Владимир Шубин. БАВАРСКИЕ ШТРИХИ (окончание)

Окончание. Начало «Крещатик» №2 (92)’ 2021.

ПУШКИН В МЮНХЕНЕ

Когда я стал заниматься историей «русского» Мюнхена, меня удивило, что в числе его жителей и путешествующих гостей встречается большое количество лиц из окружения Пушкина – как близкого, так и далекого. Было бы понятно, если бы речь шла о таких столицах, как Париж, Вена, Берлин… В первой половине XIX века Мюнхен еще не мог претендовать на славу европейской культурной метрополии – она пришла к нему на рубеже XIX–XX столетий. И все же в пушкинские времена и в послепушкинские сороковые-пятидесятые город уже привлекал многих путешественников – своими достопримечательностями, интеллектуалами (философы Шеллинг и Шуберт, эллинист Тирш, историк Гёрреси и другие) или, как минимум, удобством местоположения при планировании европейских вояжей.
У меня создалось впечатление, что чуть ли не четверть персон из словаря Черейского (Л.А. Черейский. «Пушкин и его окружение») прошлась по мюнхенским мостовым. Во всяком случае, это будет не очень большим преувеличением, если учесть и незнакомых поэту современников, связанных с кругами его общения. В «пушкинском» списке мюнхенских гостей ближайшие друзья поэта – внимательно осматривающие город и его коллекции Василий Жуковский и Александр Тургенев, тут задерживается Петр Вяземский, на лекциях в университете – московские мыслители братья Киреевские, Михаил Погодин, Степан Шевырев, тут промелькнули Петр Чаадаев и Сергей Соболевский, дважды заглянул недовольный Николай Гоголь (то ему холодно, то жарко, да и гостиничный «кофий смотрит подлецом»), побывал Николай Греч, на дипломатической службе в Баварии занимали посты знакомцы Пушкина из рода князей Гагариных, «арзамасец» Дмитрий Северин и их сослуживец Федор Тютчев, стихи которого Пушкин печатал в своем журнале «Современник», сюда приезжали сановники Сергей Уваров, Дмитрий Блудов, граф Бенкендорф, аристократ и музыкант Матвей Виельгорский, литераторы Владимир Титов и Николай Рожалин, тут прошли последние годы великосветских красавиц пушкинской поры Амалии Крюденер (Адлерберг), Марии Нарышкиной, Жанетты Вышковской, в мюнхенскую хронику вписался пышный куст царского семейства: Александр I, Николай I, великий князь и будущий царь Александр II, великие княгини Мария Николаевна, Елена Павловна, а также сопровождавшие их царедворцы обоего пола… А раньше всех названных и неупомянутых в Мюнхене появился барон Шиллинг, который изучал технику литографии и отпечатал здесь в качестве образца озорную поэму дяди Пушкина Василия Львовича «Опасный сосед».
Сам же Пушкин, как известно, не бывал «даже в Любеке». Путешествиям за границу препятствовали то шестилетняя ссылка, то иные обстоятельства. Любек же был первым портом, куда прибывали россияне, отправлявшиеся в Европу из питерского Кронштадта. Вяземский в форме анекдота пересказывал сценку, как разгорячившийся в каком-то споре Пушкин несправедливо ополчился на Европу, на что его друг Александр Тургенев отозвался репликой: «Да съезди, голубчик, хоть в Любек».
Следующему нашему классику в хрестоматийном ряду поэтов – Лермонтову – тоже не довелось повидать заграницы.
В свете всего этого мне показалось забавным увидеть на страницах мюнхенской истории реально живших тут Александра Пушкина и Михаила Лермонтова, а также встретиться на улице с Онегиным. Причем с Онегиным столкнулся почти в буквальном смысле: иду по городу и читаю табличку «Онегинштрассе»… Улицу художницы Марианны Веревкиной видел, ее коллег по цеху Василия Кандинского и Алексея Явленского тоже, улицы композитора Александра Глазунова, немецкой актрисы русского происхождения Ольги Чеховой… В свое время меня приятно удивила встреча с Кюхельбекерштрассе, но тут быстро выяснилось, что она не только не имеет отношения к другу Пушкина поэту-декабристу, но и вообще к конкретному лицу, а названа в честь уважаемой в городе профессии: Кюхельбекер (Kuchelbaecker) – одно из старых обозначений булочника. Но вот Онегин явно и не профессия, и не немецкая фамилия…
Вообще, в истории Мюнхена можно встретить Михаила Шемякина – художника, но совсем не того, который ныне известен во многих странах, Илью Эренбурга – опять же художника, а не именитого писателя. Но сегодня у нас разговор о Пушкине и его современниках.

Пушкин

Главным орудием его труда был карандаш, основным подспорьем – блокнот. Правда, что он там писал, было понятно только ему и узкому кругу посвященных. Язык был неузнаваем – ни русский, ни немецкий, да и на язык в обычном понимании это было мало похоже, скорее – смесь замысловатых закорючек. Сам же Александр Пушкин (Alexandr Puschkin) не просто хорошо в этом разбирался, но и считался большим мастером, особенно, если это касалось системы «крючкотворчества», называемой габельсбергской. Впрочем, обозначим вещи своими именами: Пушкин был признанным стенографом.
Он родился в Мюнхене в декабре 1822 года. Как раз в тот год, когда наш Пушкин еще находился в южной ссылке, работал над «Бахчисарайским фонтаном», «Братьями-разбойниками», кажется, уже подступался к «Онегину». Нашему Пушкину с детства были привычны немецкие фамилии, их носили лицейские друзья, учителя, государственные сановники, герои Двенадцатого года, ученые, домовладельцы, мастеровые… Как там у Гоголя в «Невском проспекте»?
«Перед ним сидел Шиллер – не тот Шиллер, который написал “Вильгельма Телля” и “Историю Тридцатилетней войны”, но известный Шиллер, жестяных дел мастер в Мещанской улице. Возле Шиллера стоял Гофман – не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера».
Со своей стороны, ни Гофман в Бамберге, ни Шиллер и Гёте в Веймаре не могли похвастаться соседством… ну, скажем, с цирюльником Державиным или портным Карамзиным… Русские были знакомы немецким классикам как странники, дипломаты, но в окружавшем их германском пространстве оседали редко. И все же оседали…
Пушкин, не тот, который написал «Пиковую даму» и «Бориса Годунова», а будущий знаменитый стенограф Пушкин, прилежно прошел курс обучения в мюнхенской гимназии (служивший здесь долгие годы Тютчев мог встречать его на улице в ученической форме), закончил университет и стал преподавателем, автором учебных трудов. За увлеченное распространение в Нюрнберге, Вюртцбурге и Байройте стенографической системы своего учителя Франца Габельсбергера был даже прозван в профессиональных кругах «Апостолом габельсбергской школы на франконской земле».
Когда во второй половине XIX века он профессорствовал в Байройте, туда наведывался из Мюнхена еще один Пушкин – Йозеф, он был пятью годами моложе Александра и, судя во всему, доводился ему братом.
Йозеф Пушкин (в русском эквиваленте Иосиф, Осип) родился в Мюнхене в 1827-м, когда наш Пушкин (не «апостол») уже работал над 3-й главой «Онегина». Йозеф также с детства полюбил карандаш и лист бумаги и после гимназии, на 16-м году жизни, поступил в Баварскую академию художеств.
Тогда и позднее его можно было часто встретить на мюнхенских улочках и площадях с эскизным планшетом. Он оставил потомкам серию акварелей с уголками баварской столицы, известны и его гравюры с видами Байройта и других мест.
Имена братьев были немецкими, хотя одно совпадало с русским, второе имело русский аналог. Но вот фамилия очевидно выдавала их инородное происхождение. При этом в матрикулярной книге Баварской академии художеств, заполненной при поступлении Йозефа, графа «Происхождение носимого имени» содержит ответ: Мюнхен. Это могло бы означать, что его семья проживает в Мюнхене. Но следующая графа «Историческая страна происхождения» ставит в тупик: Бавария. Впрочем, и это может лишь говорить о том, что юноша был не приезжим, не иностранным студентом, а отпрыском проживающего в баварской столице семейства. В графе о родителях добавляется, что отец Йозефа домовладелец. Точка.
У них точка, а у меня вопрос: откуда взялся такой папа, родивший в Мюнхене вместе с неизвестной нам мамой двух талантливых баварцев Сашу и Осю Пушкиных, младших современников русского поэта?
Разумеется, вместо того чтобы метать тут вопросообразные молнии, следовало бы сходить в городской музей, где собраны работы Пушкина, с любовью рисовавшего уголки Старого Мюнхена, поинтересоваться там, порыться в архивах, связанных с учебой и службой его брата Александра, съездить в Гамбург, где Йозеф состоял в сообществе живописцев… Но тогда выяснится, что некто Пушкин (мало ли Пушкиных-однофамильцев) женился на немке, уехал, что в те времена было редкостью, в Германию, пошли дети, внуки… И все станет на свои места. А интрига исчезнет…

Лермонтов

С Лермонтовым – никаких интриг: русский, по имени Михаил, отчество, правда, «подкачало»: Александрович. Но разговор о нем я хочу предварить сюжетом, непосредственно связанным с «настоящим» Лермонтовым, то есть с поэтом Михаилом Юрьевичем.
Нога его не ступала по чужбине, но вот судьба его автографов – рукописей, рисунков, набросков – отмечена довольно необычной географией. Часть их еще при жизни поэта попала в Вюртембергское королевство, куда со своим немецким мужем уехала родственница и друг поэта Александра Верещагина. Позднее к ее собранию добавились автографы и материалы от Варвары Лопухиной, в которую, как уверяют современники, Лермонтов был страстно влюблен до конца дней. Почти сто лет все это хранилось в одном из штутгартских замков, затем коллекция была распродана на аукционе. В поле зрения российских лермонтоведов она попала в середине XX века, когда ее часть уже находилась под Мюнхеном в собрании профессора-историка Мартина Винклера.
С ним и попытался связаться в 1955 году Ираклий Андроников, но за неимением адреса отправил письмо наудачу – в самый знаменитый мюнхенский музей Старую Пинакотеку. Где оно затерялось, не знает, наверное, даже Всевышний. Каково же было удивление лермонтоведа, когда несколько лет спустя Винклер сам разыскал его.
И вот, в 1962 году Андроников в гостях у профессора: «Мартин Винклер живет в сорока километрах от Мюнхена в городке Фельдафинг, арендует нижний этаж уютного особнячка. Из окон виден зеленый луг, сбегающий к речке, купы деревьев. Квартира ученого напоминает музей: гравюры с видами старого Петербурга, портреты, писанные безыменными русскими мастерами, футляры от мумий, привезенные из Египта, соломенные зонты из Замбези, афиши балетных спектаклей Дягилева, в спальне – фотографии в цвете: хозяин дома снимает с большим искусством… Войдете в кабинет – великолепная русская библиотека по истории, по искусству, сочинения русских классиков, редкие книги, собиравшиеся в продолжение долгих десятилетий. В свое время – в 1928 и 1930 годах – профессор Винклер побывал в Советском Союзе, встречался с А.В. Луначарским, знакомился с Новгородом и Киевом, Ленинградом и Ярославлем, Москвой и Кавказом…»
Лермонтовские реликвии из собрания Винклера вскоре навсегда покинули баварскую землю: Андроников редко возвращался из своих путешествий с пустыми руками…
По случайному совпадению именно в то время, когда профессор Винклер со своей коллекцией поселился под Мюнхеном, на его улицах появляется Михаил Лермонтов, понятно – «другой». Только что закончилась Вторая мировая война. Ему двадцать с небольшим. За плечами сюжеты одной из типичных эмигрантских биографий – детство на Балканах, где он родился в семье белогвардейца из российского рода Лермонтовых, воспитание в кадетском корпусе, служба добровольцем в Русском корпусе.
В кадетском носил прозвище «Гулька», там же в наказание за провинность однажды получил задание: «Ты, Лермонтов, пиши стихи!» Стал пробовать. Например:

На окне повис паук,
В паутине муха.
Скоро будет ей каюк –
Пауку житуха.

Другим его увлечением, в котором он тоже будто следовал за своим великим сородичем, становится рисование. В Мюнхене после войны начал учиться на архитектора. А в 1950-м перебрался в Америку, где прожил еще многие годы, работая преподавателем по истории России, архитектором и продолжая полюбившиеся занятия графикой. На рубеже 1990-х у него завязались тесные отношения с Россией, в том числе с возникшей тогда ассоциацией «Лермонтовское наследие», объединившей отпрысков рода Лермонтовых из многих стран.

Онегин

Сразу раскрою первый секрет: Онегин это женщина, знаменитая оперная певица 1910-х – 1930-х годов Зигрид Онегин. Улица в ее честь была названа в 1956 году. Здесь некоторое время фройляйн Хофманн (так звалась она до замужества) брала уроки вокала. Известность к ней пришла на штутгартской сцене, после чего, в 1919-м, она была приглашена в Баварскую оперу.
Первым мужем певицы стал пианист и композитор барон Евгений Борисович Онегин. Он приехал из Петербурга. В 1913 году, когда Зигрид было двадцать два, а Евгению Борисовичу за сорок, они заключили брак в Лондоне, сами же жили в Штутгарте. С началом Первой мировой войны у Евгения Борисовича возникли осложнения: как подданный враждебного государства он должен был или своевременно покинуть Германию, или встать на особый учет в местной администрации. И тут выясняется, что «Евгений Борисович» не только не русский, но и не мужчина. Выяснились и настоящие «его» имя и фамилия – фрау Агнеса Элизабет Овербек, место рождения – Дюссельдорф.
В свое время Агнеса Овербек познакомилась в Италии с Зинаидой Гиппиус и, увлекшись литературно-салонной дивой русского Серебряного века, последовала за ней в Петербург. По возвращении стала выдавать себя за барона Евгения Онегина, но иногда представлялась и Львовым-Онегиным, называя себя внучатым племянником знаменитого музыканта, автора гимна «Боже, царя храни». Покрой костюма, прическа, некоторые манеры – все было умело стилизовано и приближено к мужскому образу. И этот артистический образ покорил молодую певицу Зигрид Хофманн…
Лондонский брак музыкальной пары был признан незаконным, в отношении Агнесы Овербек началось разбирательство. В 1919 году она умирает. И в том же году Зигрид Хофманн получает приглашение на мюнхенскую сцену. Годом позже выходит замуж за врача Фрица Пенцольдта. В Мюнхене и позднее на знаменитых подмостках Нью-Йорка, Берлина, Лондона, Зальцбурга, Вены, Парижа, Байройта она сохраняет свое сценическое имя Зигрид Онегин, с которым к ней пришла первая слава и, судя во всему, первая любовь.

СЕМЕЙНЫЙ ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ III РЕЙХА

Речь снова пойдет о господине Вольфе, о его родственниках, о которых не принято было говорить. Господин Вольф нисходил к ним порой с высоты своего пьедестала, проявлял заботу – отправлял деньги, изредка с кем-то виделся, но об этом, как и о самой родне, мало кто знал. Семейный портрет на публичных подмостках оказывался погруженным в густую тень за исключением одного лица, выхваченного мощным лучом поднятых на небесный софит прожекторов, и этот лик говорил окружающему миру: я совершенно внесемейное существо. В иных случаях еще более обезоруживающе: я женат на Германии.
Германия, которая таким образом была замужем за господином Вольфом, вовсе такового не знала. Потому что само имя «господин Вольф» было лицедейским. В паспорте же стояло: Гитлер, в народном и официальном обиходе также Фюрер, в кругу друзей и близких допускалось Ади. А как господина Вольфа его знали совсем немногие. В первую очередь родная сестра Паула. Впрочем, она могла и забыть их детскую забаву, но в 1936 году он напомнил ей придуманное в какой-то давней игре прозвище и настоял, чтобы отныне она именовала себя госпожой Вольф. Да и сам еще на взлете своей политической карьеры в 1920-х время от времени прикрывался этим именем при некоторых знакомствах, в частности с девушками, и не только. За спиной у него вообще-то был неплохой опыт конспирации, приобретенный в пору, когда вернувшись с фронтов Первой мировой, исполнял в Мюнхене обязанности информатора войсковой разведки.
Со временем, когда фюрер пал и исследователи, а с ними историки-любители бросились срывать драпировку с темных мест его биографии, вокруг самой его фамилии образовалось много разных недоразумений. В семейном древе, которое прослеживается от бабушки и ее родителей, фигурируют: Шикльгрубер, Гидлер, Гюттлер, Гитлер. Сбоку время от времени пытается примоститься некто Франкенберг.
Так кто есть кто?

Бабушка

Анна Шикльгрубер была австрийской крестьянкой. Жила бедно, в сорок два года родила сына Алоиса, отца будущего фюрера. Сама была незамужней, и сына записали на ее фамилию. Когда Алоис вышел из младенческого возраста, его забрал к себе в дом знакомый бабушки по фамилии Гюттлер (Huttler). У него был старший брат, менее успешный, перебивавшийся случайными заработками. В церковных книгах брат значился как Гидлер (Hiedler). Сейчас трудно объяснить, почему родные братья носили созвучные, но все же разные фамилии. Не будем, однако, забывать, что дело происходило двести с лишним лет назад в одной из австрийских провинций, когда написание имен легко варьировалось, могло заноситься в метрические книги на слух полуграмотными церковными служащими.
Этот-то бедняк Гидлер, будучи уже пятидесяти лет от роду, посватался к Анне Шикльгрубер, которая была тремя годами моложе. Вместе и прожили остаток лет. А после их смерти брат Гидлера, воспитавший в свое время Алоиса, захватил с собой трех свидетелей и отправился в церковь, где когда-то Алоис был крещен, и там они засвидетельствовали, что покойный Гидлер и был настоящим отцом мальчика. Отчим превращался в отца, сирота-пасынок, которому к тому времени было уже 39 лет, – в его родного сына. Священник не возражал и, где надо, вычеркнул слово «внебрачный», а также изменил фамилию Алоиса с Шикльгрубер на Гитлер – то ли был глуховат, то ли посчитал, что т, будет соответствовать более правильному написанию, чем д. Так в 1876 году появилась известная всем фамилия.
Как кстати пришлась потом эта случайная подмена жиденького д на мужественное т! В произношении появился доминирующий твердый звук – словно подарок будущему диктатору. И ему, диктатору, фамилия явно нравилась. Когда в начале 1930-х годов один из лингвистов, изучив ее происхождение, предложил произносить ее с затянутым «и…» и соответственно транскрибировать в словарях [?hi?tl?r], фюреру это этимологическое занудство пришлось не по душе. Его фамилия должна звучать, как уже звучала в ушах миллионов: кратко, без затяжек, решительно, твердо и уверенно – как выстрел.
До сих пор бытует ходячее мнение, будто Адольф Гитлер с детства носил фамилию бабушки. Эта ошибка попала даже в Большую Советскую Энциклопедию 1960-х годов. Разумеется, быть такого не могло, поскольку за тринадцать лет до рождения фюрера отец его уже именовался Алоисом Гитлером.
Историки, конечно, задавались вопросом, с какой целью правилась метрическая запись о рождении Алоиса Шикльгрубера. Версия, вроде, напрашивается сама собой: отцом его был Гюттлер, который забрал мальчика к себе в семью, а его мать позже сосватал за холостого брата. Со временем же объявил покойного брата отцом Алоиса, который уже успешно поднимался по чиновничьей лестнице в таможенном ведомстве и которому эта ретушь в биографии была во всех смыслах наруку. И все же версия всегда подразумевает, что в конце предложения стоит не точка, а вопрос. Под этим знаком и остается имя настоящего деда будущего фюрера: бедняк Гидлер, более успешный Гюттлер или – и это нельзя сбрасывать со счетов – неизвестный третий.
Другой знак вопроса вокруг происхождения Алоиса однозначно снят со спекулятивной гипотезы, известной под названием «франкенбергская теза». Она была изложена в предсмертных записках одного из главных нацистских преступников Ганса Франка и сводилась к тому, что отцом Алоиса был зажиточный еврей Франкенберг, у которого Анна Шикльгрубер подрабатывала при доме. Исследователи не преминули все перепроверить и выяснили: никакой Франкенберг в тех местах и в те времена не проживал, обитание лиц еврейского вероисповедания в тех местах и в те времена не подтверждается, да и сама фамилия Франкенберг восходит к старому немецкому дворянству и ее распространение среди иноверцев неизвестно.
Зачем нацист Франк, один из ведущих юристов III рейха, перед смертью в нюрнбергских застенках придумал эту «тайну», догадаться можно. Вина за холокост тем самым перекладывалась на самих евреев. Фюрер оказывался плохим парнем, не чистым арийцем… – одним словом: сами виноваты. Примитивная «теза» с антисемитской отрыжкой, давно перечеркнутая историками, до сих пор всплывает на страницах интернета или экранах телевизора, чтобы лишний раз подурачить какого-нибудь доверчивого обывателя.

Папа Алоис

Ему исполнилось 10 лет, когда умерла его мать Анна. Она могла бы гордиться сыном, который сумел позже вырваться из крестьянского круга и подняться до ранга государственного чиновника. Правда, иногда выпивал, бывал суров с женами и детьми. Женат был трижды и в двух последних браках имел нескольких детей. Оставим тех из них, кто, к несчастью, умер во младенчестве, и сосредоточимся на тех, кому суждено было стать свидетелями взлета и падения знаменитого родственника.
В 18 лет (1907) будущий фюрер оказался сиротой. В ближайшем окружении оставались единокровные брат и сестра Алоис и Ангела и родная сестра Паула. У первых двух со временем появляются дети – его племянники и племянницы. Если не считать, что за день до смерти фюрер сочетался браком с Евой Браун, то этим списком и ограничивается ближайший круг его семьи. В следующем ряду числятся родственники, приобретенные в результате браков Алоиса и Ангелы, а также семейный куст по линии матери в нижнеавстрийской глубинке (тетя, двоюродные братья-сестры, их дети).
Уже в середине двадцатых годов, когда Гитлер начал отшлифовывать свой имидж политического лидера, семья стала предметом его особой заботы, суть которой можно свести к двум словам: все должны сохранять по отношению к нему дистанцию, не красоваться, не говорить лишнего. Тогда же принялся ретушировать семейный портрет и, по словам современного биографа Р. Зандгрубера, постепенно «превратил своих предков в «бедных домовладельцев», отца переписал из таможенного чиновника в почтового, а родственников, пытавшихся приблизиться к нему, непреклонно от себя отталкивал». Тот же биограф вспоминает такой эпизод: когда Гитлеру сообщили о мемориальной доске в родной деревне матери, у него «случился очередной приступ безудержного гнева». Любой сторонний интерес к семейной хронике и личностям воспринимался болезненно. В этих вопросах он всегда пребывал настороже. Но к родительскому очагу демонстрировал должное уважение, выделяя при этом сердечные чувства к матери: «Я уважал своего отца, мать, однако, любил». И с пафосным вдохновением о матери и о себе: «Она подарила немецкому народу великого сына».

Мама Клара

Мама доводилась внучкой тому самому Гюттлеру, при котором воспитывался ее будущий муж Алоис. И если отцом Алоиса был сам Гюттлер (наиболее распространенная версия) или его брат Гидлер, она в обоих случаях оказывалась со своим мужем в кровном родстве.
В доме «дядюшки Алоиса», который был старше ее 23 годами, Клара появилась в 16-летнем возрасте в качестве домработницы и сиделки при его больной жене. По воле последней из дому была вскоре изгнана, а когда больная умерла, вернулась и получила все права хозяйки семейства. В силу родственной близости брак был сначала отклонен местными церковными властями, и только после разрешения более высоких духовных инстанций смог быть оформлен по всем правилам. Интимные отношения, как уверяют, возникли еще при больной жене «дядюшки». Эти мутные круги родительского прошлого, из которого выплывало, что Гитлер мог доводиться своей матери кузеном, по понятным причинам, оказывались для него в разряде табу – для собственного любопытства, а уж тем более для уличного.

Брат Алоис

Старшего брата, как и отца, назвали Алоисом. Как и отцу, ему суждено было родиться до брака и некоторое время носить фамилию матери. Примечательно, что в семейной хронике Гитлеров причудливым образом периодически возникают повторяющиеся или близкие сюжеты, в чем мы еще сможем убедиться. Однако родители Алоиса-младшего вскоре поженились, затем появилась на свет его сестра Ангела, но тут их мать умирает и в доме появляется молодая мачеха (Клара).
В отличие от старательного и прилежного в службе отца Алоис-младший не проявляет ни интереса, ни способностей к учениям или ремеслу, в восемнадцать лет попадает в тюрьму за кражу, в двадцать снова оказывается за решеткой, после чего уезжает в Англию, женится на ирландке и вскоре становится отцом (сын Уильям Патрик Гитлер). Семью, однако, бросает, отправляется на родину – то ли по обстоятельствам военного времени (Первая мировая), то ли в поисках наемной работы или организации собственного дела. И не возвращается – опять же, вроде, по обстоятельствам военного времени, но вполне возможно, возвращение просто и не входило в его планы. Через несколько лет снова оказывается под судом – на этот раз за двоеженство. Во втором, нелегитимном, браке, заключенном в Австрии, рождается его второй сын Генрих Гитлер.
В 1937 году Алоис, перебравшийся к тому времени в Берлин, оказывается на виду публики в качестве трактирщика. Австрийская газета «Freie Stimmen» в сентябре того же года сообщала:
Алоис Гитлер, единокровный брат имперского канцлера, открыл в районе Берлина Westend ресторан, который начал работать в среду. Ресторан называется «Alois». В день открытия все места до последнего оказались заняты.
Вопрос о родственных связях с канцлером Алоис Гитлер отклонил как нежелательный. «Я не хотел бы использовать свое имя в качестве рекламы. Мои главные усилия, чтобы мои посетители были удовлетворены».
Театральное бравирование родством (небезуспешное – заведение привлекало внимание) продолжалось до известных событий 1945 года. Вскоре после этого Алоис счел благоразумным поменять фамилию, изгнав из нее некогда втёршееся твердое т, и до конца жизни именовался господином Гиллером.

Племянник Уильям Патрик

Вслед за своим отцом племянник-англичанин поспешил воспользоваться могуществом «дядюшки Ади» и прибыл в Германию. Одна из неприятностей постигла его, когда на террасе берлинского кафе при проверке документов он гордо, хоть и с явным акцентом, представился Уильямом Гитлером, на что получил замечание, что имя фюрера не может быть предметом шуточек. И на ночь был взят под стражу. В другой раз дело обернулось хуже: клиент предприятия, где начал работать Уильям, донес в полицию, что тот заносчиво и фамильярно использует имя великого лидера. И хотя племянник-патриот пытался объяснить, что делает это ради успеха и престижа фирмы и во славу Германии, его уволили. Надо полагать, уволили с согласия дядюшки, которому Уильям все это время досаждал письмами, требующими обеспечить ему приличную карьеру и угрозами раскрыть в английской прессе скрываемые семейные факты.
Затаив обиду, племянник-неудачник вернулся в Англию, откуда вместе с матерью отправился в Америку. Сразу по прибытии в Новый Свет он начал выступать с заявлениями о губительной для мира политике Гитлера, опубликовал большую работу «Почему я ненавижу своего дядю», совершил турне с выступлениями по Америке и Канаде, рвался на фронт, чтобы воевать против фашизма, жаловался Рузвельту, когда его, как иностранца, отказались принять в армию. И был, в конце концов, зачислен, правда не во фронтовые соединения.
А после войны сошел с публичной сцены – в силу исчерпанности политического «амплуа». Многолетнее афиширование фамилии на обоих континентах тоже исчерпало себя, и возможно, по этой причине племянник-антифашист пожелал, чтобы его могильный камень был обозначен псевдонимом. Что и сделали, написав по его желанию «Stuart-Houston».
Кажется, с тем же успехом можно было бы просто выбить на памятнике свастику. Стюарт Хьюстон или, точнее, Хьюстон Стюарт Чемберлен – англичанин, ставший известным немецким философом-расистом, труды которого высоко ценились и использовались гитлеровской пропагандой. Примечательно и то, что своего первого сына Уильям Патрик назвал Александр Адольф.

Племянник Генрих

Сведения о нем довольно скудны – и потому, что прожил он всего лишь неполные двадцать два года, и потому, наверное, что был мало похож на своего авантюрного отца и эпатажного братца-англичанина Уильяма и представлял собой типичного молодого немца, вступающего во взрослую жизнь с внушенной ему преданностью фюреру и рейху.
В то время как Уильям Патрик клеймил своего дядю из-за океана, Генрих заканчивал курс обучения и воспитания в одной из национал-социалистических школ-интернатов. К началу Второй мировой войны был выпущен из школы и поступил на службу в Вермахт. Дальше в его биографии остаются только три пункта: Восточный фронт, плен в январе 1942-го и уже в следующем месяце смерть в Бутырской тюрьме в Москве.
Обстоятельства последних его дней неизвестны. Фюрер, по-видимому, был опечален, но как истый диктатор, мог утешать себя мыслью, что неизбежные жертвы придают лавровое величие тернистому пути. И ни в каком страшном сне, надо полагать, не мог себе представить, что на место Генриха в советские застенки и лагеря вскоре придет чуть ли не сонм его родственников – племянник Лео, а за ним почти вся родня по линии матери: два двоюродных брата и сын одного из них, двоюродная сестра с мужем. Да и сам он – великий сын германцев или, точнее, то, что останется от его бренных останков (фрагменты черепа, челюсть) – попадет в колумбарий на Лубянку.

Сестра Ангела

Из всего семейного куста – единственная, кого на протяжении нескольких лет могли видеть в доме фюрера. В 1924-м она навестила единокровного брата в ландсбергской тюрьме, а после его освобождения стала помогать в домашнем хозяйстве – сначала в Мюнхене, потом в альпийской ставке Бергхоф. К моменту этого сближения Ангела уже много лет вдовствовала и воспитывала двух дочерей и сына. Гитлер числился их опекуном. Кажется, она имела основания винить брата за смерть своей старшей дочери Гели, сведшей счеты с жизнью в его квартире в 1931 году, но продолжала вести его хозяйство в Альпах до 1936-го. К этому времени в жизни фюрера уже большую роль играла Ева Браун, которая и заменила Ангелу в Бергхофе – официально как домоправительница.
Ангела перебралась в Саксонию, вышла там вторично замуж. Это событие вызвало замешательство по месту ее старой работы – в иудейской академической школе в Вене, где она в 1922–1923 годах занимала должность кошерной поварихи. «Руководитель школы, – говорилось в бюллетене Еврейского телеграфного агентства, – находится в затруднении, следовать ли традиции и отправлять ли поздравление невесте… сестре германского рейхсфюрера». Подобные пятна семейной хроники вызывали у Гитлера озноб и подлежали тщательной маскировке.
Последней заботой брата об Ангеле стало указание весной 1945-го вернуть ее из Саксонии, к которой приближался советский фронт, в Альпы.

Племянница Гели

Ей посвящены чуть ли не бесчисленные страницы биографических исследований, фильмы – как документальные, так и художественные. Показательны некоторые названия: «Запретная любовь Гитлера», «Племянница и Смерть», «Гитлер – восхождение Зла»… А по сути, исторических свидетельств не так уж и много.
Гели попадает под особое покровительство своего дядюшки во второй половине 1920-х годов. С 1927-го изучает в Мюнхене медицину, снимает жилье недалеко от дяди в пансионе. Бросает университет и увлекается пением. Дядя Ади оплачивает музыкальные уроки, обеспечивает всем необходимым. В 1929 году он переезжает в новую просторную квартиру, куда забирает и племянницу. Все это несколько напоминает сюжет с его родителями, когда юная Клара поселилась в доме совсем не юного дядюшки. Как далеко зашли отношения на этот раз – предмет гипотез и спекуляций. Но не исключено, что со стороны дяди все ограничивалось восторженным платоническим созерцанием.
Как бы то ни было, его опека оборачивается для Гели нелегким бременем: жизнь под неустанным вниманием, переходящим в унизительный контроль с неизменными нравоучениями, становится все более невыносимой. Возникавшие еще до переезда увлечения категорически пресекались Гитлером и сопровождались требованиями устанавливать для своих чувств испытательный срок и не допускать встреч с противоположной стороной в течение года или двух. Так произошло с личным шофером и другом Гитлера, попросившим руки 19-летней Гели. Подобным образом были прерваны ее отношения с одним сокурсником, который трезво оценил происходящее:
«То, как твой дядя поступает с тобой, я могу объяснить только его эгоистическими мотивами. Он просто хочет, чтобы однажды ты бы никому кроме него не принадлежала».
В 1931 году 23-летняя Гели умирает дома от выстрела из пистолета. Полиция и семья объявляют это трагической случайностью, исследователи склоняются к самоубийству.
Поведение Гитлера в эти дни говорит о его тяжелых переживаниях. Но к этому времени у него уже завязалось знакомство с Евой Браун. Общение с ней развивается активно и, разумеется, скрытно. Вскоре Ева, которая, к слову сказать, была моложе его племянницы на три года, становится новой любимой птичкой в золотой клетке. Она заменяет фюреру Гели, а заодно и ее хозяйственную мать – поскольку главной клеткой для Евы им определен альпийский дом Бергхоф, где хозяин представляет девушку гостям как новую экономку. На этот раз птичка не рвется наружу, но против безликого существования в тени фюрера бунтует и, следуя примеру Гели, пытается наложить на себя руки, причем трижды; правда, все три раза, то ли по счастливому везению, то ли, как считают некоторые историки, по расчету самой Евы, обходится без трагических последствий.

Племянник Лео

Судьба брата Гели словно повторяет на каком-то этапе участь более молодого племянника Гитлера Генриха: война, Восточный фронт, плен и московская тюрьма. Однако Лео чудом остается жив и в 1955 году возвращается в родные края в Австрии. Бытует легенда, будто фюрер предлагал Сталину обменять племянника на находившегося в немецком плену сына Сталина Якова Джугашвили. По другой версии, немцы взамен Якова просили выдать им своего фельдмаршала Паулюса. Вождь, по позднейшим воспоминаниям его дочери Светланы Аллилуевой, ответил отказом: «Нет, на войне, как на войне».
Кроме Лео советский плен пережил еще только один родственник фюрера – из числа тех, кто был схвачен не на поле боя, а в своих домах на оккупированной австрийской территории.

Сестра Паула

Судьба надолго разлучила 11-летнюю Паулу с братом в 1907 году, когда умерла их мать Клара. Некоторое время жила при сестре Ангеле, позже работала в Вене в страховой компании. В 1920-м впервые после долгой разлуки встретилась с братом, а десять лет спустя была уволена на основании его политического имиджа: до 1936 года Австрия, как могла, дистанцировалась от политики нацистского лидера. Брат приглашал ее то на партийный конгресс в Нюрнберг, то на Олимпийские игры 1936 года, побывала она и на Вагнеровском фестивале в Байройте, но во всех случаях, как и другие немногие приглашенные родственники, не могла себе позволить никаких публичных контактов с фюрером. В газетном репортаже с IV Зимних Олимпийских игр в Гармиш-Партенкирхене она случайно попадает в один кадр с братом – в ряду зрителей за его спиной, рядом занимает место Ева Браун.
Есть сведения и о не сложившейся помолвке или помолвках Паулы, вызывавших неудовольствие Гитлера. К счастью для Паулы, после войны она попала в руки американцев и после допросов была отпущена, как и другие родственники (по настоянию Гитлера никто из них не вступал в партию и не занимал государственных постов). Последние годы провела возле бывшей альпийской ставки брата в Берхтесгадене, занимая 16-метровую комнату. За неимением средств получала государственное пособие.
В течение двадцати лет по воле брата, чтобы не привлекать к себе внимания публики, она именовалась госпожой Вольф. В 1956-м, за четыре года до смерти, когда другая родня давно спряталась под псевдонимами, Паула, напротив, вернула себе родовую фамилию с твердой буквой т.
Осенью 1955-го в одном из писем знакомому она прокомментировала семейный портрет, который к тому времени обрамляли многие похоронные венки: «Послевоенное время вырвало из моей семьи гораздо больше, чем можно было предвидеть. Мой племянник вернулся из России домой, с ним молодой родственник… а по закону должны бы вернуться семь человек. Остальные пятеро… не пережили пленения. Это судьба сотен тысяч… Братец должен был бы с этим согласиться, потому что и мы не щадили».

2021

Опубликовано в Крещатик №4, 2021