Владимир Пахомов. НИКТО НЕ ЗАБЫТ!?…

“Я не участвую в войне,
Война участвует во мне “
Ю. Левитанский

Сын солдата, прошедшего войну я считал, что знаю о ней много (во всяком случае больше моих сверстников), благодаря скупым рассказам отца, воспоминаниям ветеранов, живших неподалеку, книгам и фильмам.
Отец много лет выписывал “Военно-Исторический Журнал “ и мы подолгу погружались в мир войсковых операций, большей частью, конечно же победоносных.
Неизгладимое впечатление оказала на меня поездка с отцом в Мясной Бор – место гибели 2-ой ударной армии, произошедшей весной 1942 года.
Но, оказывается была ещё совсем другая сторона той войны и, я хочу рассказать Вам об одной встрече, полностью изменившей мои представления о том, что я, казалось бы знал.
Итак, Хабаровск, 9 мая 1985 года.
Я задержался в служебной командировке и после того, как схлынула с улиц праздничная толпа, постояв на высоком берегу Амура решил выпить где нибудь рюмку “супа” по такому случаю.
Работая в это время на Чукотке я, конечно же, не был широко ограничен в средствах, и поэтому решил выбрать между ресторанами “Уссури” и
“Центральным”.
Однако не только в этих, но и в других ресторанах мест не оказалось, что подтвердило еще раз непреложную истину: даже люди с умом ниже среднего (а не только главные геологи экспедиций) должны в праздничные дни заказывать столик заранее.
Места оказались в типовой ”стекляшке” на улице Серышева.
Я выбрал столик в углу зала, за которым спиной к окну сидел невысокий плотный мужчина с совершенно седой курчавой шевелюрой, обрамляющей довольно невыразительное широкое лицо в простеньких роговых очках.
“Разрешите?”
“Садитесь !”
На левой стороне мало поношенного пиджака сидящего, на потёртой колодке, была одна медаль “За победу над Германией“.
Заметив мой взгляд он как-то невесело (именно не весело, а не смущенно) улыбнулся.
Перед ним стояла тарелочка с аккуратно нарезанной селедочкой, посыпанной зеленым луком и глиняный горшочек от которого шел вкусный запах.
Сначала я не придал значения стоящему перед ним обычному заварному чайнику и такой же обычной небольшой чайной чашке.
Подошла официантка – дородная, ещё привлекательная женщина средних лет, со смешливым взглядом больших светло карих глаз из под густых черных бровей.
“Пельмени закажите в горшочке, рекомендую”- посоветовал сидящий.
“У нас только сухое” добродушно пояснила официантка.
“Он со мной, Аннушка”- подал голос человек напротив.
“Другое дело, Лев Аркадьевич, только будет в чайничке и немного
“Байкалом” закрашенная”- она заговорщицки подмигнула.
“Так вам сколько? 150? 200 ?”
Я оторопело моргнул “200 пожалуй”.
Не спрашивая меня, Лев Аркадьевич налил в стоящий на столике стакан жидкость, напоминающую по цвету слабо заваренный чай.
“Твою – пока принесут, давай за знакомство, что ли… Ну меня Аннушка уже представила – теперь ты.
Хлебом занюхай, а то горчичкой подмажь” Узнав что я геолог, он вдруг широко улыбнулся, отчего морщины на его лице разгладились.
“Коллега, значит? Ну за это срочно еще по одной.
Да, Володя- я на ты, не возражаешь? Я тоже геолог, работаю в Хабаровском управлении начальником партии”.
Выпили еще по одной уже из моего чайничка. Пельмени и правда были отменные.
Лев Аркадьевич заметно хмелел и вдруг заговорил горячо, взволнованно, как будто желая выплеснуть незнакомому человеку, то что копилось у него в душе.
“Я ведь, Володя, начинал учиться еще до войны в Свердловском Горном, а в 1941 со второго курса пошел добровольцем”.
“Геолог, говоришь?”- повертел мои документы капитан на призывном пункте.
“Копать, стало быть умеешь?”
Так я попал в 1234 саперный батальон 26-ой резервной армии.
Базировались мы тогда в районе города Алатырь, где я и постигал азы военного дела, мечтая о подвигах на передовой.
В ноябре 1941 нас перебросили в район Коломны для усиления и переформирования во 2-ую ударную армию.
И тут худой как жердь майор со словно замороженным лицом и взглядом в круглых очках с прикрученной проволокой железной оправой одним росчерком решил мою фронтовую, да, наверное и всю дальнейшую судьбу.
“Давай ещё налей !”
Вскоре я прибыл на Лентнградский фронт в расположение 372-го медико-санитарного батальона, 3-ей дивизии.
Бегло посмотрев мои документы, комбат, женщина с петлицами майора пыхнув “Беломором” махнула рукой: “Тебе туда” Я увидел палатку, дым из железной высокой трубы, двух распряженных лошадей возле подвод с брезентами, какими то мешками, лопатами, ломами и сидящего на пеньке с самокруткой здоровенного усатого мужика в засаленном ватнике.
Так я – двадцатилетний недоучившийся студент, мечтавший о подвигах и не успевший сделать ни одного выстрела попал в похоронную команду.
И похоронная комвнда на подводу Меня забыла в среду положить…
А.Дольский Почти весь вечер меня, оглушенного с путающимися и бегущими куда то мыслями вразумлял наш начальник – тот самый усатый здоровяк с самокруткой.
“Старшина Семен Дмитрович Веревка”- с ярко выраженным украинским акцентом”– представился он: старшой, стало быть, у нас.
Когда мы одни – Митричем зови – по простому, мы тут вроде как семья одна. Тебя стало быть Студентом звать будем- возражения есть ? “
“Никак нет”- машинально по уставному ответил я
“А это вот – Куандык-казах, ну а мы Колей зовем его”- с нар поднялся приземистый, широкоплечий ( тоже молодой- отметил я ) человек азиатской внешности с жиденькими усиками на верхней губе.
“По нашему не очень то говорит, но понимает все.”
(“И друг степей – калмык”-некстати вспомнилось мне)
“И малыш наш- Сашко” С дальнего угла нар медленно поднималось то, что я принял за огромную кучу какого-то тряпья!
Громадного роста, под самый потолок палатки детина с удивительно детским лицом, и вдруг резанувшим меня по сердцу взглядом полным какой-то затаённой тоски и боли.
Он молча протянул мне лопатообразную ладонь и ушёл обратно в угол палатки.
“Молчанка он, молчит”- еле слышно вздохнул Митрич.
“С того дня, как двух братьев в августе под Уманью нашёл и похоронил.
От старшего аккурат только половина и осталась.
А ты стало быть войны то ещё и не видел?
Я вот брат третью уже ломаю – Халхин-Гол, финскую и вот теперь – опять вздохнул он, а ребята с июля со мной вместе.
Наши вот, по всему видать, в прорыв пойдут и мы сзади – свою работу делать. Давай-ка я тебе немного расскажу – что и как.
Самое главное в нашем деле не похоронить – велика ли забота, а что?
Личность установить – вот что! Поэтому первым делом ищи на нём, сердечном медальон, стало быть смертный, а он может быть на шее и в кармане шинели и гимнастерки. Собирай и вечером сдавай мне.
А ещё ищи письма в карманах, на фотокарточках могут адреса тоже быть.
Полевые сумки сразу клади на телегу, я их вечером сдам куда нужно.
Часы, там кольца разные у командиров в сумки ихнии ложи сразу, да и думать не смей себе что-нибудь оставить
.“Эх” – тяжело вздохнул он. “Под Уманью почитай 400 страдальцев зарыли в яме, а всего то 17 медальонов нашли – 17 бойцов только и опознали.
Да я тебе скажу: жара была, июль то, вот и поплыли они, сгребали лопатами- в мешки да в ямы. Колышек сверху ставишь и табличку с количеством- сколько значит всего лежит здесь.
А неубранных осталось, он глубоко затянулся самокруткой – “не пересчитать”.
По рощицам, овражкам, на полях минных (мы и не заходили туда никогда), а утопло сколько в речушках, озерцах, болотцах..
А землёй засыпано при разрывах, в землянках да окопах..
Ну да скоро сам всё увидишь!
Mы, значит только на поле работаем – у Васильевны (ты её видел – майорша из медсанбата) свои ребята есть.
Сарайчик вон тот видишь? Туда сносят тех, кто живой ещё, да только место в госпитале занимает (с тяжкими ранами в живот, голову, ну и в грудь наверное).
Так и лежат там на соломе, пока не помрут, вперемежку с мертвыми то.
Сегодня вот тихо что-то, а то оттуда не то стон не то вой идет, уши вот ватой затыкаю – иначе не уснёшь.
Потом машина приходит и освобождают места для других.
Куришь? вдруг спросил он.
“Надо, чтобы закурил, узнаешь скоро почему”.
Через два дня наша команда выехала на позиции- кусок земли , поросший редкими кривыми ёлочками, изрытый окопами и воронками; задумчиво продолжил Лев Аркадиевич.
“Ты вот что, Аннушка – завари ка нам свеженького, пожалуйста”.
По словам Митрича, этот клочок земли несколько раз переходил от наших к немцам, а ночью немцы отошли, забрав своих убитых и раненых.
“Оружие отдельно складывайте в кучу, вечером вывезем” строго приказал Митрич.
(С конца 1942 впереди нас шла трофейная команда – собирала оружие, ну и разные ценности, которые попадались) В лощине я увидел три танка; один обгорелый и два с перебитыми гусеницами.
“Т-26 это” – определил Митрич- “видишь люки открыты, стало быть никого там нет и нечего туда подходить.”
Своего первого (да ,Володя – первого ) я увидел почти сразу немного отойдя от подводы.
Это был совсем ещё молодой солдат (может даже моложе меня).
Он лежал на спине с правой рукой за расстегнутой на одну пуговицу шинели и далеко откинутой назад левой, сжатой в кулак.
Я заметил, что солнце отражалось в льдинках на его широко раскрытых глазах.
“Плакал, наверное перед смертью-то” тихо сказал Митрич“ посмотри-ка, что у него там под шинелью, да не бойся ты, ничего они уже не сделают, мертвые-то”.
Под шинелью не оказалось ничего, но в кармане гимнастёрки я нашел уже потёртую фотокарточку, с которой смотрела, большеротая девчонка стоящая с цветами на берегу какого-то то ли озерца, то ли пруда.
“Женечке от Нади в день рождения! 16 Мая 1941”- было на обороте.
“ Ишь ты! Некрасивая, а хорошая, наверное “– пробурчал Митрич – “не дождаться ей Женечки то…
Ну бери, Студент за ноги, чего встал-то, не на прогулку вышел!”
Я, зажмурив глаза, взял Женечку за негнувшиеся, будто деревянные ноги.
“Примерз, кровь наверное натекла под спину, видишь входное-то где, пояснил Митрич. Сходи-ка за лопатой!”
С жутким хрустом оторвали тело от смерзшейся земли со снегом, обнажив большое кровавое пятно.
“Ну теперь поехали” и я вместе с ним, не способный ни о чём, думать понёс Женечку к подводе.
В тот день мы захоронили 74 человека, собрали 11 медальонов и 3 письма с обратным адресом.
Зарыли всех в глубокой воронке от снаряда, попавшего прямо в траншею, засыпали комьями уже порядком промёрзшей земли.
Митрич радостно прокричал, что нашел отличную землянку с печкой и что даже кой какой харч (тут он выразительно щелкнул себя по горлу) сохранился.
В этот вечер я впервые в жизни напился до беспамятства.

Январь 1942.

Я неопознанный солдат.
Я рядовой. Я имярек.
Я лед кровавый в январе.
Я прочно впаян в этот лед…
Ю.Левитанский

Лев Аркальевич вдруг как-будто перестал хмелеть и посмотрел на меня почти трезвым взглядом.
«Все последующие дни, Володя, были похожи один на другой.
Менялись места боёв, расположение частей, тела, воронки, залитый кровью грязный снег, кровавые мозоли на руках от лопат и ломов, похмельный запах изо рта, несвежее бельё.
Однажлы я спросил Митрича:
“А почему наши лошади не боятся мёртвых?”
“А ты у Коли (Куандыка нашего-то ) спроси, он им каждый день какието сказки на своем языке рассказывает.
Уж больно они, лошади-то его любят и всё похоже понимают, что он им говорит-то”.
А вот этот день я, Володя запомнил: 24 января это было 42-го.
Приехали мы на берег речушки какой-то (да я и тогда то её названия не знал).
Ты вот представь только, до самого другого берега и до поворота речки трупы изо льда торчат: руки , по большей части, спины, а то и головы.
“Очистить приказали”- как то, даже растерянно, убитым голосом обьявил Митрич.
Раздал нам каждому по большому куску марли: “Морды закутайте, да в несколько слоёв, и за работу!»
«Эти наверное, где-то в сентябре утопли, и вот аккурат перед тем, как лёд то встал и повсплывали”…
Два дня мы долбили ломами лёд, и тающие ледяные крошки вместе с частичками одежды и мертвых тел, смешиваясь с горячим потом, стекали по лицам бледно розовыми ручейками с отчетливым гнилостным запахом.
Марлю, как грязно-розовую тряпку меняли каждые два часа, стаскивали на берег уже мало похожие на людей фигуры, грузили их на подводы.
Никаких документов мы не нашли, да никто и не искал.
Вечером второго дня мы долго мылись в бане и сменили всю одежду.

Душное лето 1942.

Ну, что с того, что я там был.
Я все избыл. Я Все забыл.
Не помню дат. Не помню дней,
Названий вспомнить не могу…
Ю.Левитанский

«Лето 1942 а может 43-го, пьяненько улыбнулся Лев Аркадьевич.
“ Ничего не помню, ничего… Помню, что было нестерпимо душно и всё вокруг – всё понимаешь – всё пропитано трупным запахом.
Всё тело, волосы, одежда, тушонка, гороховый концентрат, водка и казалось даже небо все имело тошнотворно–приторный запах и несущий прохладу ветерок приносил тот же мерзкий запах.
Скопления павших мы чаще всего находили по стаям раскормленных с шумом взлетающих ворон, голодной грызне бродячих собак и волков.
И там лежали они нередко рядом друг с другом и даже иногда обнявшись, как в каком-то порыве, гадать о котором почему, не было ни времени ни сил.
С оголенными местами черепами, пустыми глазницами, раскисшими телами покрытыми тучами зеленых мух.
Мы растаскивали их специальными крючьями и лопатами и зловонная бурая слизь покрывала наши клеенчатые фартуки, резиновые перчатки и сапоги, собирали в мешки бесформенные куски тел, разбитые головы с выбитыми зубами.
Запомнилось, как оторванная рука все ещё сжимала винтовку, да так что не расжать.
Признаюсь тебе Володя, ничего мы не искали у таких: ни документы, ни медальоны..
Стаскивали в воронки, а то и просто в низинку- присыпали землей сверху, чтобы только не видно было.
С танкистами из сгоревших танков было проще – выскребали оттуда черно бурое месиво- зарывали отдельно и номер машины на табличке писали, а Митрич уже сообщал там, куда надо.
Тогда летом (не помню, где и когда) я увидел немецкие захоронения; аккуратные, как по линейке, ряды деревянных крестов с каской и табличкой на кажлом: имя , фамилия, год рождения и смерти, номер части.
Сейчас вот пишут – березовые кресты … Были конечно и березовые, но и другие, тоже – сосновых много было.
Курил махорку я уже к тому времени давно (все таки прав был Митрич) перебивал иногда едкий дым постоянное зловоние, ну а пили-то, конечно, каждый день

Январь 1944

“И я лежу – уже десятилетья –
В чужой земле, я к этому привык.
Я слышу, надо мной играют дети,
Но я не понимаю их язык.”
А.Дольский

“Ты, что не наливаешь-то Володя, а то я сам сейчас” рука его дрогнула и он пролил“чаёк” на стол.
«Вот, вспомнил же ведь; зиму 44-го встречали мы в Прибалтике, ну не совсем там, а где-то с Белоруссией граница… короче в Прибалтике.
1-й Прибалтийский у меня в военном билете написано.
Вот что запомнилось.
Немцев убитых уже находили много, очень много иногда .
Был приказ СМЕРША- скажу тебе очень строгий- он поднял палец вверх-“ты слышишь, что я говорю- строгий”- все жетоны (металлические у них были) собирать и сдавать, ну а самих немцев зарывать в общих могилах.
Однажды, возле полусгоревшей деревни или хутора, не помню уже точно, наткнулись мы в одной низине, на группу немецких трупов.
Смотрим; три офицера раздеты, а ноги по колено аккуратно пилой отпилены?!
“Местные это”- хмуро кивнул в сторону деревни Митрич.
“Ты не осуждай – за сапоги эти можно мешок картошки выменять, а то и ещё чего нибудь, да и шинели офицерские перешить- милое дело!
Ты вот что, Студент- жетоны собери и давай снегом их закидаем, пошли они в ж… , до ночи тут проваландаемся с ними.”
Я стал собирать жетоны и, вдруг, из под каски на меня увидел юное лицо абсолютно схожее с Женечкой – моим первым похороненным солдатом.
“Похож, такой же молодой”- раздался сзади голос Митрича “посмотри, что там у него”?
Я достал из кармана френча солдатскую книжку из которой выпала фотография. С неё на меня смотрела ещё молодая светловолосая женщина с собраными в пучок на затылке густыми волосами.
“На русскую похожа” пробурчал Митрич“ написала чего-то?”
“Мой любимый мальчик, Мой Эрик, Каждый день молю бога, чтобы ты вернулся домой! Твоя мама. 23 марта 1943 года” (надо отметить, что знание немецкого значительно укрепило мой авторитет .Я свободно читал этикетки на продуктах, пачках бритвенных лезвий, бутылках со спиртным и на разном другом барахле в брошенных немецких блиндажах).
“Не дошла молитва значит до бога-то” задумчиво сказал Митрич“, а кто его звал то сюда?”
“Его послали, не спрашивая“отозвался я, не сводя глаз с фотографии.
“Это верно. Эх, судьба наша солдатская. Вот и останется здесь в чужой земле-то.
Ну, давай заканчивать, а то стемнеет скоро.”
Я накрыл лицо Эрика втоптанной в снег офицерской фуражкой.

Слезы Куандыка

16 апреля 1944 года. В этот день для меня закончилась война.
Было это уже в Курляндии – Эстония сегодня.
Моросил злой, не по-весеннему холодный дождь.
Мы уже собрали и похоронили наших, осталась только кучка немцев на опушке небольшой, почти полностью сгоревшей рощицы.
“Бросить, что ли их к черту, промокли уже все, а еще ехать до блиндажа “ неуверенно произнёс Митрич“да давай жетоны только соберем, да вот глянь, сумка набитая чем то лежит” И тут случилось непоправимое.
Один из немцев приподнялся на локтях и в руках его был автомат.
Никогда не забуду его худое костистое, покрытое щетиной лицо и полные боли и смертной тоски почти безумные глаза, неправдоподобно увеличенные линзами очков в железной оправе.
Звука очереди я не услышал, как-будто вообще все звуки пропали.
Как в немом кино сложился и упал Митрич и завалился набок Сашко.
Потом накатила жуткая боль в обеих ногах и правой руке и сквозь пелену застилавшую глаза я увидел, как в немыслимом прыжке Куандык выбил автомат из рук немца, а вторым косым ударом почти отрубил ему голову, которая теперь висела на куске кожи.
Очнувшись я увидел, что ноги выше колен и рука выше локтя были туго перехвачены веревкой и неумело перевязаны.
Сумка, про которую говорил Митрич была пуста, а мертвые немцы бали покрыты открытками и письмами, втоптанными в мокрый снег и раздавленными сапогами Куандыка.
Сам он сидел прямо на убитом немце, держа на коленях голову Митрича, и, раскачиваясь взад и вперед, всхлипывал. Слезы смешиваясь с дождем текли по его лицу.
Обратно он ехал прямо в медсанбат и всю дорогу тянул (именно тянул) какую-то песню на своем языке, как показалось мне состоящую только из двух нот.
Я лежал между Митричем и Сашком и тоже плакал – первый раз за всю войну.
Уже в медсанбате я узнал, что очередь почти перерезала Митрича, а Сашку пуля попала чуть выше левого глаза. Оба они умерли мгновенно.
“Вот и остались мои боевые товарищи лежать там. Нашёл я их имена в 1964 году на обелиске над братской могилой.
«Да, боевые; уже кричал Лев Аркадиевич, боевые! Потому-что у нас тоже был бой, каждый день за жизнь! Да мы не стреляли” он ударил кулаком по столу.
“А сколько мы схоронили, а сколько матерей, жен, детей узнали, что их родной человек не дезертир, не сдался в плен а пал смертью храбрых!”
он опять ударил по столу кулаком, смахнув на пол чашку.
“А ты смотрел на меня и думал наверное- одна медалька, да? Крыса тыловая.
Да что знаешь о войне?” пьяно усмехнулся он.
Кто то мягко положил мне руку на плечо.
Я обернулся – Аннушка!
“Домой отвезите его, дальше начнет ругаться, кричать, посуду бить.. такси я вызвала и адрес вот” протянула она клочок бумаги.

Эпилог

Дверь открыла худенькая черноволосая с сильной проседью женщина.
“Сюда вот, на диван давайте, я сейчас раздену его, а вы на кухню проходите”.
“Да пойду я, поздно уже.”
“Нет, нет попьем чаю (я вздрогнул), у меня торт есть.
Серафима Ивановна меня зовут, а вас?
Я представился.
Узнав , что я геолог, она просияла.
“А я тоже, как Лева.
Его в 1944 отправили санитарным поездом в Пермь, ранения были тяжёлые, да ещё и пневмония (пока его мокрого-то в медсанбат везли), вышел из госпиталя он в феврале 1945.
Восстановился в 1948 на геологический факультет Пермского университета окончил его и получил распределение в Хабаровск.
Тут мы и познакомились и поженились. Сын у нас Семен, тоже геолог в НИИ во Владивостоке работает, уже кандидат наук. Семеном назвали в честь Митрича.
А Куандыка он долго разыскивал и вот получил”- она достала из шкатулки листочек бумаги.
“На ваш запрос отвечаем, что младший сержант Жамалетдинов Куандык Аскарович пал смертью храбрых в боях за освобождение Праги 10 мая 1945 года.”
“Так вот он один из всей его команды и выжил.
Ну куда же вы, посидите еще…”
“Пойду я Серафима Ивановна, у меня самолет завтра” – почему то соврал я.

Послесловие

Несмотря на выпитое и усталость заснуть я не мог.
Как же могло случиться, что тысячи, десятки, сотни тысяч павших смертью храбрых остались неизвестными солдатами.
Сколько их ещё лежит на полях России, Польши, Венгрии, Чехословакии, Германии прорастая весною травой и цветами?
Знают об этом лишь шумящие березы Рязанщины, сосны Карелии и рижского взморья, дубы Карпат и каштаны Праги.
Откуда взялся этот кощунственно-пропагандистский лозунг “Никто не забыт”..?
Честь и хвала десяткам поисковых отрядов, стирающих фальшивую позолоту с этого лозунга! Засияет-ли он истиной при нашей жизнижизни сыновей и дочерей солдат, их внуков и правнуков!
Смогут ли последующие поколения с гордостью сказать “Никто не забыт!”?

В.А. Пахомов
Нью Йорк, США
Январь 2022

Опубликовано в Витражи 2022

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Пахомов Владимир

Родился 13 апреля 1948 г.Ленинград. Образование высшее - геолог. После окончания института в 1971 г. работал в Приморье и на Крайнем Севере ( Колыма.Чукотка) С 1998 года проживаю в США г.Нью Йорк. Печатался в журналах и Альманахах России Рассказы на военную тематику не печатались.

Регистрация
Сбросить пароль