Владимир Ощепков. О ЧЁМ СКАЗАТЬ НИКОГДА НЕ ПОЗДНО... - LitWeb: литературные журналы и книги. Обучение писательскому мастерству

О профессоре В.С.Синенко

Вера Сергеевна Синенко

В один из первых сентябрьских дней мы, пятикурсники филфака БГУ, стояли на четвертом этаже и делились впечатлениями о прошедшем лете. Прошел декан Радий Алексеевич Карабанов, повернулся ко мне, и, крепко ухватив за локоть, повлек за собой. Мое сердце дрогнуло и провалилось куда-то вниз.
В своем кабинете декан выдержал паузу и спросил, участливо глядя поверх очков:
– В армии хочешь послужить?
– Это конец! Вот ты и доигрался!.. — промелькнуло в голове, и стало нестерпимо жалко себя: «Значит, исключают…»
Основания для подобного пессимизма были: на последней сессии я завалил экзамен по истории философии.
По своей собственной вине, конечно.
Пересдавать сразу не стал, решив сделать это осенью. Такой вариант в принципе допускался…
Зазвонил телефон. Радий Алексеевич торопливо ответил:
– Да, да, уже иду! — и направился к выходу, по пути похлопав меня по плечу и бросив напоследок: — Извини, мне нужно срочно к ректору. Завтра договорим…
Он бодро спускался по лестничным пролетам. А я отставал. Но куда было спешить?
Вечер прошел в мучительных раздумьях. Кстати, это был единственный за все годы учебы несданный экзамен, или «хвост», но какая разница? А главное: срок для пересдачи экзамена еще не прошел. Конечно, летом было не до чтения этого невероятно объемного учебника, но время-то еще было!
И нельзя же вот так сразу! А главная горечь состояла в том, что внезапно рушились все планы …
Литературу XX века на нашем курсе читала Вера Сергеевна Синенко.
Вера Сергеевна Синенко Мы успели оценить ее лекторское мастерство, глубину знания предмета, широту взглядов, четкость аргументации. Она была высока, стройна и, главное, строга. Чтобы понять это, было достаточно одного взгляда. Со второго взгляда можно было разглядеть умные и чуть ироничные глаза за очками. Мы знали, что последние несколько лет она посвятила работе над докторской диссертацией, которую успешно защитила.
Из всего разнообразия имен и произведений литературы XX века я сразу же по-настоящему увлекся творчеством Исаака Бабеля, чья проза была совершенно не похожа на все, что встречалось раньше. Константин Паустовский сказал об этом так: «…слова у Бабеля, одинаковые со словами классиков, со словами других писателей, были более плотными, более зрелыми и живописными. Язык Бабеля поражал, или вернее, завораживал, необыкновенной свежестью и сжатостью. Этот человек видел и слышал жизнь с такой новизной, на какую мы были неспособны».
И я решил писать диплом по творчеству Бабеля, хотя ранее и курсовая, и преддипломная работы были сделаны на материале, относящемуся к XIX веку. Нужно было менять и научного руководителя. Хотя после услышанного в кабинете декана мысли об этом сразу же улетучились куда-то далеко-далеко…
Следующим утром я шел не на занятия. Утром я шел на оглашение приговора. История факультета уже знала несколько подобных случаев. От несданных «хвостов» обычно спасались уходом в академический отпуск. Но в моем случае время уже было упущено. Значит, отчисление и армия.
Будучи глубоко опечаленным, я не сразу понял, что сказал декан, продолжая вчерашний разговор. А когда смысл его слов проник в мое сознание, печаль сменилась невероятной радостью. Тема осталась прежней, но ее акценты были расставлены по-иному: оказывается, университетская военная кафедра прислала декану для согласования список студентов, призыв которых на военную службу планировался сразу по окончании учебы. И прежде чем поставить свою визу, демократичный Радий Алексеевич решил спросить, желают ли того сами студенты, которые к тому времени станут уже выпускниками.
Дилемма была проста: два года в армии, причем на офицерской должности, или три года работы по распределению в какой-нибудь сельской школе. Конечно, Радий Алексеевич! Да о чем разговор, Радий Алексеевич! Служить я рад, Радий Алексеевич! И насчет экзамена не извольте беспокоиться!..
Все будет в лучшем виде!..
Карабанов, кроме того что был деканом, читал у нас итоговый курс «Теория литературы», вел спецкурс и семинарские занятия. Так что можно было и позволить себе некоторую вольность в разговоре, используя обороты из повестей горячо любимого им Гоголя…
Экзамен по истории философии вскоре был успешно пересдан (то есть на единственно возможную в этой ситуации тройку), а сам предмет забыт навсегда. И можно было наконец спокойно подумать о решении главной задачи: выборе темы дипломной работы и научного руководителя. И я вновь и вновь перечитывал Бабеля.
Сам писатель как-то заметил: «Никакое железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя». Вот и со мной произошло нечто подобное. И захотелось раскрыть тайну поэтики Бабеля.
Посмотрел библиографию — о Бабеле серьезных монографических работ не было. Так, отдельные упоминания в ряду других прозаиков 1920-х годов то в одной статье, то в другой. Значит, можно будет сказать хоть что-то свое!
Название работы Синенко, опубликованной в очередном выпуске «Ученых записок» университета, было созвучно моим интересам: «Русская советская повесть 40–50 годов. Вопросы поэтики и типологии жанра». Как понимаю, это и была ее докторская диссертация. Поэтому другой кандидатуры научного руководителя, кроме Веры Сергеевны, не подразумевалось.
Однако согласится ли она им стать?
Подготовившись как следует к разговору, я наконец набрался смелости.
Да что там смелости — нахальства! Вы, мол, только возьмите, а я напишу хорошую работу. И Вера Сергеевна вдруг неожиданно сразу выразила согласие.
Синенко, думаю, была заинтригована тем, что до меня о Бабеле никто из дипломников не писал. Вот о Михаиле Булгакове каждый год было несколько работ. Да, не удивляйтесь, именно так: в начале 1970-х годов уфимские студенты-филологи активно рассматривали различные аспекты творчества Булгакова, который для широкой читательской публики оставался пока малоизвестным. Вот каким продвинутым, говоря современным языком, было наше поколение! А уж дипломные работы по лирике Цветаевой или Ахматовой — совсем обычное явление…
И это — во многом благодаря смелости Веры Сергеевны, которая была непременным научным руководителем.
С Бабелем же дело было еще сложнее. Его неимоверная популярность в 1920-е годы, после «Конармии» и «Одесских рассказов», сменилась полным забвением в конце 1930-х, когда он был объявлен врагом народа, шпионом какой-то иностранной разведки и расстрелян. Реабилитирован в конце 1950-х, его книги переизданы, но все-таки реабилитация была какой-то неполной. Сборник рассказов «Конармия» активно не понравился самому Семену Михайловичу Буденному, который и командовал этой самой армией, и вообще был героем Гражданской войны и будущим маршалом.
Он увидел в «Конармии» карикатуру на действительность (кстати, по этому поводу Горький, горячий сторонник Бабеля, иронично заметил, что такие вещи «нельзя критиковать с высоты коня»).
Бабель писал об одном своем персонаже: «Мы оба смотрели на мир, как на луг в мае, как на луг, по которому ходят женщины и кони». Вот такой красивый романтический идеал. А лихой кавалерист Буденный решил посмеяться над ним и усмотрел только шляющихся по полю голых баб и кобыл. И сотня литературоведов не могла ничего возразить. Впрочем, такова судьба не только у Бабеля…
Вера Сергеевна выслушала мои довольно путаные рассуждения по поводу будущей работы. И как им не быть путаными, если я сам еще до конца не знал, что мне хочется сделать. Просто в то время появилось несколько новаторских литературоведческих работ, и предложенная в них методика анализа художественного текста так и просилась быть использованной применительно к удивительной во всех отношениях прозе Бабеля. Словом, в глазах доктора наук я выглядел отчаянным смельчаком, если не сказать — авантюристом. Но думаю, что Вере Сергеевне это и понравилось. А может быть, она сумела разглядеть в студенте какие-то задатки, которые надо было развивать.
Как-то мы всей группой обсуждали преддипломные работы своих однокурсников. Мне довелось писать рецензию на одну из них по теме «Роль деталей в лирике Юлии Друниной» (фамилия автора в данном случае не имеет значения). Прочитав десятка полтора рукописных страниц, убедился, что речь идет обо всем, но только не о роли художественных деталей.
Вечер был свободен, и я начал рассуждать, что бы я сам сказал об этом.
Увлекся и написал несколько страниц собственного исследования, потратив на это немало полуночных часов. Только один пример. О чем говорит такая строчка: «Девушка в заштопанной шинели…»? — Да о многом! Мужчина-поэт так никогда не напишет: заштопать порванную шинель действительно может только девушка, а солдат в лучшем случае ее зашьет.
В тот вечер сборник стихов Друниной я листал без конца и нашел немало других выразительных и ярких художественных деталей. На занятии не стал говорить о достоинствах и недостатках чужой работы, а просто поделился своими наблюдениями. И Вера Сергеевна сказала в заключение, что сегодня тот случай, когда рецензия значит больше, чем сама работа. А еще мне удалось тогда заставить ее задуматься, сначала поспорить, а потом согласиться со мной. Мне, одному из многих студентов, — ее, доктора филологических наук, профессора! Я заявил, что в лирике Друниной мне видится некий анахронизм, смещение временных пластов.
Синенко потребовала разъяснений.
– А вот смотрите, — сказал я, — Друнина пишет: «Ржавые осколки на траве…» Но чтобы осколки заржавели, должно пройти немало времени. За это время трава вырастет и скроет осколки.
Поэтому осколки должны быть не НА траве, а В траве. То есть здесь одновременно и настоящее, и прошлое…
И мне показалось, что после этих слов Вера Сергеевна посмотрела на меня как-то особо внимательно.
В течение последнего семестра пятикурсники в наше время (не знаю, как сейчас) на занятия не ходили, а самостоятельно готовились к государственным экзаменам и защите дипломных работ. Поэтому это было самое лучшее время за всю учебу! Только изредка назначались встречи с научным руководителем. И здесь я начал не только удивлять, но и беспокоить Веру Сергеевну своими непредсказуемыми поступками и наверняка доставил ей немало поводов для тревог. То мне хотелось изменить заранее согласованный план работы. То я писал что-нибудь из середины, потом из конца, а потом из начала, и все это никак не стыковалось между собой. Вера Сергеевна пыталась заставить работать последовательно и методично, а у меня так не получалось. А то вдруг приходила в голову мысль изменить саму тему работы. А еще я исчезал на довольно длительное время и не являлся на консультации. Ну и кому нужен такой дипломник?
У Веры Сергеевны хватило терпения выдержать все мои выкрутасы.
И это ее качество, столь необходимое каждому преподавателю, помогло мне справиться с работой. Она предоставила мне полную свободу и не ошиблась. Я принес на проверку уже почти полностью готовую работу. Не хватало только одной небольшой, но важной части. Вера Сергеевна познакомилась с работой и вернула ее практически без замечаний. Как я был ей за это благодарен! А недостающую часть я вскоре написал буквально за несколько минут, и об этом стоит рассказать отдельно.
Бывает же такое: день, другой проходит — и все никак не получается ухватить ускользающую мысль и зафиксировать на бумаге. Начинаешь писать и видишь: нет, не то! А тут идешь по улице, и вдруг в голове начинают сами собой складываться фразы, которые так нужны. И ты понимаешь, что если сейчас же не запишешь их, то вскоре они так же неожиданно исчезнут, причем навсегда. А в руках ни бумаги, ни ручки! Но, к счастью, рядом знаменитый «старый» универмаг на Карла Маркса, и ты заходишь, покупаешь копеечный блокнот и самую дешевую ручку. Не видя ничего и никого кругом, доходишь до сквера на Коммунистической, падаешь на первую свободную скамейку и пишешь, пишешь, пишешь…
Ты в этот момент счастлив, потому что у тебя все получается! И пусть прохожие наверняка с удивлением смотрят на этого одержимого чудака. Вот если бы тебя увидела в этот момент Вера Сергеевна, она бы одна оценила по достоинству!..
Мне уже приходилось писать о памятной студенческой научно-практической конференции, на которой я делал доклад по теме дипломной работы.
Тогда это соотносилось с именем Льва Григорьевича Барага, сейчас — с именем Веры Сергеевны Синенко. И вновь обращаюсь к этому событию, чтобы поговорить именно о ней. Просто что-то в моем докладе оказалось интересным для присутствующих на конференции преподавателей кафедры русской литературы, и они вступили в научную дискуссию, забыв и о теме, и об авторе доклада. Он сидел, а над его головой почти зримо, как стрелы, пролетали то с одной, то с другой стороны полемические реплики, сталкивались друг с другом и то побеждали, то терпели поражение. И тогда, помнится, думал только об одном: «Смогу ли и я когда-нибудь так же свободно разбираться во всех тонкостях литературоведения?»
Именно такое воспоминание осталось у меня до сих пор о той неожиданно возникшей дискуссии — оживленной и местами весьма острой. Вера Сергеевна уверенно отстаивала свою точку зрения, парировала доводы других, умело выдвигала новые и новые аргументы. Может быть, и молодому тогда кандидату наук Виктору Ивановичу Хрулеву запомнилась ее реплика после упоминания им имени Александра Блока, которое прозвучало как-то некстати:
– А насчет Блока, Виктор Иванович, мы с вами поговорим в другом месте!
Ему ли, тоже ученику Синенко, было не знать, что значит имя Блока для нее? Это, говоря словами самого поэта, «как слезы первые любви…»
После долгих метаний и исканий тема дипломной работы была сформулирована так: «Поэтика Бабеля». Положительная во всех отношениях рецензия доктора наук из пединститута, еще более положительный отзыв самого научного руководителя. Какой музыкой отзывалась в моей душе ее слова на защите о том, что диплом может быть легко доведен до уровня кандидатской диссертации!
А потом я снова глубоко разочаровал Веру Сергеевну. Для нее вопрос о моем продолжении учебы в аспирантуре был уже решен. И когда я смущенно промямлил: «Вы знаете, мне надо в армию идти…» — ее возмущению и негодованию не было предела:
– Какая еще армия? О чем это вы?
Насколько я знаю, Вера Сергеевна даже обращалась с этим вопросом к ректору. Однако моя судьба к тому времени уже была окончательно решена министерством обороны, и изменить что-либо было невозможно.
И дальше жизнь сложилась так, что продолжения учебы не было. Где-то об этом у меня подробно написано, может быть, когда-нибудь где-нибудь будет и опубликовано. Но сейчас речь о другом. О том, что мне в свое время посчастливилось учиться у такого человека, как Вера Сергеевна Синенко.
И общаться с ней, пусть даже совсем недолго. Поэтому и воспоминания получились краткими.
А тот том «Ученых записок», основную часть которого занимало исследование Синенко, я два года носил в офицерской планшетке и перечитывал, когда позволяла обстановка. Или когда не очень позволяла, но хотелось.
И однажды за этим непозволительным занятием в служебное время меня застал старший товарищ. Вдобавок ко всему, это был замполит. И он придерживался единственно мнения о том, что советский офицер может читать только армейские уставы или конспекты работ классиков марксизма-ленинизма. А этот лейтенант читает явно не то и не другое!
На мое счастье, сборник был раскрыт на странице, где шла речь об особенностях военной прозы. Каких именно — неважно. Поэтому я четко доложил:
– В этой книге, товарищ подполковник, речь идет о подвиге и героизме защитников Родины. Вот здесь написано: «В годы Великой Отечественной войны духу времени соответствовала тенденция изображения советского человека во весь его исполинский рост, в нравственно сильных, благородных, героических проявлениях характера».
Хочу использовать этот пример в беседе с солдатами накануне Дня Советской Армии, товарищ подполковник!
Замполит заглянул в сборник, увидел знакомую фамилию и сменил гнев на милость:
– О Константине Симонове, значит, хотите поговорить? Ну, это другое дело!
Он не стал дальше вникать в тему, иначе как бы объяснить ему, что вообще-то речь идет о таких вещах, как жанровое своеобразие героико-романтической повести и способы типизации, поэтика финала, функции и структура образа фронтовой дороги, взаимодействие эпического и лирического начал (это названия некоторые глав)…
Не знаю, приходилось ли еще кому цитировать Веру Сергеевну Синенко в столь экстремальной ситуации. А мне вот довелось… Поэтому я и осмелился добавить свои скромные воспоминания к уже существующим. Воспоминания о замечательном ученом, строгом руководителе, вдохновенном лекторе — человеке, который устанавливал высокую планку и себе, и окружающим.