Вячеслав Моисеев. МЕЖДУ ГРЯДОК ГРЯДУЩЕГО

Евангелие детства

Моему отцу
Геннадию Алексеевичу

В апокрифическом Евангелии детства
Читаем, как ребёнком Иисус
(Нам никуда от этого не деться)
Творил суровый и жестокий суд.

Вот в лужице сияет свет небесный,
В неё глядит несовершеннолетний Бог.
Но воду замутил шалун безвестный,
А Иисус велел, чтоб он иссох.

Иосиф к старцу сына, чуть подрос он,
Привёл учиться грамоте, и сын
Об альфе задал простенький вопрос, но
Учитель бросил только бету на весы.

Евангелие детства — древний мрак,
Где строгий пятилетний Иисус
Над всеми, кто ведёт себя не так,
Свершает скорый и суровый суд.

И лишь палаточник Иосиф, укоряя,
Смог мальчику явить добро и зло.
И, сидя вечерами с сыном рядом,
Передавал не только ремесло,

И милосердие прохладною водою
Текло из рук отца Христу в уста,
И точно знаем нынче мы с тобою,
Откуда взялся добрый мир Христа.

Так Бога-сына научает Бог-отец,
За ремеслом палаточника скрывшись,
Так всякий сын однажды, наконец,
Отца поймёт, как бы воды напившись.

А древний сказ, как некрещёный скиф,
Скитается по миру нищим старцем.
Он жив, поскольку людям нужен миф,
И всё-таки апокрифом остался.

Сколь удивительна прозрения пора —
Всё, как положено транслятору-поэту:
Господь с дарами по ту сторону добра,
А я с Евангельем — по эту.

Корсак

Корсаком зима ступает,
Тает, солью присыпает,
Тает вновь.
Правда мне перепадает,
Но в глаза не попадает,
Только в бровь.

Ты, свинцовая невеста,
Выходи из-под ареста
На простор.
Нет ни совести, ни места,
Нет ни повести, ни жеста,
Только спор —

Трёп о бесконечном спорте,
Кто у вечности что спёр там
Для себя.
Опасаюсь всё испортить,
Не даю простора спорам,
Не любя.

Мечется корсак по кругу,
Ищет верную подругу —
Нет её.
По завьюженному лугу
Он танцует бугу-вугу,
Ё-моё!

На картину насмотрелся,
И в руке моей согрелся
Мастихин.
Зиму соскоблю — созрел я
Для грядущего апреля.
Но стихи

Корсаком бегут по полю:
— Дайте волю! Дайте волю
Быть с людьми!
Рифмы крошатся от боли.
— Звери, дайте сдохнуть, что ли!
— На, возьми.

Белый лес

Белый лес меня окружал, пугал,
Я тебя хотел, я всю жизнь искал,
Через лес протекает Пингал-канал.
Ты стоишь за каждым стволом.

И когда тебя обступили стволы,
Мои мысли чисты, мои руки белы,
И сквозь нервную бель, хоть мне глаз коли,
Я пойду к тебе напролом.

У тебя стволов — целый белый лес,
Может, тебе надо, чтобы я исчез?
Но я, словно твой верный бес,
Всегда буду рядом.

Я всегда буду знать, что в твоём лесу,
Надо будет — от чёрных видений спасу,
На руках, на закорках тебя унесу,
Позже свидимся с адом.

Ты всё реже мне о любви говоришь,
Ты забыла Уфу, ты забыла Париж,
Ты уже не пылаешь, ты слабо горишь,
Ты можешь послать меня к чёрту.

У меня нет слов, кроме одного.
И ты чувствуешь воплощенье его,
Постоянного, неизменного:
Я люблю. Остальное — по борту.

***
Между грядок грядущего,
Между списанных спин
Мне не надо ведущего,
Я управлюсь один.

Пролечу без пропеллера
Над ручьём и жнивьём.
Разве мало пропели мы?
Разве мало живём?

Снова сутки отстукали,
Снова год отгудел.
Маясь горюшком луковым,
Углядишь свой удел.

А кругом беспредельная,
Запредельная степь!
Только с ней и поделишься,
Попытаешься спеть.

И споёшь, как прикаянный,
И подумаешь всклянь:
Что мне ворог прикаркнутый,
Что мне мелкая дрянь!

Между грядок грядущего,
Где ручьи и жнивьё,
В ожидании лучшего
Вечное ё-моё!

Путешественник во времени
Запись в дневнике

…Вот теперь — никогда, ибо дальше — смерть.
Не боюсь, просто нечего больше сметь.
Ездил в прошлое, в будущем побывал,
Нечто среднее тоже, увы, знавал.

Как-то раз вышел в жизнь, напитался ручьём,
Ныне думаю: собственно, я о чём?..
Ну пытался любить, любить пытались меня,
А теперь стряслось угасанье дня.

На уровне сего безотчётного этапа
Реальны мне только мама и папа,
Вы все, остальные, лишь снитесь мне,
Как грачи на сугробе в немытом окне.

Грает грачик, тихо себе навоз клюёт,
Между делом песни грачьи свои поэтует.
Чёрный птиц никогда вам не скажет «да»,
А я — да: дальше — смерть, и поэтому
не бывал я у вас никогда.

***
Ты играй, играй, воображенье,
Мой бухой баян на горькой свадьбе,
Расскажи о Сене и о Жене,
О любви сопутствующем аде.

…Каменная устрица раскрылась,
Лезвием реки слегка поддета,
В неба перламутре башня билась —
Скоро мы её закажем где-то

За столом в квартале-карнавале
И запьём закатным красным солнцем.
Вспыхнет ночь на нашем сеновале
Так, что и рассвет не будет сонным —

Мы в глаза посмотрим Первой Даме,
Отдохнём в саду на черепице,
К нам придут доверчивые птицы,
Утомившись Райскими полями…

Ты играй, играй воображенье,
Рваная гармонь на вечной свадьбе,
Расскажи, чем кончилось сраженье
За свободу плавать в снегопаде.

Рви меха, моё воображенье,
Адовы лады ломай на части!
Удостоен человек рожденья
Для чего-то большего, чем счастье:

На корабль взойти с любовью вместе,
Долго плыть по платиновой речке
В жемчугах дождей — лет, скажем, двести.
Или вечно.

Опубликовано в День и ночь №6, 2018