***
Заскользил лучом рассвет
с подоконника по стенам.
Как Обломов, в цвете лет
я лежу в своей постели.
Лень лежать и лень вставать,
лень работать, лень лениться.
Подо мной скрипит кровать
сеткой ржавой, как в больнице.
Мысли вертятся в мозгу,
как чужие, еле-еле:
я сумею… я смогу…
я уже встаю с постели…
Ну, живей давай: ать-два! –
соберись же: три-четыре!
Закружилась голова –
мебель
скачет
по
квартире!
Так ни немощен, ни бодр,
не здоров, но и не болен,
я лежу который год,
сам беседуя с собою.
Подпираю взгляд стеной.
Простыня щекочет пятки.
Крошки хлеба под спиной.
Голова как после пьянки.
Ну, приехали – кажись
ты хандришь сегодня, дурень,
а ведь толком не пожил,
даже след в литературе
не оставил. Полно ж ныть!
Всё, соскакиваю разом!..
Летаргические сны
очаровывают разум…
Эй, уже пора – подъё-ом!
Лежебока, дрыхнуть хватит!
Утро солнечным лучом
заскользило по кровати.
***
Неловкий взмах руки привёл
тебя, похоже, к катастрофе:
летит с подноса чашка с кофе
и с шумом падает под стол.
Случайный жест, напополам
рассекший неумело воздух!
И вслед за грохотом твой возглас
с упрёком к собственным рукам.
Но, умоляю, не спеши
так обвинять себя в промашке,
ведь кофе, пролитый из чашки,
не очернит пятном души.
Проступок твой – один из тех,
за что прощённым был бы каждый!
О если б в мире этом так же
прощался нам и больший грех…
***
Один из поэтов, мусоля бычок,
мне, юному, как-то внушал: «Старичок,
не зная вина, не куря сигарет,
в поэзии не состоится поэт».
Я следовал часто завету тому,
полжизни в угаре провёл и дыму.
Но как не усваивал этот урок,
однако ни строчки исторгнуть не смог.
Так опыт свидетель: вино и табак
не делают всё же поэтом. Никак.
***
Хоть мне о нём твердили: «Голова!», –
я с детства не любил Толстого Льва.
И если с полки брал одну из книг,
вердикт был предрешён: чудит старик!
Но годы шли и, как бы не был мал,
я дальше и острее видеть стал.
Проклятые вопросы бытия
решать учился заново и я.
Смотрю я по-другому ныне на
осмеянные мною имена.
Те, в ком я прежде видел лишь недуг,
здоровой стороной открылись вдруг.
Вот почему во мне теперь жива
бунтующая мысль Толстого Льва.
***
Девочка моя Таня
еще не имеет тайн,
да и какие тайны
бывают у маленьких Тань.
Таня не морщит носик,
не делает скорбный вид,
если животик ноет
или зубик болит.
Небо ее в ромашках,
добрый волшебник с ней,
и даже коза рогатая
не страх вызывает, а смех.
Самый ценный подарок
для Тани – горсть конфет.
Хаос – ее порядок,
а «да» означает «нет».
Так и живет, козявка,
на улице топнет ногой:
«Папа, а я казяла,
что не пойду домой!»
Машет Таня руками,
потешно являя злость, –
так папу она ругает
за несговорчивость.
Написан текст…
Написан текст, и что мне делать с ним,
таким прекрасным и таким моим?
Он канет в лету, как любой иной
прекрасный текст, написанный не мной.
Но прорва слов заполнила тетрадь.
Как можно было их в себе сдержать!
И, может быть, за каждою строкой
просвечивает мир совсем другой.
И ищет взгляд хоть призрачный намёк
о мире том, скользя по всхолмьям строк.
Так рыба на прибрежие пустом
стенает близ воды с открытым ртом.
Опубликовано в Кольчугинская осень 2020
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!