Владимир Ландер. СОЛДАТ И В МИРНОЕ ВРЕМЯ НА ВОЙНЕ

От редакции. Сейчас Владимир Ландер заканчивает книгу под условным названием «На виду у деревни век целый». Вообще-то в ней речь идет о нашей главной деревенской, можно смело сказать, энциклопедии – «Сельской газете», которой буквально в прошлом году исполнилось сто лет. За этот век она вместе с деревней испила полную чашу и горестей, и трудностей, и радостей. Создается эта книга не в виде научной монографии, а пишется простым и доступным широкому кругу читателей языком, в обычной журналистской форме. Как раз в очерках о главных редакторах газеты отразилась довольно непростая судьба белорусской деревни в самые разные периоды формирования и взросления нашей страны, начиная с установления среди получивших по клочку земли единоличников советской власти, коллективизации, послевоенного восстановления и преобразования ее на совершенно новый современный уклад жизни.
В книге должно быть пятнадцать очерков – столько человек возглавляло эту газету. В год исторический памяти мы решили опубликовать только три, но – из разных десятилетий. Герои этих очерков всю свою жизнь защищали родную землю от врагов советской власти: сначала с оружием в руках, а потом – словом и поступками. Не зря же говорят, что солдат и в мирное время все равно на войне.

Другой судьбы я не хочу

28 июля 1921 года. Жаркое солнышко перевалило за экватор, но свое тепло еще раздавало поровну, по справедливости всем-всем, кто уже к трем часам дня пришел к клубу имени Карла Маркса – рабочим и крестьянам, детям приютов и школ. Накануне газета «Белорусская деревня» напомнила, что доставят из Москвы тело Степана Булата и в этот же день состоятся похороны на Сторожевском кладбище в семь часов вечера. Вот и стали заранее собираться здесь люди, чтобы проститься с этим удивительным человеком, ставшим как бы символом еще молодой, не окрепшей, но уже заявившей о себе Белоруссии.
А в шесть часов сводный хор белорусской молодежи запел «Вы жертвою пали… ». этот траурный марш стал популярным среди рабочих еще в конце XIX века. И потом его пели перед расстрелом матросы – участники Кронштадского восстания в 1906 году. Пока звучал революционный реквием, члены Центрального Бюро Коммунистической партии сняли с постамента гроб, вынесли его на улицу и установили на автомобиль. Вильгельм Кнорин с балкона сказал прощальные слова, и весь трудовой Минск, думается, почти десятитысячная процессия медленно двинулась по улицам города.
Над могилой звучали речи тех, кто восхищался Степаном Булатом, его молодым порывом, смелостью, преданности идеям революции. Все признавали, что трудовое белорусское крестьянство потеряло помощника, советчика и верного друга. Он уже с августа 1920 года взвалил на свои плечи партийную работу в деревне. Нужно было написать воззвание к крестьянам – поручали Булату. Нужно разъяснить в деревне задачи Советской власти – посылали Булата, опытного, просто прирожденного агитатора, который знал крестьянскую жизнь не понаслышке. Нужно было провести «Неделю Красного пахаря» или посевную кампанию – и снова Булат. Понадобилось издавать газету для сельчан, чтобы не только в большинстве своем неграмотным рассказывать простым, понятным, доступным языком что там делается на белом свете, за пределами каждого двора, но и помогать агрономическими, житейскими, бытовыми советами налаживать бывшим угнетенным доселе неизвестную новую жизнь. И снова возложили все это на Булата. А тот, с вечно дымящей люлькой в зубах, в простой домотканой крестьянской свитке, бегал из одного советского учреждения в другое – пытался как можно больше раздобыть для деревни семян, плугов, домашней утвари, газет.
Степан Булат был всегда желанным в каждой деревенской хате, скромный, приветливый, спокойный, рассудительный. Он не обращал внимания на свою затянувшуюся болезнь и в московскую больницу-то отправился только по настоянию своих товарищей, когда больше уже не мог активно работать. И вот…
Закатилась на революционном небосклоне белорусская звездочка надежды: так ярко вспыхнула, оставила свой заметный след и вдруг – моментально исчезла.

***

Когда в семье деревенского батрака Герасима Булата в самом начале мая 1894 года появился еще один мальчик, его тут же прозвали – «маленьким чудом».
И впрямь, на удивление спокойный, обаятельный, вечно в движениях и с улыбкой, какой-то любопытный: все глазенками шарил по сторонам, постигая новый окружающий его мир. Вот и батюшка посчитал, что такому мальчишке быть только Стефаносом, что означало с греческого «венок», «корона». Так и записал в свою книгу ему православное имя Степан, хотя и старомодное, но тогда ходовое. В семье его ласково называли Степашка, Степанчик, Степушка. Карапуза все любили, оберегали, нянчили, часто под образа сажали, чтобы Бог заметил и осчастливил. А потом этот милый подросток оказался больно шустрым заводилой деревенской детворы, прямо-таки с задатками вожака – волевым и сильным характером: то в лес уведет малышню по грибы или ягоды, то устроит налет на сад местного помещика, то зло огрызнется, когда надо просто промолчать. Детство Степана Булата было безрадостным, необычайно тяжелым, словно испытание на выживаемость – и голодным, и холодным, полным совсем уж не детской деревенской работой изнурительной. чуть больше трех десятин земли не могли обеспечить хлебом большое семейство Герасима Булата. Для крестьянина земля – кормилица. У кого ее мало, тот и голодал. Пришлось родителям и братьям маленького Степана наниматься на службу к местному помещику. Отец работал и на конюшне, и в поле, и ездовым, чинил телеги, сани, лошадиную амуницию. Мать еще до петухов бежала на скотный двор и без помощниц выдаивала с десяток барских коров, чтобы иметь возможность содержать свою тощую буренку. Потом все сносилось в ледник-погреб. Приходилось для господ делать масло, простоквашу, сливки, творог. Но вот сами-то все равно питались крайне скудно. Отец от недоедания выглядел чуть ли не этаким Кащеем Бессмертным. Да и мать все старалась сберечь еду – думала о детях. Дети никогда не просили хлеба, а только ласково – хлебца или хлебушка.
Так они почитали его. Уронить крошку на пол – грех. За это отец мог деревянной ложкой за обедом огреть. часто совсем голодный, в латанном-перелатанном сюртучке, лаптях и шапке-ушанке с одним «ухом», Степан аж за четыре версты от имения бегал в народную школу. После учебы хватался за обычную крестьянскую работу на своем подворье. И когда от усталости уже слипались глаза, он открывал тетрадки и при свете керосинки выводил буквы. А рядом на лавках братья уже давным-давно забылись богатырским сном. Степан, бывало, положит голову прямо на стол и засыпает, а с рассветом снова в путь – постигать азы грамоты. Способный к наукам мальчишка очень хотел учиться. Но возможности родителей как-то быстро иссякли. Пришлось после окончания школы рядом с отцом батрачить на пана. Днем – работа, вечером – книги и конспекты. Упрямый Степан Булат решил пройти через все тернии и любой ценой стать учителем. И ведь поступает на учительские курсы в Минске. Учится, конечно, хорошо, а вот два года живет совсем худо – в сыром и душном подвале, где готовились к занятиям и коротали ночи восемь его товарищей. Но Степан успевает еще экстерном сдать экзамены за курс учительской семинарии на звание учителя народных школ и с 1913 года в глухой деревеньке Дешаны Минского уезда не только учит крестьянских деток, но и готовится поступать в институт.
И уже через год становится студентом Минского учительского института.
Старательно «грызет науку» даже после того, как вдруг полыхнула где-то там на границе империи Первая мировая война. И только когда ее взрывная волна докатилась до Минска, Булата мобилизовали на защиту Отечества. Он рядовым солдатом ходит в атаку, отступает, мерзнет в окопах. Смышленого и смелого парня заметили и послали учиться в Виленское военное училище на прапорщика – это тогда был первый младший офицерский чин в пехоте. Когда-то еще царь Алексей Михайлович из крепких, мужественных, проверенных в боях воинов назначал знаменосцев: ведь слово «прапорь» означало «знамя». Но вот молоденькому офицеру с душой нараспашку и уж больно задорными глазами, которому стукнуло всего-то 22 года, так и не пришлось в 153-м стрелковом пехотном полку долго командовать взводом – кончилась война. Он без сожаления меняет военную форму на гражданский лапсердак и снова какое-то время с книжками и конспектами каждый день бегает в свой институт. Но Октябрьская революция вихрем налетела на Степана Булата и стремительно втянула в водоворот таких исторических событий, которые просто вверх дном перевернули всю его жизнь.

***

Такая калейдоскопическая, завораживающая и почти ежедневно меняющаяся обстановка просто захватывала. Ведь в эти далеко еще не всем до конца понятные смутные дни на самом деле осуществлялась давнишняя мечта революционеров – «кто был никем, тот станет всем». И, захватив в свои руки власть, активисты трудового народа пока еще неумело, но все равно решительно пытались избавиться и от богачей-дармоедов, и от своры их палачей. В общем, смело пошли на «последний и решительный бой», чтобы построить совершенно новый мир. Точь-в-точь, как все это трактовалось пролетарским гимном. Степан Булат сразу же принял новые советские изменения. Ведь в мире еще никто не решился землю навсегда вырвать из частных рук помещиков и раздать вот так даром крестьянам. Да и остальные Декреты – один лучше другого: появился восьмичасовой рабочий день, выходные и праздничные дни, исчезли старые чины, звания, сословия – все стали «товарищами». А учителю Булату по душе пришлись изменения правописания. Вот почему представитель белорусской деревенской бедноты Степан Булат в это время оказался в самой гуще «каменщиков революции».
Сначала он в Минском уезде становится учителем Слободской народной школы, которая была создана для деревенских ребятишек по соседству с Заславлем, и тут же вступает в объединение «Молодая Беларусь», которое в самом конце 1919 года принимает программу партии большевиков и называет себя «Белорусская коммунистическая организация». И уж совсем не хотел мириться с оккупацией белополяками белорусских земель.
А те тут же решили воспользоваться неразберихой в молодой республике и как можно больше оттяпать себе «восточных крессов», то есть окраин. До этого они спали и видели себя великой европейской державой в границах Речи Посполитой аж 1772 года. Им показалось – их час как раз настал. И, что называется, пришли в чужой монастырь со своим уставом. Тут же разогнали Советы, насадили поветовых комиссаров и волостных старшин, обложили народ неподъемными налогами, забрали у крестьян дарованную большевиками землю и установили господство помещиков. Для оккупантов ничего святого не было: они до блеска вычищали в хатах закрома, уводили скот, забирали инвентарь, взрывали мосты, портили дороги, создали полицию – а та уж от души упражнялась в арестах недовольных и даже расстрелах коммунистов. Закрыли белорусские школы. Даже говорить на родном языке запретили. В обиходе – сколько угодно, но вот в обществе – только по-польски: он в ранге государственного. Демонстрация превосходства «европейцев» над полудикими «туземцами» или «крэсовяками» была унизительной. И белорусская земля просто «загорелась» под ногами наглеющих день ото дня интервентов-грабителей.
Степан Герасимович Булат как член ЦК Белорусской коммунистической организации и Повстанческого комитета постоянно находился в самых отдаленных уголках Минского уезда, чтобы разъяснять местному населению политику советского правительства. Организовывал там и подпольные группы, и партизанские отряды, доставлял туда газету «Звязда», а также листовки, воззвания, брошюры.
Ну и представлял интересы партизанского штаба, который обосновался в пригородном Козыреве, рядышком с Минском. Здесь к подпольной работе готовились заранее: создали склад оружия и литературы, законсервировали типографию.
А вот в самом Минске Степан Булат частенько появлялся в небольшом домике на Торговой улице, где собирались на свои тайные собрания комсомольцы подпольной организации, созданной сразу же после вторжения белополяков в столицу.
Комсомольцы даже сквер на площади Свободы превратили в своеобразный конспиративный центр. Прогуливаясь, они получали задания комсомольского штаба, литературу. И тут же могли принимать в комсомол новых членов.

***

И вот только-только забрезжил рассвет, как, показалось, там – где-то далеко, аж за Борисовом – загрохотали орудия. Конечно, в Минске именно показалось, потому что этого момента белорусы в «польском раю» давным-давно ждали, а на самом деле 4 июня 1920 года началось наступление Красной Армии. В атаку пошли только что отремонтированные на Путиловском заводе трофейные танки.
Их было всего три, но этого хватило, чтобы просто ошеломить трусливых польских вояк, которые панически врассыпную куда глаза глядят разбегались из окопов. Бронированные машины быстро смяли проволочные ограждения, миновали уже пустые окопы и с ходу углубились почти на двадцать километров. А за танками шли солдаты Омской дивизии с Урала, куда входил и пехотный полк имени Минского Совета, который защищал революцию в Минске еще в 1917 году.
На улицах белорусской столицы еще были видны спины спешно удирающих завоевателей, а Степан Герасимович уже занимался созданием властных городских структур. Он с товарищами из ЦК готовил места расквартирования прибывающих армейских штабов и частей. После того как коммунистическая организация вошла в состав Компартии большевиков, Булату поручают возглавить Политический отдел Наркомпроса. Но тут он так и не развернулся. В августе Центральное Бюро партии назначает его не только заведующим отделом по работе в деревне, но и ответственным редактором газеты «Советская Белоруссия»: как раз тогда не оказалось грамотных людей для прессы. Он успевает только создать Союз работников просвещения и стать его членом правления, а в октябре приходится уже исполнять обязанности начальника эвакуации советских учреждений Минска. А это просто сумасшедшие хлопоты с утра до ночи на узле западных железных дорог – вагоны, распределение, погрузка, сохранность. Минск Степан Булат покидает последним поездом в поношенной дряхлой шинельке, чуть ли не полураздетый. Конечно, за две недели в дороге здорово простыл, даже слег. Но долечиться так и не успел: спешил вернуться в Минск – оставил там много неоконченных дел.
В Минске по поручению партии снова возвращается в Наркомпрос: надо было, особенно в деревне, срочно избавляться от вопиющей неграмотности – с безграмотным народом новое государство не построить. Предстояло за каких-то три-четыре месяца крестьян в возрасте от восьми до пятидесяти лет научить читать, делать краткие записи, считать, разбираться в схемах и диаграммах. Степан Герасимович созывает школьных работников города и дает им установки, открывает в деревнях ликпункты, новые школы, избы-читальни, занимается поиском и подготовкой учителей. И так каждый день, иногда сутками – то в отделе, то в редакции, то в деревне.
В начале декабря Степан Булат избирается крестьянами на Уездный съезд Советов. Там его вводят в состав Исполкома и делегируют на Всебелорусский съезд Советов. Деревня его приняла безоговорочно. Он стал душой в крестьянской среде. Для них это был настоящий человек-праздник: не только необыкновенно общительный, добродушный, заботливый, но и волевой, одержимый.
Обычно в беседах Степан Герасимович не использовал ни лозунги, ни призывы, а на простых примерах, понятными крестьянам словами доносил политику советского государства в деревне. Бывало, присядет рядышком и начинает: «Сам-то я из деревни Слобода-Пырашевская… это на самом краешке Игуменского уезда.
От нас до Узды – рукой подать. Край на редкость богатый и лесной. Там удивительно красивое слияние рек Уса, Лоша и Нёманец образуют величавый Неман…
А вот жили мы, батраки, очень-очень бедно… » И простой деревенский люд его понимал, даже сочувствовал и верил ему. Если уж сам Булат говорил, что, скажем, надо учиться грамоте, значит, действительно надо.
В январе 1921 года на партийной конференции Степан Булат избирается членом Центрального Бюро Компартии Белоруссии, ему поручается организовать издание крестьянской газеты «Белорусская деревня». И он это сумел сделать. Казалось, что его работоспособности нет предела. Степан Герасимович в один день мог в одной деревне выступить на собрании, в другой – побывать на митинге, а вечером пересмотреть почту газеты «Белорусская деревня», написать острую критическую статью или репортаж. Коллеги им просто восхищались: «Он феноменален. Он один какое-то целое сельское учреждение, при том просто до безотказности – четкое и авторитетное. Он человек, конечно же, удивительный!»

***

Ни свет ни заря Степан Булат был уже в доме профессора медицины Свентицкого на углу улиц Подгорной и Губернаторской (теперь этот дом находится на улице К. Маркса, 34). Просто не терпелось еще раз взглянуть на самый первый номер газеты для деревни, который буквально вчера, 15 января 1921 года, вышел из печати. хотя поспешность проявлялась почти на каждой странице, но ему показалось, что «первенец» все-таки получился удачным.
Порадовало обращение редакции к сельчанам, которые живут в своих избушках далеко от правдивого слова, а вопросов по строительству новой жизни, оказывается, у них скопилось много. И газета «Белорусская деревня» обещает не только держать их в курсе дел, но и любое письмо рассмотреть или использовать, чтобы «каждый грамотный человек, советский агроном, учитель, землемер считали своим долгом поделиться тем, что нового сделано в деревне, что еще нужно сделать». А передовица очертила круг задач газеты: во-первых, помочь сельским, волостным и уездным советам стать «проводниками коммунизма», во-вторых, «поднять производство хлеба, улучшить обработку полей», в-третьих, доказать крестьянину, батраку преимущество советской власти. Ведь белорусская деревня, растоптанная немецкими и польскими сапогами, вконец «обеднела, обезлошадила, не хватает инвентаря, не хватает скота». Тут же дается подборка новостей из-за границы и из советской России – в Волоколамском уезде в деревнях открыли сразу шесть электростанций, в Горецком уезде фабрика в месяц уже вырабатывает триста тысяч аршин солдатского сукна, в разных местах открылись курсы для учителей грамоты, библиотекарей, работников сельского хозяйства.
Довольно любопытной получилась вторая полоса. Ученые на этот год предсказывают засуху. Так вот в форме ответов на вопросы подается беседа крестьянина с агрономом, где есть немало практических советов – как пахать, какими семенами и каким способом сеять, как ухаживать за посевами, об использовании техники, орошения, специалистов. А вот в разделе «Крестьянское хозяйство» масса полезной информации – и что Наркомзем создает сеть ремонтных мастерских сельхозмашин и орудий труда, и что для крестьян к посевной закупается семенной материал, и что вот-вот будут распределяться удобрения, и что безлошадным и советским хозяйствам закупаются лошади.
На следующей полосе агроном Жуковский обеспокоен небывалыми потерями скота. Многолетняя война просто опустошила крестьянские подворья. Теперь же все те крохи, что остались, надо сохранить. И хотя мало кормов, мало молодняка, мало пригодных помещений для содержания, предстоит до весны сберечь остаток поголовья. И он дает рекомендации, как продержаться крестьянам до весны. Тут же приводится информация, что получит деревня в 1921 году. От Наркомпрода, например, ткани, соль, сахар, обувь, кожу, посуду, самовары, ведра, косы, даже спички. Семьям красноармейцев воинские части выделят лошадей, государство поможет земледельцам сельхозмашинами, инвентарем, ремонтом плугов, борон, деловым лесом для ремонта и строительства домов. А вот ответственный редактор газеты Степан Булат обеспокоен судьбой деревенских школ после долгих лет разрушительной войны. Он считает, что предстоит ремонтировать старые и строить новые школы, что надо открывать курсы учителей, вернуть детям их бывших наставников из армии и учреждений. Убеждён: «будем иметь школы, мы победим тогда своего злейшего врага – невежество и безграмотность».
Сельские новости из Минского уезда – на последней полосе. Вот, например, в местечке Хотенич культурно-просветительский кружок устраивает вечера, открыты семь школ, создана коммунистическая ячейка. А в Станьково школьные учителя поставили на белорусском языке пьесы «Манька» и «Паўлінка». Обычно спектакли открываются пением «Интернационала». И приписка от редакции:
«Так понемногу оживает культурная жизнь в наших медвежьих уголках. Своими силами пробуждается деревня от спячки». Тут же факт не из приятных. На приграничное местечко Илья польские военные совершают набеги и увозят уже обмолоченный хлеб.
После просмотра первого номера у Степана Герасимовича сразу же появлялись новые задумки и он их помечал в блокноте, а потом каждый раз переносил на газетные полосы. И судя по откликам с мест, он многое успел сделать.

***

Диалог с читателями редактор Степан Булат считал самым важным для газетчика. Бывало, чуть ли не до утра изучал каракули деревенского люда на какихто обрывках бумаги. А там все – и низкий поклон советской власти за развязанные руки от гнета помещиков, и тревога за ее судьбу в период разгула яростного сопротивления бывших собственников, и про проделки еще сомневающихся, кто исподтишка пытался побольнее ужалить или просто навредить только-только появившимся росткам новой жизни. Но больше всего было вопросов: бывшие батраки еще не знали, как им быть в роли хозяина на своем собственном клочке земли. Письма с почты прямо-таки мешками поступали на стол редактора газеты. Приходилось искать консультантов, чтобы отвечать на специальные вопросы.
А вот на свои плечи Степан Герасимович, как профессиональный учитель, взвалил нелегкую ношу забот той части деревни, у которой появилась завидная тяга к знаниям.
Как раз в разгар Гражданской войны Совнарком принимает декрет «О ликвидации безграмотности… » среди населения в возрасте от восьми до пятидесяти лет. Ведь три четверти граждан царской России расписывались крестиком, а грамотными себя считали чуть больше двадцати процентов. На всю огромную страну только девяносто вузов и 112 тысяч человек с высшим образованием, а вот попов и монахов – почти в три раза больше. Одна библиотечная книга – на пятнадцать человек, газету получал один из сорока. Да и читать-то было просто некому. Стало ясно, что с такими людьми новое государство не построишь. Владимир Ильич Ленин провозгласил: все завоевания человеческого ума – образование, наука, техника, искусство – трудящимся, которых обкрадывали столетиями.
И в настоящую битву «против мрака» включились партячейки, профсоюзы, комсомол, женские комиссии, деятели социалистической культуры. Владимир Маяковский пишет «Советскую азбуку». На каждую букву – двустишие в таком духе:
«Д. Деникин было взял Воронеж. Дяденька, брось, а то уронишь». Состав культармейцев пополняли студенты и школьники старших классов, учителя и врачи, инженеры и агрономы. В общем, все грамотные считали себя мобилизованными.
Газета «Белорусская деревня» – в первых рядах. Степан Герасимович по вопросам просвещения пишет передовые статьи, дает комментарии к постановлениям ЦК КП(б)Б и декретам Совнаркома, размещает серию статей об организации работы избы-читальни, готовит подборки откликов по письмам читателей, которые рассказывают, где и как обустраиваются пункты по ликвидации безграмотности, кто срывает занятия и снабжение пунктов ликбеза учебными пособиями и письменными принадлежностями, почему не все посещают школу грамотности. Газета информирует тех, кто принимает решения, что во многих деревнях нет букварей и наглядных пособий, поэтому приходится вырезать буквы и цифры из газет, старых книг, чтобы составить алфавит; что нет тетрадей и чернил – приходится писать на старых обоях, оберточной бумаге или даже на деревянной доске и использовать разведенную водой печную сажу, свекольный отвар или ягодный настой, а вместо перьев – заостренные лучинки, куски древесного угля или гусиное перо.
Но Степана Булата беспокоит, что в стране мало хорошо подготовленных, знающих свое дело учителей и некому учить деревенских мальчишек и девчонок не только в новых, но и даже в старых школах. И когда в редакцию поступило письмо с вопросом «Почему не разрешают грамотному человеку учить наших детей?», Степан Герасимович в своей статье разъяснил, что «быть грамотным – это одно, а учить детей – совсем другое… грамотные просто не знают, как научить грамоте других». Вспомнил и сапожника, и пирожника. Вот только если испорченный сапог можно либо исправить, либо просто выбросить, «то ребенок, искалеченный плохой наукой, останется таковым на всю жизнь». Только поэтому отделы народного образования при назначении учителей бывают излишне осторожны. «Те же из грамотных, которые хотят сделаться учителями, должны поступить сами на курсы и поучиться… » А в Минске на такие курсы поступить легко, и только после этого ему можно идти в школу «и быть уверенным, что дети в такой школе не будут духовно калечиться, а учиться».
«Белорусская деревня» крестьянам пришлась по душе. Оценили ее и в Компартии. Уже в мае Степана Булата избирают третьим секретарем ЦК КП(б)Б и заведующим отделом агитации и пропаганды. Но он в должность так и не заступил: был отправлен в Москву, чтобы залечить накопившиеся старые болячки.
Впрочем, там тоже не сидит без дела, а активно сотрудничает с белорусским студенчеством.
После первой неудачной операции Степан Герасимович оставил свое последнее довольно грустное письмо: «Лет двадцать тому назад, за год до моего поступления в народную школу свирепствовала эпидемия скарлатины, и я заболел. Болезнь приняла обостренную форму. Долго жизнь боролась со смертью, и все-таки жизнь победила. я выздоровел, но лишился слуха. В правом ухе началась течь, которая не прекращалась и по сие время. Годы моего детства и юности прошли в страшной бедности, в упорной борьбе за науку. Не было средств, не было времени лечиться тогда, когда болезнь не успела еще пустить глубоких корней. А теперь, когда для меня открылись возможности работать и работать, я не могу этого сделать. Превозмогая все страдания, дотянул я до операционного стола. Будущее покрыто темной завесой, и незачем силиться заглянуть в него.
Будь что будет. Но другой судьбы я не хочу».
Степан Герасимович Булат второй операции уже не вынес. Ему было только 27 лет.

***

Памяти Степана Булата белорусские поэты Янка Купала, Михась Чарот, Змитрок Бядуля посвятили свои стихи. Когда-то Чернышевский, вспоминая о Рахметове, заметил, что таких людей мало, но их жизнь – это букет в благородном вине, от них сила и аромат, это цвет лучших людей, это двигатель двигателей, это соль соли земли. Думается, именно таким был и наш земляк Степан Герасимович Булат.
Когда в июле 1928 года готовился десятилетний юбилей БССР, писатели Д. Жилунович, М. Чарота, Я. Купала, Я. Колас направили в ЦИК письмо: мол, до сих пор не увековечена могила молодого энергичного борца и члена ЦИК Степана Булата, которая даже потерялась на кладбище, и просили выделить средства на балясины и надгробный камень на его могиле. Деньги тогда выделили. Но Старожевское кладбище в 1950-е годы бульдозером выровнено. Есть предположение, что останки Булата перенесены на Военное кладбище. Но место это пока там не нашли. Предполагается, что могила была разрушена при расширении улицы Долгобродской или останки так и не перенесли.
Могилы нет. А вот память о Степане Герасимовиче Булате в серцах белорусских аграриев жива. Ведь это был видный общественный деятель Беларуси, большевик, падагог, журналист и создатель крестьянской газеты, отметившей вековой юбилей.

На взлете прерванная жизнь

Заседание Секретариата ЦК КП(б)Б несколько затянулось. Константин Гей устало проговорил: «Нам осталось утвердить ответственного редактора газеты «Калгасьнік Беларусі»… Отдел предлагает Михайлова… Ваше мнение?» Конечно, имя Никандра Осиповича уже было на слуху. этот тридцатилетний, на редкость одаренный человек после окончания юридического отделения Белорусского государственного университета за какие-то пять лет стремительно взлетел через все ступени в Наркомате юстиции БССР на прокурорский олимп, став прокурором всея Белоруссии. Два года успешной работы на этом посту. И вдруг… такой крутой вираж в судьбе уже признанного юриста – какая-то там ведомственная газета для колхозников, которых, кстати, в стране пока еще раз-два и обчелся, потому что деревню со скрипом покидала психология единоличника, опасавшегося сдавать свое имущество и живность в общий котел.
Вопросов оказалось немало. Ведь юриспруденция и журналистика не совсем родственные понятия и занятия. Никандру Осиповичу Михайлову, по всей вероятности, приходилось писать больше строгие обвинительные речи да справки-отчеты. И потом – он же и деревни-то толком не видел, босиком по земельке не хаживал, совсем ее не знает, так как вырос на вымощенных камнем городских улицах, которые старательно создавал для потомков несколько веков назад Гродненский староста Антоний Тизенгауз.
Но Первый секретарь ЦК рассудил иначе. Константин Вениаминович, сын немца и русской учительницы, был уже довольно опытным партийным руководителем. В РСДРП(б) вступил в 1916 году, после окончания гимназии. Один из организаторов установления советской власти в Пскове. Возглавлял сначала Екатеринбургский губком и окружком партии, а потом заведовал организационно-распределительным отделом ЦК ВКП(б) и был в ближайшем окружении самого товарища Сталина.
Первый секретарь раскрыл папку с материалами на Михайлова и еще раз пробежал глазами справку-объективку, краткую партийную характеристику, анкету, автобиографию, копии документов об образовании, заключение отдела агитации и пропаганды. И, как говорят, подвел черту. Во-первых, большевик должен быть там, где он нужен партии. Во-вторых, у него заместителем будет бывший редактор газеты «Чырвоная Полоччына» Лебедев Александр Петрович. В-третьих, в штате газеты достаточно бывших селькоров, выросших на том самом парном молоке и давным-давно прекрасно пишущих про деревню со знанием дела. Ну, а Никандру Осиповичу по силам собрать вокруг себя владеющих словом и пером специалистов-аграриев. Но главная, его задача – разъяснение через газету и контроль за соблюдением на местах советского законодательства в это самое сложное и еще пока не совсем понятное время колхозного становления, чтобы предостеречь не только деревню, но и республику от разного рода перегибов, уклонов от сталинской линии партии.
Вот так в марте 1931 года Михайлов занял кресло ответственного редактора газеты «Калгасьнік Беларусі» и своей фамилией подписывал ее почти до октября 1932 года.

***

Буквально за какой-то месяц до нового, двадцатого столетия, а точнее, в ночь на 14 ноября 1899 года, в семье счетовода Гродненского губернского акцизного управления появился на свет долгожданный мальчик. И хотя сам Осип Михайлович происходил из крестьян Слонимского уезда, был он не только верующим, но еще и весьма начитанным человеком. Поэтому-то и сына нарекли Никандром.
Припомнил же все-таки, что еще древние греки считали человека с таким именем «побеждающим людей». Такое имя носили и царь античного города-государства Спарты, и какой-то известный там поэт, и даже несколько святых мучеников православной веры. Со временем в доме все привыкли к необычному имени и называли мальчика просто Ника. И только мама – Никушей.
Никуша был спокойным ребенком и уж больно способным к обучению: довольно рано научился читать, больше времени проводил среди книг, чем на улице, чуть позже в гимназии сносно овладел немецким и французским языками, а вот польский ему давался с трудом, хотя умел на нем читать и писать. В Гродненскую гимназию его приняли на бесплатное обучение. Дело в том, что его дед по материнской линии был участником обороны Севастополя в период Крымской войны 1853 – 1855 годов. А когда праздновалось 300-летие дома Романовых, император издал указ о льготах детям и внукам севастопольцев за их заслуги перед Отечеством. Иначе бы вряд ли у Михайловых нашлось почти тридцать рублей в год, чтобы оплачивать учебу сына.
Ника Михайлов был одним из лучших гимназистов, ему даже предрекали большое будущее. Но вот загрохотали почти у самого порога немецкие снаряды.
Город притих в ожидании чего-то страшного. Люди спешно покидали насиженные места и уходили от беды куда глаза глядят. Мать с детьми – Никандром и младшей его сестрой Диной – дальше Тамбова не рискнула углубляться в просторы Российской империи. Именно оттуда Ника в шестнадцать лет тайком убегает на фронт, где сначала познает азы окопного опасного жития, а потом – после полковой школы – служит в чине младшего унтер-офицера как раз в том 101-м Пермском стрелковом полку, который до войны базировался в самом Гродно. через два года службы для него Первая мировая война заканчивается. Он возвращается в лоно родительского дома и заканчивает гимназию, как сам после напишет в автобиографии, «пробыв, таким образом, февральскую революцию в г. Тамбове».
А в сентябре 1917 года Ника Михайлов с товарищами создает Союз рабочей молодежи «III-й Интернационал» и становится секретарем его губернского комитета. Почти весь состав союза вместе с Красной гвардией в городе Тамбове участвует в Октябрьском «перевороте». После чего молодой Михайлов стремительно зашагал вверх по революционным ступенькам. В начале 1918 года красногвардейский отряд уже в составе Красной Армии, и Ника становится сначала рядовым бойцом Первого Тамбовского Социалистического полка, а через пару месяцев назначается командиром взвода. В июне становится членом партии большевиков. В июле – назначается комиссаром Тамбовского ВчК и в качестве политработника убывает на Юго-Западный фронт в знаменитую дивизию Василия Киквидзе. С сентября по декабрь 1918 года – заведующий бюро печати Тамбовского ГубчК. В декабре инструктор политотдела дивизии Южного фронта Михайлов сражается против генерала Краснова и под городом Поворино на Воронежской земле получает свое первое ранение.
Но вот долечиться не удается. Его дивизию перебрасывали на Западный фронт – освобождать родной белорусский край от кайзеровских войск, а политработнику не пристало валяться на больничной койке, когда у его революционных бойцов впереди ожесточенные сражения. И Михайлов горячо убеждает врачей, что именно в боях раны заживают быстрей. Получилось иначе: сначала он в феврале 1919 года под Барановичами получает очередное пулевое ранение, а в апреле под Слонимом – осколочное. После госпиталя двадцатилетний политработник выполняет все, что ему поручает командование: временно замещает военкома кавалеристского полка, инструктора политотдела Минского губвоенкома, помощника уездного военкома сначала города Речицы, а после – города Рогачева.
С отрядом особого назначения сражается с белополяками за город Мозырь и Полесский край. Под Туровом получает очередные два ранения и под Бобруйском – контузию.
Неугомонному Михайлову совсем не до госпиталя. Он рвется в омут каких-то не бывалых доселе, полных романтики революционных дел. До конца 1920 года служит инструктором политотдела в Минском губвоенкомате. А с нового года – военкомом Минского полка территориальных войск и возглавляет Управление Всеобуча БССР. К концу года становится военкомом Минских пехотных командирских курсов, помощником начальника по политчасти третьей Западной пехотной школы командного состава. Потом – аж до самого конца 1923 года – преподает политграмоту на пехотных командных курсах. Но когда болезненно открылись старые раны, гарнизонная комиссия настояла на его увольнении в запас.

***

Михайлову тогда покой мог видеться только в коротких снах. В Минске он трудится на партийной работе, но в основном в Наркомате юстиции БССР, потому что уже с 1922 года учился на юридическом отделении Белорусского государственного университета. И первый прокурор Республики бывший латышский стрелок Адольф Христофорович Гетнер разглядел во второкурснике Михайлове задатки таланта будущего юриста и назначает его практикантом при отделе прокуратуры, правда, только по четырнадцатому разряду. через пару месяцев смышленый практикант становится исполняющим обязанности помощника прокурора Наркомата, а через год командируется в Борисовский уезд для участия в заседаниях выездной сессии Верховного суда в качестве прокурора. Там был громкий публичный процесс, где он просто блестяще выступил. Может не так, как легендарный Федор Плевако, но о нем заговорили как о талантливом ораторе.
Не напрасно оттачивал свое мастерство еще на фронтовых митингах, армейских собраниях, в учебных аудиториях.
До окончания университета Никандр Михайлов на партийной работе: заведующий отделом пропаганды Октябрьского райкома КП(б)Б города Минска, секретарь Самохваловичского райкома партии Минского округа, инструктор политотдела стрелковой дивизии на военных сборах. А после его окончания с отличием в 1925 году молодого специалиста назначают прокурором Оршанского округа. через год возвращают в Наркомат юстиции БССР, и вновь назначенному заместителю Наркома, старшему помощнику Прокурора республики Михайлову с семейством предоставляют в столице квартиру в доме №40 по улице Коммунистической. И это как раз было кстати: они с женой ожидали первенца.
А встретились молодые, когда только-только начался морозный и заснеженный 1920-й год. Комиссар Никандр Михайлов в Минске выступал в клубе перед бойцами, которые слушали этого живого, веселого, остроумного выступающего внимательно, просто затаив дыхание. На первый взгляд, обычный фронтовик, как и все собравшиеся в актовом зале: среднего роста, в видавшем виды потрепанном полушубке и в огромной папахе из овчины, с зажатой в руке маленькой трубкой. Но вот говорил он спокойно, очень умно и так убедительно, что красноармейцы боялись пропустить даже какое-то его слово. В этот момент он был тем, кого обычно называют «душой компании». К тому же от природы имел удивительно мягкий бархатный баритон, который звучал благородно и мужественно. это был голос не мальчика, а мужчины, хотя комиссару даже на вид не дашь и двадцати лет.
Лариса Александровская стояла за кулисами, в полном смысле околдованная таким красивым и довольно редким тембром. А она-то, певица труппы театра Главполитпросвета Западного фронта, обладавшая лирическим чистым и звонким сопрано, знала в этом толк. В те годы ее частенько посылали выступать после митингов и собраний как исполнителя не только оперных арий, но и народных песен. На этот раз Михайлов зашел за кулисы погреться у буржуйки.
Он лукаво улыбнулся и задержал на ней взгляд своих красивых, цепких и озорных глаз. это мгновение поселило в душе Ларисы волнение и тревогу. Однако ее строгое воспитание не позволяло принимать заигрываний с незнакомыми. Они тогда просто перекинулись несколькими словами и разошлись. через пару месяцев этот общительный и очень привлекательный красный комиссар после армейских концертов стал провожать Ларису, но только до палисадника. Походят взад-вперед, поговорят, отщипнут щавеля с грядки, закусят кусочками сахара, который в карманах приносил с собой Михайлов… ну и распрощаются после украденного поцелуя в сенях, за который Лариса каждый раз от родителей получала гневные взбучки, мол, приличной девушке негоже заниматься этаким развратом. Наконец влюбленный по уши Ника все-таки решил познакомиться с родителями Ларисы. И произвел на них довольно приятное впечатление. Но мама категорически выступила против даже встреч дочери с каким-то там большевиком – человеком не из их круга. А тот взял и сделал девушке предложение. Но договорились ждать случая еще раз поговорить с ее мамой. Для них это были мучительные четыре года. Лариса Помпеевна в своем дневнике вспоминала: «я сразу состарилась – в том смысле, что на жизнь мне не хотелось смотреть… Резкости, нетактичности, насмешки в адрес его, коммуниста, и всех большевиков… Но Нику любила и решила его не оставлять». Ей безумно нравилось, когда Ника частенько повторял: «я таких глаз еще не видел: они такие ясные, нежные, чистые, словно цветочки в поле». Да, любовь у молодых была самая настоящая.
И в 1924 году они поженились. Сняли квартиру из двух комнат и кухни на улице Красной, 9. Ника всегда думал, что любовь живет где-то далеко-далеко – аж за тридевять земель. А оказывается она вот здесь – совсем рядом. Но за четыре года непростого длительного ожидания совместной жизни у обоих романтические чувства как-то перегорели, выветрились, притупились, что ли. Ларисе уже не нравилось пролетарское панибратство с женщинами-партийками – обращение на «ты», похлопывание, хватание за руки. Вскоре Ника Михайлов уезжает работать в Оршу, потом – в Самохваловичи. А Лариса Александровская оставалась один на один со своими мыслями об отсутствии женского счастья. Со временем эмоций на мужа у нее не стало хватать – все забирала сцена. Они же были первыми, жили театром: Александровская, Млодек, Друкер, Денисов, Болотин – пятерка отважных, с чьих имен начиналась белорусская опера.
Без преувеличения, Лариса Александровская по масштабу таланта и своему влиянию на публику стала первой белорусской мега-звездой музыкального театра. Она тогда в Минске, как и Любовь Орлова в Москве, обладала огромной властью в обществе и стала символом национального искусства. Необыкновенной красоты голос, лучистые глаза, внутренний напор и энергетика, любовь вождей партии подняли ее на небывалую высоту.
Но брак еще держался некоторое время, хотя чувствовалось, что уже дышал на ладан. Дина Осиповна, сестра Михайлова, часто вспоминала, как прекрасно Ника с Ларисой пели дуэтом на вечерах. Он не только регулярно слушал свою Ларису в спектаклях на сцене, но и сам выступил однажды в роли султана в опере «Запорожец за Дунаем». Ника довольно прилично играл на фортепиано романсы и что-то по памяти из опер, частенько аккомпанировал жене. Ведь еще в Гродно он учился музыке: к ним в дом постоянно приходила старушка-пианистка. К тому же он покупал и привозил из командировок нужные Ларисе ноты. Но когда в 1929 году родился сын Игорь, Александровская сказала сестре: «это все, что мне было надо. Он заполнил всю мою жизнь, все остальное – чепуха. Сын и пение!» Словом, семья когда-то горячо любящих друг друга людей распалась, как только сыну исполнилось два с половиной года. В те годы развод не считался помехой в карьере. Поэтому судьба обоих талантливых людей сложилась в общемто удачно.
Кто-то мудро заметил, что женщины легче признаются в своих ошибках, поэтому кажется, что они ошибаются чаще мужчин. Много лет спустя Лариса Помпеевна напишет в своем дневнике: «Может, и я виновата – надо любить, быть женой, а я этого не любила… То, что я поняла сейчас, я не понимала тогда, не сознавала и не переживала. Во мне “спала женщина”». Впоследствии у нее был и второй муж, но помнить о нем ей не хотелось. А уже в последние месяцы жизни, тяжело больная, Лариса Помпеевна Александровская обронила фразу, что ей хотелось бы, чтобы Нику Михайлова, отца Игоря и просто замечательного человека, считали ее единственным мужем.

***

Никандра Михайлова вряд ли испугало назначение ответственным редактором газеты «Калгасьнік Беларусі». Не привыкать было браться за любую поручаемую партией работу, которую он всегда воспринимал с пониманием и выполнял с большевистской принципиальностью. И все-таки такой резкий поворот в его судьбе показался некоторым явно неожиданным, хотя в журналистике и в прокурорской работе немало общего – это и поиск, сбор и осмысление фактов события, и умение работать с информацией. Но вот формы и методы подачи расследования – разные. Прокурор, как в прокрустово ложе, свои выводы укладывает в рамки законов и правовых актов. А журналист их создает сам и своим творчеством формирует мировоззренческие позиции. Важно, чтобы итоги его размышлений были понятными и убедительными, изложены простым и доступным людям языком.
Никандр Осипович давно уже понял, что журналистика – это не только редкая и сложная, интересная и увлекательная, но и прикладная профессия, как, скажем, шофер, художник, врач, танцовщик: чем больше ездишь, рисуешь, лечишь, танцуешь, тем лучше получается. И она познается не обязательно в студенческой аудитории.Он вспомнил свою работу заведующим бюро печати Тамбовского ГубчК, длительный период службы на командно-политических должностях в армии, где научился публично выступать и ясно излагать свои мысли. И потом – написанные в двадцатые годы аналитические и дискуссионные статьи о характере работы кассационных инстанций в ведомственном печатном издании Наркомата юстиции, где он долгое время был членом редколлегии, подтверждают его владение навыками письменного изложения текста. Поэтому-то и выбор ЦК при назначении его руководителем редакции узкопрофильной газеты, думается, был не случайным.
Конечно, Никандр Михайлов был профессионалом и стал уже чисто журналистскими методами использовать вверенное ему издание для ожесточенной борьбы в Белоруссии со злостными нарушителями законодательства, тем более что и повод для этого появился – вышло постановление ЦИК и СНК СССР «О революционной законности». В одной передовой статье Никандр Осипович призывает принять меры по фактам незаконного наложения райисполкомами и сельскими советами штрафов на колхозников за невыход на работу. В другой – призывает обеспечить бесперебойный выход настенных газет в бригадах и укреплять партруководство низовой печатью и рабселькорами. Посылает рейдовую бригаду по районам, чтобы подвергнуть критике Наркомснаб и Белкоопсоюз за из рук вон плохое снабжение льноводческих районов продовольствием и промтоварами. Газета призывает бороться с потерями во время уборочной кампании, чтобы трактор, плуг и лошадь не простаивали без дела ни одной минуты, по-ударному строить коровники, свинарники, птичники, выдавать колхозникам трудовые книжки для учета их труда и справедливого распределения доходов, которые узаконены союзным правительством еще в 1930 году.
Да, время тогда было такое. Именно в тридцатые годы кроме газет некому было формировать мнение миллионов. Советские люди верили, если уж там чтото написали – значит, так оно и есть на самом деле. Печатная периодика не просто освещала события, но и – творила историю. Газетчикам было дано право выражать свою позицию словом. Ну а слово, как известно, иногда страшнее бомбы, от взрывной волны которой рушатся не только дома, но и людские судьбы. Они одних могли возвысить до небес, других оттуда низвергнуть. А в «Калгасьнік Беларусі» тогда пришли бывшие активные селькоры – неутомимая, но еще совсем зеленая юность, которой как раз и нужна была не только направляющая, но и сдерживающая, проверенная годами опытная личность.
Только что Михайлов зачислил в штат газеты Васю Фесько, совсем молоденького паренька, очень способного селькора из деревни Богушевка Бобруйского уезда. Сын сельского кузнеца писал смело, резко, доходчиво, просто наотмашь хлестал конкретных лиц за вредительство и бесхозяйственность. Подмечал такие детали крестьянского быта, которые выводили его на обобщения. чуть постарше был Макар Поледович. Его деревня Караваево в Дукорской волости Игуменского уезда оказалась рядом со станцией, поэтому родители из крестьян подались в железнодорожники. Макар много писал еще в крестьянскую газету “Беларуская вёска” и учился на подготовительных курсах в университете. После того как в газетном приложении ”Паляўнічы Беларусі” появился его первый рассказ, Макар становится штатным сотрудником. А вот Петра Глебку новый ответственный редактор «Калгасьніка Беларусі” пригласил в газету из журнала «Узвышша».
К этому времени тот успел закончить литературно-лингвистическое отделение Белорусского государственного университета и считался уже известным поэтом, хотя ему и до тридцати было еще далеко. Выходец из крестьянской семьи деревни Великая Уса Минского уезда оказался на редкость одаренным литератором и талантливым газетчиком. Вот такой молодой журналистской порослью окружил себя Никандр Осипович Михайлов в своем издании. И газета вскоре стала одной из лучших в белорусском крае Советов.
Начинающие журналисты словно неутомимые пчелки летали по деревням и местечкам, полям и фермам, из хаты в хату за газетным нектаром – информацией. Михайлов частенько им напоминал о давным-давно забытом народе хеттов, которые считали, что именно пчелы нашли их исчезнувшего вместе с благополучием бога и разбудили его укусом. Вот они и «кусали» каждого путавшегося под ногами и мешавшего советской власти резкой конструктивной критикой, иногда даже не стеснялись в выражениях.
Как-то Василий Фесько попал в крупный на Лепельщине колхоз «Авангард», занимающий почти три тысячи гектаров земли. А там – «позорный прорыв»: сотни гектаров нескошенного травостоя, вытереблена только шестая часть льна, убрана всего третья часть ячменя, а овса – только два гектара из почти двухсот.
Не вспахано под озимый клин из-под яровых ни одного гектара. Вместо сдельщины – поденщина, а это же самое настоящее кулацкое порождение. Многим колхозникам не выданы трудовые книжки. Отсутствует соцсоревнование. Все уборочные машины поломаны.
Молодой журналист нашел тех, кто «разлагал колхоз», и на страницах газеты сделал выводы: «это дело рук классового врага – кулачества и их агентуры, пролезших в колхоз. Во главе партогранизации стоит сын кулака Ващук Клим. хозяйство его отца является явно кулацким: много земли, и используется наемная сила… Ващук Клим имеет темное прошлое – его судили, и он сидел. Потом каким-то образом пролез в партию… Он свою деятельность прикрывал партбилетом… » Об этом прежде уже информировала районная газета «Колхозная правда», но «этот сигнал остался пустым звуком для оппортунистов из райкома партии и райколхозсоюза». И в категоричной форме Фесько свое расследование завершает: «Мы требуем срочного вмешательства в это дело ЦК КП(б)Б. Ващук Клим должен быть изгнан из рядов партии и посажен на скамью подсудимых.
Колхоз «Авангард» должен быть очищен от кулаков-вредителей».
А через некоторое время Василий Фесько сообщал читателям, что колхоз начал выходить «из глубокого прорыва». Там «вскрыто дело рук классового врага… Организованная на месте штурмовая газета мобилизовала массы. Решительно ударила по лодырям, разгильдяям и прогульщикам. Сейчас прогулы ликвидированы, на работу выходят все колхозники… Во всех восьми отделениях расставлены посты. Организовано соцсоревнование и ударничество на колхозных полях. Для премирования лучших ударников колхоз выделил фонд в тысячу рублей. Создана новая женская бригада для теребления льна. На помощь колхозу приехала бригада быховских ударников… » Словом, газета послужила трибуной и высказала общественное мнение колхозников, которое, как сор из избы, местные удельные князьки боялись выпустить за пределы района, и выдвинула требование к тем, кто вправе принимать властные решения.
Вообще в тридцатые годы журналисты обладали большой властью в обществе. Вот почему их окрестили «четвертой властью», хотя тогда не существовало и не признавалось никакого разделения власти. И все это потому, что именно журналисты, словно врачи, держали руку на пульсе жизни, ставили диагноз, определяли стратегию и тактику «лечения», так необходимого для восстановления и поддержки общественного здоровья молодой советской страны. Они без устали мотыльками порхали в самые отдаленные «медвежьи уголки» края и находили болевые точки, о которых потом узнавали властные структуры республики.
Вот материал Макара Последовича из Старобинского района, напечатанный в начале декабря 1931 года. «холодный ветер пришел на смену бесконечному дождю. В жесткой стуже воздуха закружились первые снежинки – приметы близких метелей. Почувствовав на своей шкуре злое дыхание зимы, зашевелилось правление колхоза «Свабода»… Тут и не думали об утеплении свинарника, в котором 240 свиней. Тепло для сохранения опоросов, как дым, начало улетучиваться через щели и не подшитый где-то потолок… Поставили стены для кухни, покрыли ее да так и бросили – без дверей, окон, потолка. Там нет ни котлов, ни воды. шестьдесят процентов отходов от опоросов и невысокая товарность на свиноводческой ферме заставили руководство района забить тревогу… » Они только в конце ноября в совхозе «Ясная раніца» собрали заведующих ферм, зоотехников и секретарей комсомольских ячеек свиноводческих колхозов, где выяснилась полная неготовность ферм к зимовке. А, скажем, в колхозе «Перадавік» заведующий фермой большое стадо согнал в дырявый сарай, и там погибло много свиней. Гуляет холод в свинарнике колхоза имени Сталина. Обезличка губит опоросы на ферме колхоза «Шлях да сацыялізму». В колхозе «Чырвоны хлебароб» обувь, одежду и промтовары дают «лентяям и бездельникам, а не ударницам-свинаркам». На ферме этого колхоза нет сторожа. Поэтому исчезают поросята. А все это потому, что колхозы «замусорены» вредителями – кулацко-зажиточными элементами.
От острого глаза специальных корреспондентов, выездных бригад, ударных постов «Калгасьніка Беларусі» не ускользали ни вредительство, ни халатность, ни обычная безответственность. Со всех концов республики шли в газету тревожные сигналы. Одни журналисты подмечали, что «классовый враг разрушает колхоз «Чырвоны Летнік». Другие – считали, что надо “очистить партячейку совхоза имени Лекерта Минского района от оппортунистов – срывщиков директив партии… ”, где “… пахота брошена на самотек. План строительства выполнен только на двадцать процентов. Постройка коровника, хлева и телятника не начата. Сдельщина отсутствует”. Третьи – требовали “ликвидировать свинское отношение к свиньям в колхозе имени Комвуза Беларуси Пуховичского района” и “кулаков и злодеев, которые подрывают колхозное производство, карать со всей суровостью революционного закона”.
Так газетчики как бы прогоняли через всенародный строй всех тех, кто пытался нацепить на набиравшее ход колхозное строительство тормозные кандалы прошлого, и этакими словесными шпицрутенами что есть мочи хлестали провинившихся без жалости.

***

Журналисты «Калгасьніка Беларусі» оказались в то время как бы на передовой сражения за становление молодого государства, в самом горячем и довольно важном месте небывалого для деревни процесса – создания колхозов. Они инструктировали, как создавать бригады и организовывать в них работу, как овладеть техникой свиноводства, силосования кормов, уборки урожая, как выполнять финансовый план, как строить и готовить к зимовке помещения; рассказывали о передовом опыте, соревновании, ударничестве, достижениях; своими статьями возносили на пьедестал в прошлом забитую бедноту из глухого захолустья.
На страницах газеты то и дело появлялись победные сообщения. «В Барсуковском сельсовете Кормянского района бедняки и середняки деревни Ревати все как один вступили в колхоз «Чырвоны Сормовец», в котором 87 хозяйств».
«Колхоз «Вольная праца» Кохановского района начал пахоту. Там организованы бригады – плугарей, барановиков, сеятелей, скотников». «22 двора деревни Тешково Пуховичского района объединились в колхоз и назвали его именем газеты “Калгасьнік Беларусі”». «300 лучших ударников-колхозников Украины перебрасываются в молодые колхозы БССР сроком на шесть месяцев». Ну, и как промежуточный итог – анонс: «На 15 мая 1931 года БССР коллективизирована более чем на 30%. Имеется 7 тысяч колхозов, в которые входят 230 тысяч бедняцко-середняцких хозяйств. этим выполнена директива январского Пленума ЦК КП(б)Б.
18 районов коллективизированы более чем на 40%. хотимский район – на 65,5%, Лепельский – на 64,6%. Недопустимо отстают районы: Городокский, Речицкий, Гомельский, Жлобинский, чечерский… »
И Михайлов накануне весеннего сева предлагает новые формы поощрения для победителей конкурса и социалистического соревнования: хорошо бы помимо денежных премий для лучших ударных бригад устроить экскурсии по примечательным местам Советского Союза. Маршруты подбирались по интересам.
Бригаду трактористов предполагалось направить в Центрально-черноземную область, где Липецкий металлургический комбинат, местечко Талая – район сплошной коллективизации под Воронежем – и Сталинградский тракторострой.
На Северном Кавказе могли побывать победители среди комбинированных бригад – барановальщиков и сеятелей. А там, в Ростове-на-Дону, как раз Сельмашстрой, речной порт, совхоз «Гигант» – настоящий город с ровными широкими улицами среди четырехэтажных многоквартирных домов и современным сельскохозяйственным производством, созданный там, где испокон веку по голой степи разгуливал шальной ветер. В Новороссийске – самый большой в СССР элеватор и цементный завод. В Геленджике можно было бы чуточку и отдохнуть.
Победившей в конкурсе женской бригаде по посадке картофеля и овощей предстояло побывать в Днепропетровске – центре металлургической и металлообрабатывающей промышленности, ознакомиться с городом на Днепре и на пароходе сначала перебраться в Запорожье на завод комбайнов, а потом – уже в Каховке – совершить экскурсию в самый старый биосферный заповедник чапли. Для определения победителей конкурса редакционная коллегия создает очень авторитетную комиссию, куда включила представителей газеты, Белколхозцентра, Трактороцентра, Наркомзема, профсоюза рабочих МТС.
После уборочной Михайлов замахнулся на 100-тысячный тираж «Калгасьніка Беларусі» на следующий год. Редколлегия газеты призывает районы, сельсоветы, колхозы, школы, селькоров, письмоносцев, общественных сборщиков подписки включиться в только что объявленный конкурс на октябрь-декабрь. Победителям готовы вручать не только две сотни Почетных грамот, но и почти три с половиной сотни ценных подарков, среди которых велосипеды, радиоприемники, собрание сочинений В.И.Ленина, подписка на газеты и журналы, оборудование для школ, спортивный инвентарь, плащи, кожаные куртки, обувь.
И со всей республики в газету посыпалась информация одна интересней другой. Селькор х. Матылицкий из деревни Заполье Старобинского района, например, предложил «приобрести коллективную селькоровскую облигацию займа “Третий решающий год пятилетки” имени газеты “Калгасьнік Беларусі”. Даже удивил коллег по перу своим поступком: «Посылаю в редакцию 5 рублей и призываю всех селькоров последовать моему примеру». В Сураже проведено районное совещание письмоносцев и почтовых агентов. Там объявили с 20 сентября по 20 октября «месячник штурма на распространение газеты. Каждый должен завербовать не менее 25 долгосрочных подписчиков на газету».
А селькор из хойников В. Демьянов просто возмущен, что «ярмольчики, Куцейниковы и Турчины срывают подписку на газету “Калгасьнік Беларусі”», что «газета письмоносцами и почтой не распространяется». Видите ли, заведующий хойникским почтовым отделением ярмольчик даже не знал, что газета сменила название: «я думал, что “Беларуская вёска” закрылась, а “Калгасьнік Беларусі” – это многотиражка. Отсюда и распространения газеты не могло и быть…» Заместитель председателя райколхозсоюза Куцейников считает, что подписывать и распространять газету обязана только почта и его не касается, что там “по целым пятидневкам валяются газеты”. Да и письмоносцы задерживают газеты намеренно. Письмоносец Григорий Турчин из деревни Малишево Волоцкого сельсовета
“разносит газеты раз в неделю вместо трех раз”, утверждая: «Когда я буду приносить три раза в неделю (понедельник, среду, пятницу), то колхозники будут отвлекаться от работы». Даже предложил «не выписывать газету на летние месяцы».
Некто Гуралис считает, что на Туровщине надеются на самотек: «Газетный отдел районной почты не укомплектован. Распространением занимается райорганизатор, который никак не может справиться один с такой важной и ответственной работой. Газета “Калгасьнік Беларусі” – борец за перестройку деревни, а за октябрь месяц по району распространено только 315 экземпляров».
Нет, это было удивительное время. Мнение миллионов долгое время формировали только газеты – и ничего больше. Причем не только республиканские, областные и районные, но и многотиражки, и настенные. Кто-то сегодня иронически улыбнется, но тогда существовали десятки тысяч стенных газет. Уже в более позднюю советскую эпоху их стали считать какой-то глупостью. А тогда все было серьезно. Редакторы настенгазет обучались на специальных годичных курсах. Иногда каждое отделение колхоза или совхоза выпускало свою газету. Во время посевной или жатвы такая газета выходила каждый день: вечером колхозники шли с работы и читали сводки. Проводились конкурсы таких газет, республиканские совещания редакторов и съезды рабселькоров.
Газета «Калгасьнік Беларусі» освещала месячники местной печати, ей отводились полосы, где были и опыт, и инициатива, и практика колхозных газет, и фотопортреты лучших селькоров-ударников. Ставилась задача, чтобы каждый селькор стал ударником, а каждый ударник – селькором. Вот сообщение о том, что в коммуне «Чырвоны сьцяг» Койдановского района селькоры-ударники только за четыре месяца выпустили пятнадцать номеров настенной газеты «Голас камунара». А вот Любанщина и Круглянщина проваливают месячник печати – «там еще не расшевелились…» Авторы сообщений не только призывают «сейчас же остановить бездеятельность», но и выступают за действенность селькоровских заметок и классовую чистоту их рядов, предлагают развернуть «по-ударному работу настенных газет, многотиражек и пополнить ряды селькоров лучшими колхозниками-ударниками».

***

Казалось, после потери семьи жизнь Михайлова уже входила в спокойное русло. Он ушел с головой в новую для себя работу. этот трудолюбивый, сдержанный, педантичный человек, который любил во всем порядок, пришелся по нраву коллективу. Его уважали за острый ум, глубокие знания, рассудительность не по годам, открытость, смелость. Своей рекордной подпиской его признала и деревня. С ним считались авторитетные люди и в высших эшелонах власти. Казалось притупилась его душевная боль. И все-таки им с Ларисой Помпеевной жить рядом в одном городе стало довольно тесно. Понимая это, Никандр Осипович попросился в действующую армию. Его из запаса направили помощником военного прокурора Приморской группы войск, то есть в самую «горячую точку».
Там, по мнению К.Е. Ворошилова, нависли такие тучи, из которых могла вот-вот разразиться военная гроза: очень уж агрессивными стали частые пограничные инциденты с японскими любителями чужих территорий.
Еще до отъезда на Дальний Восток Никандр Михайлов женился на минчанке Марии Николаевне Ильмокевич, которая была ему до конца его жизни не просто женой, а верным и надежным помощником и другом. Поселились они во Владивостоке по Ленинской улице в доме №8. Вскоре Народный комиссар обороны СССР присваивает Н.О. Михайлову персональное воинское звание «военный юрист 1 ранга», а главный военный прокурор за отличную работу вручает ценный подарок – именное оружие. Служивший вместе с ним следователь военной прокуратуры Тихоокеанского флота А.М.Дубасов потом вспоминал: «Михайлов был высокообразованным и культурным человеком, хорошо знал юриспруденцию, замечательный оратор, судебный трибун… Под его руководством легко было работать». Он выступал с лекциями на различных курсах и в юридическом институте.
Всегда свободно высказывал свою точку зрения, даже если она и не совпадала с генеральной линией партии. Думается, еще и поэтому каток репрессий 1937 года прошелся и по его, на первый взгляд, такой безупречной судьбе.
В конце апреля в городе Петропавловске-Камчатском в своей квартире застрелился ставший вдруг врагом народа начальник Акционерного Камчатского общества Иосиф Адамович: его Михайлов знал еще по работе в Белоруссии. Дада, именно тот самый Адамович, в Первую мировую войну награжденный тремя Георгиевскими крестами, был в нашей молодой стране наркомом и по военным делам, и внутренних дел, и даже председателем Совета народных комиссаров.
В Москве его назначили председателем треста «Сахароцентр» СССР. Ну а когда Иосиф Александрович построил Сахарный комбинат в городе Ворошиловске (ныне Уссурийск), поручили руководить сахарными и рыбоконсервными предприятиями Приморского края. Буквально через месяц в список врагов народа попадает и командир-комиссар Владивостокского отдельного стрелкового полка полковник Федор Васильевич Лобенский, на арест которого сам же Михайлов давал санкцию.
После этого партийные органы края настойчиво стали выражать сомнения в политической благонадежности, честности и правдивости Михайлова. Первичная парторганизация поспешила «за потерю классовой бдительности» исключить его из рядов ВКП(б) и изъять выданный только год назад новенький партбилет. Никандр Осипович пишет в Партийную комиссию Тихоокеанского флота на девяти машинописных листах подробное объяснение, что их знакомство с Адамовичем носило скорее служебный характер, да и встречались они в силу занятости каждого сугубо довольно редко. Но в июле 1937 года его все равно снимают с должности и увольняют из армии в запас. это было сродни выстрелу из-за угла в спину: остаться без любимого дела – страшнее даже лишения самой жизни. Ведь человек почти двадцать лет был беззаветно предан партии, служил ей и верой и правдой, на фронтах за нее пять раз был ранен да и по роду своей деятельности всегда стоял на страже советской законности. Поэтому считал, что с ним поступили не только несправедливо – его просто предали. Там, на самом краешке Советской страны, уже было не у кого искать защиты, и Михайлов с женой едут в Москву.
Мария Николаевна Михайлова сама обратилась в Контрольную комиссию ВКП(б), объясняя абсурдность обвинений, предъявленных ее супругу. Она писала, что «его командование не любило. Михайлов не подхалим. Михайлов называл вещи своими именами, открыто говорил об очковтирательстве, о вредительстве, даже в Москву об этом писал. Командованию такой прокурор был не по душе…
А тут еще, как на грех, те, о которых Михайлов говорил, – сели. Михайлов год назад доказывал, что они вредители, а их командование к орденам представляло…
Надо было собственную шкуру спасать, надо было обезвредить Михайлова – убрать его, опозорить, изничтожить… » И уже в сентябре Михайлов партийной комиссией Политуправления РККА в рядах партии был восстановлен. Но вот «строгий выговор» ему все-таки достался, только года через два его снимет Бюро Сталинградского Обкома.
Почти год Никандр Осипович работает аварийным инспектором Главрыбы СССР на Аральском море в Казахстане. Потом его переводят в Астрахань старшим инспектором Волго-Каспийского района союзного Наркомата рыбной промышленности. Он с блестящей характеристикой Волго-Каспийского Главрыбтреста становится на учет в Кировский районный военный комиссариат Астрахани и числится за черноморским флотом. А в феврале-марте 1941 года проходит сборы в военной прокуратуре флота в должности исполняющего обязанности помощника прокурора. Там он принял военную присягу, «выполнял поручения, связанные с рассмотрением отдельных следственных дел, участвовал в заседаниях военной прокуратуры по кассационным и другим делам, как подготовленный и знающий свое дело работник… руководил занятиями с группой по изучению решений XVIII Партконференции ВКП(б)».
Но недолго числился в запасе Михайлов. через три месяца началась Великая Отечественная война. Никандр Осипович призывается в Красную Армию и назначается старшим помощником, а чуть позже – заместителем военного прокурора Балтийского флота. Уже к концу августа 1941 года начались упорные уличные бои в Таллине, и Ставка Верховного Главнокомандования решает перебазировать флот и части стрелкового корпуса в Кронштадт и Ленинград. Немцы уже ворвались в город, а эвакуация оборонявших столицу Эстонии еще продолжалась: прорваться через блокаду и просто ураганный огневой обстрел противника должны были 225 кораблей и судов. До Кронштадта 62 судна так и не дошли. В одном из морских боев в затонувшем эскадренном эсминце погиб и наш земляк – Никандр Осипович Михайлов.
Так прервалась жизнь удивительно талантливого человека. Ему было всего 42 года.

Дан приказ ему на запад…

Как-то вечером Андрейка случайно подслушал разговор родителей, что в колхозе гниет силос, сел и написал на клочке бумаги всего четыре строчки в местную газету «Бальшавік Палесся». эти самые строчки и поместили в рубрике «Нам пішуць». Не было конца его радости, когда он перед сверстниками размахивал еще пахнущим типографской краской листком. Но вот председателю колхоза дебют в печати шестиклассника Слободской школы колхозной молодежи не по душе пришелся. Тот при встрече отвесил юнкору легкий подзатыльник и вдогонку бросил гневно: «Еще молоко матери на губах не обсохло, а уже критиковать взялся… Смотри мне, сопляк». Юноша понял, что связываться с газетой опасно. На этом его контакты с прессой, казалось, прервались навсегда. Тогда свое призвание Андрейка сразу-то и не распознал. Поначалу ни о чем другом не мечтал, как учить детей. В 1934 году после семилетки он уезжает из родной деревни Моисеевка в свой райцентр Мозырь и через три года заканчивает там педагогическое училище. В Глушковичской средней школе Лельчицкого района молодой наставник учит деревенскую детвору русскому языку и литературе. Там его, появившегося на свет ровно через год после Октябрьской революции, величают уже как взрослого – Андрей Данилович. А ему еще только через три года предстоит служба в рабоче-крестьянской Красной Армии. В январе 1940 года подоспел этот срок.
После окончания Бобруйского военно-пехотного училища лейтенанта Андрея Колоса направляют в стрелковый полк, где он всего-то за три дня до начала войны назначается командиром взвода. Из-за стремительных отступлений с жестокими боями полковые ряды изрядно потрепались. Только за Минском из призывников запаса почти заново удалось сформировать свой полк. Молодой лейтенант командует уже ротой. Но фашисты так рвались на восток, что под Могилевом на горстку обессилевших солдат обрушили всю свою мощь. Попытались выходить из окружения мелкими группами. Но долгие блуждания в прифронтовой полосе были просто безуспешными, не оказалось в тот момент на Полесье и партизан. В начале сентября 1941 года пришлось лейтенанту Колосу почти на год окопаться в деревенском родительском доме. Потом он собрал группу ребят и увел их в партизанский отряд, с которым все это время поддерживал связь.
Именно из этой группы отряд вырос в бригаду. А лейтенант Колос там сначала командовал взводом, ротой и наконец – партизанским отрядом имени Александра Невского. Кстати, там и познакомился со своей будущей женой Екатериной Никифоровной.
Как только партизаны соединились с армейскими частями, Полесский обком КПБ направляет Андрея Колоса в Мозырьский горисполком – заместителем председателя. Но через месяца три он уже среди слушателей краткосрочных партийно-советских курсов, которые дальновидный первый секретарь ЦК КПБ Пономаренко в Ново-Белице под Гомелем организовал, чтобы в освобожденных районах они заняли руководящие посты в райкомах партии и комсомола, исполкомах и редакциях газет. Партизанскому командиру предстояло стать газетчиком.
Все понимали, что за несколько месяцев пусть и грамотного человека писать заметки научить сложно. Даже пробы пера курсантов вызывали у опытных педагогов-наставников откровенный смех. Но другого выхода тогда просто не было.
Поэтому газетные «зубры» старались успокоить, мол, любой из них может стать журналистом и даже редактором «районки». И рассказывали о жанрах, верстках, шрифтах, слагаемых газеты: заголовках, колонках текста, врезках, колонтитулах, элементах оформления. Объясняли, что такое линейки, отбивки, пробелы, формат, лид-абзацы. После этого бурного водопада терминов и информации в голове Андрея Колоса образовывалась мешанина, а в душе поселялась тревога. Но надо было паковать чемоданчик: уже дан приказ ехать на запад.

***

Длинный товарный состав шел на запад медленно, часто тормозил и по несколько часов стоял на полустанках. На открытых платформах – пушки, тягачи, автомашины, лошади. Между тюками сена и соломы устроились два выпускника курсов. Ночью даже в июле холодок гулял по всему телу, и что-то совсем не спалось. И не потому, что тюки сена – это не постель. Тревожили мысли о предстоящей работе.
Вспомнилась встреча группы газетчиков с Пономаренко, когда он новоиспеченным редакторам вручал направления ЦК КПБ. Конечно, вожак белорусских коммунистов понимал, что у каждого из них нет никакого опыта. И чтобы както их успокоить, Пантелеймон Кондратьевич взял в руки малую двухполоску и стал объяснять: «Ну, тут же все просто. Вот здесь, на первой странице, ставьте приказ Верховного Главнокомандующего или сообщение Совинформбюро, потом уж информацию о том, что делается в стране, республике, вашем районе.
А на второй странице – о злодеяниях гитлеровцев, как налаживается жизнь в городах и деревнях, как, скажем, идет уборка. И сообщения из-за рубежа… » Потом улыбнулся и добавил: «Вот тут внизу не забудьте поставить свою фамилию… »
Тогда действительно казалось – все так просто. А сейчас, когда вдруг замаячили очертания Белостока, тревожные мурашки по телу нервно забегали: уже через пару дней надо было эти две полосы делать своими руками.
Волковыск, куда обком партии направил Андрея Колоса редактором газеты «Заря», лежал в развалинах. чудом уцелели лишь типография и рядом кирпичный домик с множеством трещин от бомбежки, где должна была разместиться будущая редакция. Два номера газеты уже подготовила секретарь райкома партии, при встрече она оправдывалась: «я же ничего не понимаю в этом. В типографии спросят – какой шрифт, какую линейку дать? А я только плечами пожимаю. У вас дело пойдет иначе, вы же все-таки журналист… » Новому редактору грустно думалось: как же дело-то пойдет, если он еще сам не знает эти шрифты и линейки.
В редакции оказался только один сотрудник, который до войны год был учителем начальной школы, как напишет – не поймешь, на каком языке. Почти все наборщицы были полячками и вносили свой вклад в лексику. Стоял вопрос: на каком все-таки языке выпускать газету? И только когда в редакцию пришла из райкома партии русская машинистка, бывшая партизанская радистка родом из Мордовии, проблема языка разрешилась. Правой рукой стал ответственный секретарь из райкома комсомола. Ну а писать приходилось в основном самому.
Трудно доставалась журналистам-«западникам» тогда каждая строка. Телефоны были лишь в некоторых сельсоветах, да и работали они с перебоями. Колхозы только-только создавались. На весь район – две легковые машины у первых лиц. ходили пешком от деревни к деревне. частенько Андрей Данилович идет в город и по дороге готовит что-то в газету: устанет – сядет отдохнуть, достает блокнот и пишет. На ночь все всегда спешили домой: в лесах, на хуторах хоронились банды, которые просто зверски убивали представителей советской власти, не щадили и крестьян, которые первыми вступали в колхозы. Создателям Волковысской газеты «Заря» приходилось днем собирать материал, вечерами и до полуночи писать. Набранная со множеством ошибок газета правилась почти до утра. А печаталась – с рассветом. Бывало, что и электростанция отключалась не вовремя. И так прошло три невероятно сложных года, за которые с потрохами затянуло молодого учителя Андрея Колоса в журналистские жернова, где даже вздохнуть свободно не было времени. Он останется верен журналистике и этот тяжелый крест пронесет до конца своей жизни, хотя его организаторский талант попытаются использовать и на других руководящих постах. Например, он больше года будет возглавлять исполком города Волковыска.

***

В конце 1948 года Андрей Колос снова возвращается к своим родным журналистским пенатам. Как знатока этих мест и уже опытного газетчика его пригласили собкором в областную «Гродненскую правду» обслуживать большой территориальный куст – Волковысский, Зельвенский, Мостовский, Порозовский районы. Некоторым показалось – вот повезло человеку: проснулся, сунул ноги в тапочки – и на рабочем месте. Оказалось, домашний уют собкору только снится.
Из редакции могут позвонить в любое время суток и поручить какую-то неожиданную тему, причем чаще всего даже на раздумье времени в обрез. Тут человеку без самодисциплины, терпения, сильного характера не выдержать и месяца, а Андрей Колос изо дня в день пять лет мотался по колхозам, чтобы убеждать крестьян-единоличников в преимуществах нового пути деревни. Поднимался ни свет ни заря и пешком направлялся в сторону хозяйства. Иногда попутные лошадки подбросят до места – то на телеге, то на санях. А по дороге домой мысленно выстраивается структура статьи, в блокнотах появляются наброски.
Года через четыре Андрею Даниловичу подвернулся случай попробовать свои силы в новом для себя жанре. Прокурор подсказал тему для фельетона. В одном колхозе Моисеевичского сельсовета ночью из сарая на отшибе исчезло несколько овец. Там горевали недолго и с помощью ветфельдшера списали их на волков. А через несколько дней у того же ветфельдшера состоялась громкая свадьба. Гости потом судачили, что там было обилие вкусной баранины. Фельетон назвал «Волки и овцы». Сначала заведующий сельхозотделом похвалил за хлесткий и злободневный материал. Потом газета сообщила, что факты подтвердились и все нечистые на руку виновные привлечены к строгой ответственности.
С тех пор Андрею Колосу и читатели, и милиция, и даже руководители стали подсказывать темы и адреса для фельетонов. И в редакции новым фельетонистом были довольны.
Андрей Данилович Колос тогда писал много и каждый раз все лучше и лучше. В любом его новом материале появлялись необычно свежие образные и публицистические размышления. Коллеги подмечали значительно возросшее журналистское мастерство собкора, а также его принцип оперативности: хочешь иль не хочешь, а материал в газете должен быть к утру.
И тут звонок редактора: «А не пора ли тебе съехать со своего хутора в Гродно? Предлагаю место заведующего промышленно-транспортным отделом газеты. Думаю, тут легче станет и учиться в пединституте. На каком ты уже курсе?
На третьем… В общем, пакуй узлы». Дело нехитрое – посадил на свой небогатый домашний скарб жену и двоих сыновей и через несколько часов уже в областном центре. После этого стремительно зашагал по ступеням служебной лестницы «Гродненской правды» профессиональный учитель Андрей Данилович Колос. Из кресла заведующего отделом пересаживается сначала в кресло ответственного секретаря, потом – заместителя главного редактора. И тут Никита Сергеевич Хрущёв задумывает поделить управление страны по отраслевому принципу – на промышленное и сельское. честно говоря, в Гродно и кадров-то не оказалось, чтобы заполнить параллельные штатные единицы двух облисполкомов. Пришлось оголять уже годами существующие структуры. На тот смутный год вынуждены были «вырвать» из журналистских рядов и Андрея Даниловича.
Он тогда стал начальником управления по печати промышленного облисполкома. А когда эксперимент провалился, его вернули в областную газету уже в качестве главного редактора. На этом его восхождение на журналистский Эверест не закончилось. Проходит лет пять, и он уже в Минске становится заместителем главного редактора «Сельской газеты» Владимира Васильевича Матвеева. А после двухгодичной стажировки занимает место у главного штурвала этого всеми признанного ежедневного издания.

***

И Андрей Данилович Колос сразу же оказался своим среди своих. Ну, во-первых, он ни какой-то там случайный функционер-выдвиженец, а человек с «мозолистыми руками от журналистской сохи»: за эти годы не пропустил ни одной ступеньки творческой лесенки – и юнкором был, и прошел через огонь, воду и медные трубы вновь созданной послевоенной «районки» во времена жесточайшей борьбы с бандитизмом, и познал изнутри всю подноготную должностных обязанностей заведующего отделом, ответственного секретаря, заместителя и редактора газеты. И если уж он давал советы или делал замечания, все знали, что это из личного богатого опыта. Причем деревенский дух он впитал, что называется, с молоком матери, даже фамилия у него крестьянского происхождения, в прямом смысле – «хлебная». В отдел писем он захаживал чаще всего. Бывало, зайдет и с порога: «О чем пишут сельчане, что больше всего тревожит деревню?»
Казалось, что в нем деревенский дух еще не совсем выветрился. Нет, это был просто талантливый руководитель и мастер газетного слова: и в этом смысле народ не зря подметил, что именно такое слово не стрела, а вот к сердцу льнет. это был спокойный, простой, открытый человек, который мог часами общаться не только с маститыми коллегами, но и с «салажатами», как он называл начинающих журналистов.
А вот этих «салажат» в газете тогда оказалось немало. Дело в том, что подошла пора смены поколения: отработали свое фронтовики, да и послевоенные мастера пера выросли из газетных штанишек. И Андрей Данилович сам отбирал для «Сельской газеты» выпускников факультета журналистики. Как раз с новой плеядой журналистов ему удалось завоевать для «сельчанки» репутацию одного из лучших аграрных изданий страны. В те годы этот творческий состав по праву считался одним из самых сильных и успешных. Они, к примеру, провели масштабную и впечатляющую пятилетнюю экспедицию «это наша с тобою земля, это наша с тобой биография». Объехали все 117 районов республики и воссоздали на своих страницах для потомков живую и яркую картину жизни белорусского села на самом, может быть, динамичном и переломном этапе его истории. Именно тогда тираж газеты дотянулся до потолка – сто пятьдесят тысяч экземпляров.
Слово «Сельской газеты» было весомым, авторитетным, желанным, причем не только в каждой деревенской хате, но и в городских домах, где жили те, кого еще не покинула ностальгия по босоногому детству, по запаху свежего сена и парного молока от любимой буренки. Команда Андрея Даниловича Колоса из года в год становилась участницей ВДНХ в Москве и увезла из стольного града не один десяток медалей главной выставки огромной советской страны. этому поколению работалось не легко, но в охотку. Для них редакция была не просто местом служения, но и настоящим теплым и родным домом.
Андрей Данилович, с одной стороны, радовался успехам талантливой молодежи редакции, а с другой – на душе тяжелым бременем лежала вина, что их семьи, как цыгане, бесконечно кочевали по частным углам, то жили в малосемейных общежитиях с общей кухней, то на птичьих правах ютились у дальних родственников или знакомых. Нет-нет да и доходили до него горькие упреки его подопечных. Но вот изменить ситуацию ему было не под силу. А пишущий народ все чаще и чаще устремлял взоры на те газеты, редакторы которых как-то сумели найти общий язык со столичными властями. И тогда главный редактор «сельчанки» решился на отчаянный шаг: попытался об этом рассказать председателю Совмина Киселёву, хотя его отговаривали, мол, тот этим не станет заниматься и отправит в горисполком. Но Андрей Данилович испробовал все что мог, и у него уже не было другого выхода. Позвонил. Представился. чувствовалось по голосу, что Тихон Яковлевич улыбнулся: «Ну, что, Колосок, наверное, квартира нужна?»
«Угадали. Но не одна, а сразу пять… » После паузы Киселёв пообещал дать ответ позже. Прошло чуть больше десяти дней, и Тихон яковлевич позвонил сам:
«Приезжай-ка завтра к десяти».
В кабинете уже сидел председатель Минского горисполкома Ковалёв. Киселёв поздоровался и начал разговор совсем не по теме:
– Знаешь, Колосок, наш мэр едет в Индию и боится слонов. А ты их видел?..
Тихону Яковлевичу так называть Колоса нравилось, и тот уже привык к этому. К тому же такое дружеское начало обнадеживало, и Андрей Данилович понял, что напрасно всю ночь не спал, готовил свой убедительный монолог, веские аргументы и факты.
– Не только видел, но даже катался на слоне в зоопарке Нью-йорка, когда в составе делегации был на XXX сессии Генассамблеи ООН, – ответил он на вопрос.
– Вот… – Киселев взглянул на Ковалева. – Редактор американских слонов не побоялся, а ты же все-таки мэр столицы – и перед какими-то индийскими трусишь…
После этого Тихон Яковлевич повёл разговор серьезно. Обращаясь к Ковалёву, он объяснил, что журналистам «Сельской газеты» работать гораздо труднее, чем журналистам других изданий. Ведь они круглый год – в мороз и дождь, в жару и холод – мотаются по самым отдаленным деревням, бывают на полях, фермах, колхозных стройках, бродят по болотам. А дома у них нет человеческих условий для жизни: негде обогреться, помыться, выспаться. И свою мысль закончил словами: «Если не поможем редакции с жильем, положим газету на лопатки.
А без нее нам нельзя работать в деревне. Только она может донести наше слово в каждую деревенскую хату».
– Пять квартир… Да это же катастрофа! – Михаил Васильевич даже испуганно посмотрел на Киселёва и продолжал: – Меня ветераны войны, инвалиды, очередники растерзают. Знаете, сколько их в очереди?.. – И после небольшой паузы заключил: – Ну если только две, но не больше.
Тихон Яковлевич улыбнулся и подвел итог этой встрече.
– Раз в товарищах согласья нет, пусть мой голос будет решающим. Выделяй, Михаил Васильевич, нашим помощникам в аграрной политике три квартиры. Ну как, идет?..
Мэр Минска облегченно выдохнул. Довольным остался и редактор газеты.
А Тихон Яковлевич Киселёв не забыл добавить:
– А если при заселении новых квартир у редакции что-то освободится, надо им оставить для повторного заселения. Думаю, у вас, Михаил Васильевич, возражений не будет… Теперь давайте скрепим наш тройственный договор рукопожатием.
Оказывается, у главного редактора газеты шапка-то не легче, чем у того Мономаха. А вдобавок он еще и ходит по «минному полю».
Как-то поздним вечером Андрей Данилович собирался уже подписывать к печати готовый критический материал из Гомельской области. И вдруг звонок.
Секретарь ЦК по сельскому хозяйству Шевелуха требует его не публиковать, утверждая, что это клевета, просто чушь какая-то, ошибка, там такого не может быть. Редактор понимал, что доверчивого доктора наук просто ввели в заблуждение, пытаясь за его спиной уйти от острой критики. Озадаченный Андрей Данилович лихорадочно стал думать, как же не наступить на очередную «мину». Звонит на дачу второму секретарю ЦК Бровикову: все-таки тот журналист и когда-то даже редактировал в Орше газету «Ленинский призыв». Владимир Игнатьевич слушал внимательно, а потом спросил: «Верите ли вы автору?.. Раз верите, тогда печатайте». Думается, партийный руководитель в душе еще оставался редактором и понимал, чего стоит снять с полосы выстраданный журналистом критический материал. А на следующий день «мина» все-таки взорвалась: можно себе представить, сколько громов и молний от Шевелухи обрушилось на Колоса. Но дело было сделано. А за «бедного редактора» нашлось кому замолвить слово. Потом проверка подтвердила: газета не ошиблась.

***

В то время Виктор Степанович особенно команду Колоса из отдела земледелия держал просто на коротком поводке. Заведующий отделом Виктор Леганьков вечно сетовал, что с Шевелухой постоянно приходилось согласовывать каждый чих в газете. Помнится, в 1975 году по полям республики прошлась губительная засуха. чуть ли не африканское солнышко высасывало из несчастной белорусской земли последние капли влаги. Зерновые культуры просто изнывали от бессилия, заметно уставали сопротивляться и совсем отказывались выстоять. хлеба тогда не задались, причем на больших площадях. Колхозы, что называется, «провалились» с намолотами, да и зерно получили какое-то щуплое. И Андрей Данилович поручает Виктору Федоровичу провести публичный анализ этой всеобщей беды. Ему хотелось разобраться в ситуации и совместно с учеными подсказать какой-то «рецепт» на будущее.
Вот так в сентябре появилась на столе у главного редактора его статья «После знойного лета». По газетным меркам аналитический материал получился слишком большим – почти пятнадцать страниц машинописного текста. это было настоящее исследование публициста. Раздел «Невзятая высота» переполнен тяжелыми раздумьями руководителей передовых хозяйств, у которых показатели урожайности резко покатились вниз. А хлеб оказался легковесным. В разделе «Горячая пашня» публицист приходит к выводу, что существующие технологии не такие уж и гибкие по отношению к температурному фактору. Выходит, здесь просчеты синоптиков. Появляется раздел «Разговор с синоптиком». Но, как говорится, у каждого Егорки свои отговорки. Нашлись они и у часовых погоды. Пришлось направить свои стопы к ученым, которые рассказали много интересного, но ссылались на хроническую бедность и малое финансирование науки. этот раздел «Поле для науки» получился самым объемным.
Андрей Данилович эту объемную статью – чуть ли не монографию – полистал, громко крякнул, но читать так и не стал. Протянул Виктору Федоровичу и сказал: «Тема такая острая и масштабная, что все равно придется Шевелухе везти на визу. Зачем мне ее читать? Бери мою машину и поезжай к нему».
Виктор Степанович статью не просто читал, а дней пять внимательно изучал.
Потом позвонил Колосу: «Пусть твой хлопец подъезжает». В кабинете секретаря ЦК разговор проходил, словно бой на ринге. «Вы хотите поссорить науку с производством?» – спрашивал профессор. Журналист: «Да, нет… я только ссылаюсь на научные выводы». А дальше пошел «разбор полетов». Молодой журналист недоумевал: почему на него такой агрессивный накат, ведь он задумал доброе дело и хотел всего-то поговорить о важной проблеме. Но Шевелуха убеждал:
«Крепкие хозяйства сами справятся с этим, и недобор зерна их даже не напряжет.
Совсем худо от засухи будет обычным рядовым хозяйствам из-за собственных ошибок и просчетов в агротехнике. Их-то как раз сотни. Вот где наш главный недобор хлеба! А у тебя, молодой человек, об этом ни слова. Так что бери-ка свою рукопись, дорабатывай и снова покажи ее мне».
Логику мыслей Виктора Степановича Шевелухи журналисту пришлось признать. Новый вариант статьи тот одобрил и даже завизировал. Ее газета печатала с продолжением уже в январе следующего года в шести номерах «Сельской газеты». Такого в редакции ни до, ни после больше никогда не было. А буквально через пару месяцев секретарь ЦК КПБ поддержал перевод Виктора Федоровича Леганькова на новую должность. Тот стал собственным корреспондентом по БССР газеты ЦК КПСС «Сельская жизнь». Вот только Андрей Данилович Колос еще долго переживал, что «Сельская газета» потеряла талантливого мастера слова, вдумчивого аналитика и до мелочей знающего деревню журналиста.

***

Этот неугомонный человек шагал по журналистскому «минному полю» почти семьдесят лет. И остался верным и преданным газете до последних дней.
Даже в свои 93 года Андрей Данилович пытался еще какое-то слово оставить людям. Просто ему было что сказать им. Он в журналистике себе закладывал фундамент чернорабочим, а «под крышей» стал уже руководителем главной деревенской газеты страны. Жизнь по кирпичику строил собственными руками. Он опубликовал, может быть, тонны газетных статей, фельетонов, очерков. Написал немало книг. Его «колоски» когда-то ходили у него в подмастерьях, а сейчас возглавляют редакции крупных газет, это известные писатели и публицисты. Он был обласкан первыми лицами государственной власти республики. Вся его грудь в боевых и трудовых орденах, медалях, знаках отличия. Белорусский народ ему доверял говорить от их имени с трибун в разных Советах, вплоть до Верховного Совета БССР. Он неоднократно был делегатом партийных съездов и избирался в Центральный Комитет. Он возглавлял делегации наших журналистов в Польшу, Румынию, ГДР, Чехословакию. Говорил от имени родной Беларуси на ХХХ сессии Генеральной Ассамблеи ООН.
Андрей Данилович Колос прожил долгую и счастливую семейную жизнь.
Воспитал двух сыновей.

Опубликовано в Новая Немига литературная №5, 2022