Юлия Баталина. ИХНЕВМОНЫ И ПАНТЕВГЕНЫ

Вячеслав Запольских. Любовь к ошибкам. — М: Престиж Бук, 2019

Скажу сразу: я проделала этот квест по собственному выбору, но никому другому я, будучи добросовестным автором, не могу рекомендовать его повторить: чтение этого 700-страничного романа заняло у меня полгода, и я не сказала бы, что это были полгода упоительного наслаждения. Нет, не то чтобы я потратила их впустую: вопервых, я много нового узнала о средневековой Византии, а во-вторых, то и дело возникали моменты, когда казалось, что вот-вот — и произойдёт долгожданный переход количества в качество, вот-вот эта тяжеловесная, плохо структурированная словесная масса извергнет из себя сияющий смысл!.. Были такие моменты.
Но они проходили, а ничего не сияло.
Роман «Любовь к ошибкам» Вячеслав Запольских писал с 2011 по 2015 год, но и сегодня кажется, что это лишь набросок, нуждающийся в доработке. Возможно, если бы издательство «Престиж Бук», выпустившее книгу пермского писателя в своей знаменитой «Ретро-библиотеке приключений и научной фантастики», проявило редакторскую решительность и упорство, можно было бы существенно улучшить текст, но издательство торопилось, и у этой поспешности есть уважительная причина.
«Престиж Бук» открыл в Пермском крае настоящий кладезь — здесь на протяжении последних 30 лет создавались, оказывается, весьма качественные произведения в жанрах научной фантастики и фэнтези, которые, по мнению руководства издательства, достойны продвижения на российском уровне. В издательском портфеле скопились объёмные тексты Владимира Соколовского, Михаила Шаламова, Евгения Филенко и Вячеслава Запольских. Первым вышел двухтомник Соколовского, в котором был опубликован его замечательный роман «Уникум Потеряева».
Следом планировался «Галактической консул» Филенко, затем книга Шаламова…
Однако писатели попросили издательство отложить их долгожданные публикации и как можно скорее выпустить роман Запольских: его автор тяжело болел.
Запольских успел увидеть и одобрить редактуру и вёрстку книги, а вот тираж не увидел: умер за неделю до его выхода из печати. Таким образом «Любовь к ошибкам», едва увидев свет, уже перешла в ранг почти что классики и обрела статус трагического произведения, вызывающего пиетет. Для Вячеслава Запольских этот роман был делом жизни, ради которого он пожертвовал всем: будучи талантливым, работоспособным и в своё время очень востребованным журналистом, он в последние годы работал охранником на автостоянке и всю свою творческую энергию, все интеллектуальные ресурсы тратил на написание романа. В мобильных мессенджерах он использовал ник «кампидуктор»: так в средневековой Византии назывался человек, в обязанности которого входило венчание императора на царство. Почему именно этот воинский титул он использовал как собственный идентификатор, неизвестно, но ясно было, что он с головой в Византии.
Именно там и тогда происходит основное действие «Любви к ошибкам». Точнее, половина основного действия: вторая половина происходит в Перми в эпоху перестройки. Хронологические рамки легко определить и там, и там: в Византии это рубеж VI-VII веков, от последних лет царствования Юстина II (570-е годы) до захвата трона узурпатором Фокой (602 год); в Перми — лето 1991 года и мятеж ГКЧП. Фишка повествования в том, что хронологические слои смешиваются и перетекают друг в друга: бывает, что начало абзаца — ещё в Перми, а конец — уже в Византии, да что там абзац!
Бывает, что два времени совмещаются в одном предложении: вот, к примеру, упоминаются сандалии — обувь римского воина, и тут же эти сандалии оказываются на ногах девочки, дочки главного героя пермского «слоя» книги.
Совмещением этих двух времён хронотопические фокусы в «Любви к ошибкам» не исчерпываются: там может в любой момент вылезть какой-то ещё временной слой, например, события 1918 года или времён эвакуации столичных театров в Молотов…
Порой кажется, что писатель торопился в одном романе затронуть все «обязательные» пермские сюжеты, вроде сюжета о таинственной казни Михаила Романова и его ординарца Николая Жонсона: главный герой Геннадий Порей и его лучший друг Димка Безматерных обнаруживают захоронение в подвале дореволюционного мотовилихинского дома, и тут же действие переносится в этот дом в 1918 году, где сильно пьющие чекисты готовятся пристрелить пленников, неназванных, но узнаваемых.
Волюнтаризм по отношению к историческому времени подчёркивается тем, что в романе есть три героя вообще бессмертных. Эти трое — фигуры из реальной истории: датский посол при Петре I Юст Юль, монах и просветитель XVIII века Адам Зерникав и авантюрист екатерининского времени Сакромозо. Фантастическая троица в Перми 1991 года охотится за некоей рукописью, которая почемуто чрезвычайно важна; как оказывается, важная рукопись — это как раз то, что является византийским «слоем» в повествовании Запольских, в реальности же пермского «слоя» это незаконченный роман деда Геннадия, профессора Порея.
Вот «слои» и сошлись: оказывается, это роман в романе.
Словесная ткань «слоёв» очень разная. Пермская реальность выписана с любовью, знанием и пониманием.
Любой пермяк эмоционально откликнется на этот текст — в нём столько родного! Такой узнаваемый Дом учёных на Компросе, такой незабываемый Владимир Самойлович — самоотверженный киномеханик легендарного Клуба госторговли (в романе этого персонажа зовут Андрейка Колеватов); сылвенская дачка, полурастаявшие «чайковские» пельмени, которые удалось купить по случаю и которые бегом надо доставить домой, чтобы не слиплись в унылую массу. Милые люди, забавные стишки (Запольских цитирует «нескладушки» Нины Горлановой).
Византийский «слой» автор изо всех сил старался сделать столь же обаятельным и живым. Чувствуется, что пермский писатель тщательно изучил знаменитую книгу Сергея Иванова «Прогулки по Стамбулу в поисках Константинополя»: топография «второго Рима» выписана тщательно, в неё столь же тщательно добавлена фактура, все эти звуки, запахи, вкусы… «На мраморную белизну Августеона бросала багровые отсветы меднодверная Халка. Неколебимый Милий руководил мировой географией. Людской рекой струилась Меса. Ветер хлопал выцветшими навесами над лавками Макрос Эмбола»… И так — всю дорогу.
Но византийская реальность всё равно остаётся книжной и надуманной. Проблема в том средстве, которое писатель сделал основным для достижения своей цели: в языке книги.
Ещё в бытность свою корреспондентом «Нового компаньона» Запольских пользовался нарочито сложным языком, настолько сложным, что один из постоянных читателей газеты в шуточном поздравлении к очередному юбилею издания писал: «Я счастлив, когда понимаю то, что написал Павел Копейщиков!» Павел Копейщиков — это постоянный газетный псевдоним Запольских, который настоящей фамилией газетные материалы не подписывал, берёг для литературы.
В современной беллетристике писатели часто нарочито усложняют язык, особенно в начале своих книг. Вспомним то же «Сердце Пармы» Алексея Иванова: попробуй продерись сквозь первые полторы страницы со всеми этими «хонтуями», «пурихумами» и «Вагирйомами»! Этот приём — фильтр для читателей: отсеивает ленивых и нелюбопытных.
В западной беллетристике это явление тоже не редкость.
Однако «Любовь к ошибкам» — иное дело: для Запольских усложнение языка стало самоцелью. Писателям помастеровитее заковыристая лексика не мешает сделать повествование складным и ясным, здесь же ни складности, ни внятности нет. Кажется, что специфический язык стал для писателя важнее, чем сюжет и смысл. Как бы вдумчиво и настойчиво читатель ни пытался освоить это повествование, он неизбежно будет путаться в нагромождении терминов и диковинных имён.
Кто такой Пантевген и чем он отличается от Ихневмона?
И куда вдруг исчез этот Пантевген, почему на его месте оказался Косьма? Что вообще происходит? И где?
Вукелларии, стратиоты, экскувиты… Бесконечное описание битв и походов. И ни слова в простоте! Там, где греческих слов не хватает, писатель запросто заимствует из других языков: летучую мышь называет «фледермаусом», а особняк — «мансионом».
Лишь бы посложнее, понепонятнее, а цельность языковой ткани не важна. Да что там язык! Правдоподобие самой средневековой византийской реальности, к которому Запольских, казалось бы, так стремится, напрочь разрушается, когда герои сравнивают противников с индюками. Какие индюки? Америку-то ещё не открыли!
Подобных ошибок, небрежностей и нелепостей в тексте масса. Грамотный редактор бы точно не помешал. Впрочем, роман ведь называется «Любовь к ошибкам», может, это оправдание всем многочисленным неточностям, которые есть в тексте? Потому что иного объяснения заголовку так просто в романе не найти. Есть какие-то намёки на то, что рукопись профессора Порея оказывает влияние на реальность, в том числе на реальность историческую: рукопись не закончена, и от того, как её допишет внук профессора Геннадий, зависит судьба средневековой Византии и магистра Германа, главного героя византийского «слоя» повествования. Ошибётся автор рукописи — ошибётся и история. Впрочем, это только намёки, точнее, наши догадки: текст «Любви к ошибкам» ничего не скажет о том, что случилось с этой рукописью, чем завершилась история Германа, и история Геннадия Порея тоже. Чтение закончится ничем. Остаётся только гуглить, что там случилось во время восстания Фоки, и ничего хорошего гугл не принесёт. В реальной реальности всё кончилось печально.
Обо всём этом хорошо было бы поспорить со Славой Запольских. Только не с кем спорить уже, вот беда.