторые
пооканчивали самоубийством.
И Третьих поторопились выставить,
не расспросив как следует обо всём…
Снова последние в первых рядах
учат, как жить охота.

Поэтому я повторю: «Снова последние в первых рядах…» Так что серые выигрывают и побеждают. Причём — на всех этажах российского социума.
— К сожалению, в значительной степени — да. Это продолжается и сегодня, потому что подобный тянется к подобному. И те, у кого нынче власть,— это вовсе не долгожданный свет в окошке…
— Вот вы сказали об «элите, всеми корнями связанной с породившим её народом». Но тогда, если следовать этой логике, получается, что у тех, кого сегодня числят элитой,— думских функционеров, олигархов, моделей, футболистов, звёзд шоу-бизнеса и всевозможных телеведущих — у них на поверку связь с народом-то нулевая? Тут, конечно, кто-то может горделиво откинуть головёнку: дескать, мы, Стас Михайлов, поднялись из самых низов!
— Вы знаете, из самых низов поднялся, допустим, какой-нибудь там Ежов — уж куда народнее? Он вообще был помощником слесаря, а стал наркомом внутренних дел. Из самых низов поднялись ещё многие палачи нашего народа. Но что значит быть связанным с народом?
Когда мы листаем историю боярских и дворянских родов, то сталкиваемся с таким фактом: мало кто из их выходцев умирал в своей постели.
Все они шли на смерть за свой народ! Вспомните Бородинское сражение и знаменитого генерала Раевского. Он сам, будучи пехотинцем, шагал в бой и вёл с собой двух мальчишек — шестнадцатилетнего и четырнадцатилетнего сыновей. На пули. Вот это элита!
Да, может, он эксплуатировал крестьян. Может, когда-то прижал молоденькую крестьяночку в стогу сена. Но когда пришёл враг, Раевский встал в полный рост, чтобы идти в атаку. Даже злодей Малюта Скуратов — и тот погиб от татарской стрелы! То есть — защищая Отечество. А где ныне та элита, которая встанет на защиту своего народа?
Покажите мне её, кто жизнью будет готов пожертвовать ради русских людей!..

— Но апологеты современной назначенной элиты могут предъявить вам контрдовод…
— Давайте!
— «А как же, допустим, Влад Листьев, Галина Старовойтова, Анна Политковская?»
— Все убиты из-за денег. Кроме Политковской, которая, по наиболее правдоподобной версии, пошла против Кадырова, за что и пострадала.
Скажите: что такого сделали Листьев и Старовойтова для русских людей, чтобы заслужить ненависть наших врагов? Ничего подобного: они сами находились в их стане. А Политковская, та вообще была отъявленной русофобкой.
— Тогда не кажется ли вам, что мы живём в стране подмен? И в результате как нация теряем собственную идентичность? Один мой знакомый рассказал смешную и одновременно грустную историю, связанную с последней переписью населения. Когда переписчики начали заполнять графу «Национальность», он, ничтоже сумняшеся, представился: «Половец!» И сейчас не без шутейного пафоса заявляет, что он единственный половец в России…
— Пусть не обольщается! Перед вами сидит потомок половецкого рода.
— Стоп! Насколько я знаю, вы утверждаете, что Севастьянов — казак и помор.
— Половцы просочились в мои гены именно по казачьей линии. Вот так выглядели половцы (делает с помощью пальцев чуть раскосыми глаза): они были рыжебородыми блондинами, но с лёгким монгольским прищуром. Они оставили след не только в азовской степи, но и во многих народах.
Например, в башкирах. И, безусловно, в донском казачестве. Я, когда вижу этих каменных половецких баб, у меня прямо-таки всё внутри закипает!
Я чувствую, что это…
— «…мои бабы»?
— Да, мои! Потому что по бабке я — донской казак.
— Однако когда во время переписи люди представляются казаками, кержаками или поморами, то, с одной стороны, в том сквозит некая сословнородовая гордость, а с другой?.. Чем чревата эта, на первый взгляд, вполне объяснимая и невинная подмена?
— В этой подмене заключена очень большая угроза.
И я считаю, что в данном случае действуют силы, которые стремятся оторвать от русского народа его наиболее лучшие части — тех же поморов и казаков, семейских на Алтае, кержаков в Сибири или так называемых старожилов в Магаданской области. Это целенаправленная политика, которая уже привела к отрыву от нас малороссов и белорусов, а сегодня имеет под прицелом в первую очередь казачество как авангард русского народа.
Да, в казачестве могут быть своеобразные этнические подмесы. Из кого состояли, допустим, донские казаки? В основном из беглых людей с русских территорий. Но бежали-то мужики. Без баб. И шли потом за полонянками в Польшу, за ясырками на Кавказ и в Турцию.
— Кого привёл на хутор Татарский дед Григория Мелехова в «Тихом Доне»?
— Турчанку. А я вам могу сказать, что и мать Степана Разина была чистокровной турчанкой.
Вспомним Азовское сидение казаков. Они вы – били в Азове турецких мужчин и, само собой, оставили турецких женщин. И за шесть лет, пока турки обложили их кольцом и не давали выйти из Азова, наделали массу детишек. А когда противник вынужден был снять осаду, казаки забрали с собой из Азова городские железные ворота (они увезли их в Старочеркасск) и своих турецких жён и детей. Это было нормально.
Но вы мне покажите такого донского или какого угодно казака, в котором нет русской крови!
Казаки — это субэтнос русского народа. И когда мы сегодня узнаём, что во время переписи казакам было позволено именоваться как отдельному народу, я считаю, что это вражеская диверсия. И если это пойдёт крещендо, то есть — по нарастающей, через сто лет мы точно так же потеряем казаков, как потеряли белорусов, хотя генетически белорусы и русские — абсолютно один народ: никаких различий.
— Известно, что Александр Севастьянов — отец шестерых детей. При этом вы подчёркиваете, что все дети — от одной жены. Тут впору взывать о введении отцовского капитала в пику материнскому, о котором наши политики говорят как о панацее. Но вы утверждаете: «Материнский капитал стимулирует рождаемость в основном не русских народов». С чем это связано?
— Материнский капитал, который должен был исправить демографический баланс в пользу русских, на самом деле усугубляет отрицательный демографический баланс. Нерусских становится всё больше и больше. Это объясняется в том числе и тем, что, когда этот капитал был введён, у русских уже была демографическая яма, минусовой прирост населения, а у многих народов России — плюсовой прирост. Например, у народов Северного Кавказа. Или — у тувинцев, которые вообще являются чемпионами рождаемости в России: в год — сорок человек на тысячу жителей.
Понятно, что если у нас сложилась традиция минусового прироста, а там — традиция прироста положительного, то раздача материнского капитала усилит стимул рождаемости у тех, у кого уже работает этот фактор. Да, немножко, может быть, усилит и у русских, но в корне переломить ситуацию с рождаемостью русских мы не сможем.
Материнский капитал — это благо лишь в ближней перспективе, потому что данная конкретная семья будет жить лучше. А если мы посмотрим на картину в целом, то налицо демографический дисбаланс, который сегодня угрожает нам депопуляцией русских и снижением нашего удельного веса…
Ведь дело не только в абсолютных показателях.
Абсолютные показатели, может быть, и вырастут.
Русских детей станет больше. И это, конечно же, очень хорошо. Но относительный показатель — удельный вес русских в составе населения России — как падал, так и будет падать. А удельный вес — это определяющий фактор.
Упадёт, допустим, процент русских до пятидесяти — растащат Россию, разорвут и глазом не моргнут! Русские сегодня — это единственная скрепа нашей страны на всём пространстве от Владивостока до Калининграда. Вот почему по этой скрепе бьют сейчас со всех сторон.
— Когда я прочитал вашу книгу «Диктатура интеллигенции против утопии среднего класса», то нашёл подтверждение собственным мыслям:
«Государство лабазников и чиновников,— пишете вы.— Прелестная перспектива!» И спрашиваете о том, из чего исходят наши властители, «вслух мечтающие о превращении российского общества на 60-70 % в „средний класс“?!». Вопрос во многом риторический. Но всё-таки как для себя вы на него отвечаете?
— Дело в том, что средний класс — это политически инертные существа. У них главная задача — выжить. Они живут в «беличьем колесе».
Я насмотрелся на Западе на этот самый средний класс. Они не знают отдыха и срока — не могут себе позволить после работы расслабиться, как расслабляется работяга после станка. Пришёл, выпил, сел за телевизор. А они с утра до вечера должны крутиться.
— Но ежели вспомнить Болотную, кто на неё вышел?
— Вот на Болотную как раз вышел тот самый средний класс, который почему-то возмечтал, что нечто такое можно сделать, чтобы перестать крутиться и зажить по-человечески.
— То есть оказывается, что средний класс может поднять голову?
— Может, но невысоко. Потому что когда он поднимает голову, то при этом не видит, кто его ведёт. Если бы средний класс был в состоянии открыть глаза и посмотреть, что он делает и кто его направляет, его бы озарило: а направляют-то его реваншисты-либералы! Если бы, не дай Бог, победила Болотная площадь, мы вернулись бы в самые махровые годы ельцинского режима. Вы полагаете, средний класс хоть на минуточку об этом задумался? Да никогда! Точно так же, как в тысяча девятьсот семнадцатом году: «А ну и что, что пришли социалисты? Они же — за бедных, за равенство, за свободу, за братство». И не разглядели, что на смену идут эксплуататоры гораздо более жестокие, чем свои помещики-капиталисты.
— Ещё в двухтысячном году не кто иной, как Владимир Путин, в интервью журналу «Пари Матч» сказал о том, что Россия пережила годы позора во время чеченской войны. А по сути, сделал он акцент, «мы наблюдаем широкомасштабный геноцид русского народа». Я не думаю, что президент России мог оговориться.
— Не мог. В две тысячи пятом году в Институте философии Российской академии наук нами была проведена конференция именно на тему «Геноцид русского народа в ХХ – ХХI веках». На ней было примерно четыреста участников. Мы насчитали тогда четыре ступени геноцида русских. Первая — это Октябрьская революция с её последствиями большевистского террора. Вторая — Великая Отечественная. Третья — две чеченских войны. И четвёртая — это то, что с тысяча девятьсот девяносто первого года творили Ельцин, Гайдар и Чубайс с присными. Потому что из-за резкого ухудшения жизненных условий, из-за депрессии, в которую был погружён наш народ, утраты смысла жизни и цели существования, перспектив и надежд, отравления фальсифицированным алкоголем, наркотизации и криминализации населения, падения санитарно-гигиенического состояния нашего общества счёт жертв пошёл на миллионы.
Если взять Великую Отечественную, то на фронте погибло семь миллионов немцев и примерно девять миллионов русских. То есть наши военные потери сопоставимы с немецкими. Но общий счёт наших потерь — двадцать семь миллионов!
Вычтите девять миллионов погибших на фронте, получится восемнадцать миллионов мирных жителей… Вот это и есть настоящий геноцид.
— На тему Великой Отечественной, казалось бы, столько переговорено, но тем не менее не разгибаемые вопросы остаются. Впрочем, зная ответы на многие из них, мы по-прежнему смотрим через привычный фильтр интернационализма. А если посмотреть без этого фильтра?
— У меня вышла из печати книжка, которая называется «Победу не отнять». У неё есть подзаголовок: «Против власовцев и гитлеровцев». Хотя я и не военный историк, но стал заниматься этой темой потому, что апологеты первых и вторых (а таких за последнее время объявилось немало) весьма откровенно и настойчиво проводят мысль о том, что Гитлер нёс нам культуру и свободу.
Кроме того, наше общество во многом до сих пор остаётся в плену у мифов, что мы боролись с фашизмом и нацизмом.
Это выглядит так: у нас в СССР была прогрессивная идеология, и вот эта прогрессивная идеология схлестнулась с реакционной идеологией Гитлера. Но вот характерная деталь: в течение десяти лет, предшествующих Великой Отечественной войне, мы отправляли в нацистскую Германию продовольствие и сырьё. В ответ из Третьего рейха нам поставляли оборудование: станки и вооружение. В СССР приезжали немецкие специалисты, в том числе — по военному делу, которые нас консультировали, и мы, в свою очередь, консультировали их. И была прекраснейшая дружба, завершившаяся величайшим дипломатическим документом эпохи — пактом Молотова — Риббентропа. Поэтому о «войне с фашизмом» говорить не приходится. Можно подумать, если бы немцы шли к нам под знаменем антифашизма, мы бы открыли им объятия…
— Так с кем же тогда была война?
— Вы сами сегодня видите, что творится в мире.
Скажем без преувеличения: США — агрессор номер один; мы это наблюдаем по поведению американцев на Ближнем Востоке, в Афганистане, в Ираке и Сирии (список можно продолжить). Но сами-то они утверждают, что несут миру «сияющий свет демократии»! Это вам ничего и никого не напоминает? И что же — мы будем верить словам, а не делам? Конечно, нет.
Поэтому ясно: это была не война идей и не война идеологий. Нам иногда говорят, что это была война двух строев — прогрессивного социалистического и реакционного капиталистического.
Но и это тоже враньё. Потому что воевал союз социалистических республик с национал-социалистической Германией: социализм, каждый на свой лад, строили и СССР , и Германия. И в СССР , и в Германии действовала модель партократии.
Причём сначала эту модель применили в России, потом — в Германии.
И вот эти две модели столкнулись, но это вовсе не было противостоянием двух принципиально антагонистических строев. Мало того, Советский Союз, будучи социалистической страной, заключил теснейший альянс с махровыми империалистами — Англией, Францией и США . То есть, с точки зрения марксизма, это был союз более чем противоестественный.
Поэтому нужно смотреть в корень и видеть за всеми этими формулами главную суть войны.
Она состоит в том, что это была война этническая.
— Иными словами, в ней отразилось противостояние двух этносов — германского и русского?
— Я бы поставил вопрос шире: и славянского суперэтноса. Углубимся ненадолго в историю. Уже в четвёртом веке нашей эры славяне жили по всей Центральной и Южной Европе. Они граничили с современными Гамбургом и Данией. Крупнейшее и могущественнейшее славянское племя пруссов обитало там, где сегодня расположен Берлин, а недавно ещё находился Кёнигсберг — нынешний Калининград. Но сегодня вы не найдёте ни одного прусса. Они полностью исчезли с лица земли, потому что были уничтожены или ассимилированы немцами.
И вот в четвёртом веке орды готов с Запада, предводительствуемые вождём Германарихом, прошли по южным окраинам славянской ойкумены и нанесли ей колоссальный урон. Они сметали всё на своём пути, убивали и порабощали славян и достигли Поволжья. Таким образом, известный лозунг «Дранг нах Остен!» берёт своё начало ещё тогда — в четвёртом веке нашей эры. В ходе этого продвижения германского этноса на восток многие славянские племена были стёрты с карты мира так же, как пруссы. Среди них — крупные племена бодричей и лютичей. Сегодня там земли Мекленбурга и Померании. Изначально православные чехи были порабощены и насильственно окатоличены.
И только в топонимике городов остались следы славянского присутствия: Нойгард — Новгород, Штаргард — Старгород, Бельгард — Белгород. Или — в именах: какой-нибудь там фон Ветрофф. Это славянское имя, которое онемечилось.
Во время Великой Отечественной мы сломали хребет вот этому вековому германскому давлению на славян и во многом развернули вспять результаты немецкой экспансии.
— Но когда наши редеющие на глазах ветераны войны смотрят парад Победы, у них в подкорке сидит: «Мы сломали хребет фашизму!»
— Да не говорят они так! Под каким девизом выходила «Красная звезда», главная газета, распространявшаяся по всему фронту? Это знает каждый ветеран: «Смерть немецким оккупантам!»
Немецким, а не фашистским. И знаменитая статья тех дней Ильи Эренбурга называлась «Убей немца!». Немца, а не фашиста. И Демьян Бедный писал басни именно о немецких зверствах.
Теперь мало кто помнит, что в марте тысяча девятьсот сорок пятого года, когда освобождённые нашими войсками Чехия и Словакия объединились в Чехословакию и в честь первого её президента Эдварда Бенеша в Кремле давали приём, Сталин выступил с очень интересной речью. Он сказал, что нам сегодня необходим союз славянских народов против немцев. Мы, конечно же, разгромим Германию, но это сильный и талантливый народ. Пройдёт лет пятнадцать, предсказал Сталин, и он поднимется, и его агрессия снова будет направлена против славян. Сталин подчеркнул, что объединиться мы должны уже сегодня, чтобы предотвратить эту завтрашнюю агрессию. Как в воду смотрел.
Потому что после войны немецкая армия дважды обращалась к оружию. В тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году — против чехословаков.
И второй раз — против сербов в девяностые годы.
Оба раза военное давление со стороны немцев было направлено против славян.
И нужно ясно понимать, что было бы со всеми нами, если бы победили немцы. Есть замечательное исследование немецкого магистра Карстена Шульца о плане «Ост». Этот документ свидетельствует о том, чтó предполагалось сделать со славянами. Германская верхушка понимала, что подчинить просто так огромную территорию Польши и России невозможно. Речь шла об ассимиляции, об изгнании примерно сорока пяти — пятидесяти миллионов славян за Урал, о том, чтобы у славян снижалась рождаемость, потому что самую главную угрозу творцы плана «Ост» видели именно в ней…
— В наши дни — разумеется, после Маркса и Ленина,— Александр Севастьянов, наверное, один из немногих, кто в своих трудах внятно говорит о классах. Продолжая известную аналогию, вы ведёте речь о диктатуре интеллигенции. И даже утверждаете, что «решающей общественной силой, подлинным всемирным классом-гегемоном стала ныне интеллигенция». Иными словами, не прослойка, а именно гегемон?
— Я приведу простое сопоставление. Вот была последняя конференция КПСС , которая преподносилась как судьбоносная и определяющая. Сколько там наличествовало интеллигентов? Девятнадцать процентов. Потом состоялся первый Съезд депутатов СССР . Там уже их было двадцать четыре процента. Не так-то много. Примерно четверть от общего состава. Остальные — рабочие и крестьяне.
А в сегодняшней Госдуме отыщете ли вы рабочего и крестьянина?
— Если поскрести, одним из последних ярко выраженных пролетариев там был Василий Шандыбин.
Потом его сменил токарь Валерий Трапезников…
— Ну это же смешно! В общем, вы понимаете, как сдвинулась ситуация? Конечно, интеллигенция сегодня — это класс-гегемон. И мы от него полностью зависим. Именно поэтому так важно открыть глаза интеллигенции на истинное положение вещей, и в частности — на её место в нашей жизни. Нужно заставить её вспомнить, что она всё-таки русская в своей основе.
— И поэтому в «Диктатуре интеллигенции» вы приводите строфу из Андрея Вознесенского:

Есть русская интеллигенция.
Вы думали, нет? Есть!
Не масса индифферентная,
а совесть страны и честь.

Обычно продвинутые почвенники цитируют Юрия Кузнецова или Станислава Куняева. Однако примечательно, что Вознесенский употребил словосочетание «русская интеллигенция». Не российская, а русская. И вы эту цитату предпочли…
— Потому что сам он, несмотря на своё окружение, был русским поэтом.
— А в кремлёвском окружении кого, на ваш взгляд, можно сегодня отнести к подпадающим под определение Вознесенского?
— Ни в коем случае не отвечу на ваш вопрос по той простой причине, что моя положительная характеристика может плохо сказаться на карьере этих людей…
— И всё-таки, выступая на лекции в Перми, вы назвали две фамилии. Носитель одной из них мне лично весьма симпатичен, как, собственно, и вам. Это Сергей Иванов, в прошлом глава администрации президента России. Помнится, меня впечатлило, как в бытность ещё министром обороны он огласил с телеэкрана исчерпывающую формулировку воздействия нынешнего ТВ на несколько поколений наших сограждан: «Дебилизация всей страны».
А вторая фигура — бывший вице-премьер Дмитрий Рогозин, ныне стоящий у штурвала Роскосмоса…
— Тут, вообще, терять, конечно, нечего: все знают, что Рогозин вошёл в политику именно как русский националист. Хотя, прямо скажем, к нему сложное отношение и у националистов, и у их противников. Однако приведу такой пример, о котором, может быть, знают немногие. Если опять-таки возвратиться к событиям на Болотной площади, то те организаторы тогдашнего стояния, которые мечтают о либеральном реванше, сначала заслали послов именно к Рогозину и предложили ему возглавить это протестное движение. Мол, ты же, Дима, признаёшь капитализм? И не против частной собственности? Давай к нам! Когда он их послал, после этого они обратились к Навальному.
Во-первых, эта история свидетельствует о том, как востребована русская идея в политических кругах, как необходима она даже либералам, чтобы прикрыть своё истинное лицо, и как нелепо и глупо поступили те русские националисты, которые повелись на эту приманку, приняв участие в митингах на Болотной. А во-вторых, это позитивно характеризует Рогозина как истинного русского интеллигента, прекрасно понимающего всю эту игру и подоплёку и поступившего так, как он и должен был поступить.
— Конечно, национализм национализму — рознь.
Есть «пещерный национализм, дурацкий и придурошный, который ведёт к развалу нашего государства», как сказал на Валдайском клубе Владимир Путин. И отнёс себя к «самым правильным, настоящим и самым эффективным националистам».
И даже определил круг собственных единомышленников: «почти сто сорок шесть миллионов человек». И всё-таки в обществе нашем, особенно у либерального крыла интеллигенции, несмотря на всю её «диктатуру» или, напротив, благодаря той самой «диктатуре»,— устойчивая боязнь слова «националист»…
— Это только в нашем обществе. Потому что во всём мире слова «националист» и «национализм» означают верность и преданность своему народу.
И никто в этом не видит ничего дурного. Все прекрасно понимают, что слово «нация» имеет латинский корень «нат» — «род». То есть это приверженность к собственному роду, народу.
У нас нет в русском языке другого слова, которым можно обозначить преданность своему народу. Не стране (это патриот, от слова «патриа» — «родина»), а именно народу. Россия — государственно-политическая ипостась русского народа. Это форма, у которой есть своё содержание — русский народ.
Другого содержания у неё нет. Нация первична, государство вторично. Вот когда именующие себя патриотами осознают эту простую истину — что нельзя запрягать телегу впереди лошади,— думаю, тогда они со мной согласятся. Безусловно, я могу себе представить Россию, населённую нерусскими, но это уже будет не Россия.