По-видимому, хронологически первым упоминанием фамилии Розанова в текстах, в документах сестёр Цветаевых является запись Марины Цветаевой от 12 (25) февраля 1914 года в её Записной книжке (№1): «Последние вечера мы с Асей думаем о Розанове. Ах, он умрёт и никогда не узнает, как безумно мы его понимали и трогательно искали на Итальянской, в Феодосии, зная, что он в Москве! Милый Розанов! Милый, чудный старик, сказавший, что ему 56 лет и что всё уже поздно. Но я знаю как безнадёжны письма к таким, как он, и не могу вынести тоски в ожидании письма, которое – я знаю! – не придёт. Ах, это такая боль! Всё равно что писать Марии Башкирцевой или Беттине».
Сёстры Марина и Анастасия Цветаевы со своими годовалыми детьми жили в это время в Крыму, в Феодосии.
Из «Воспоминаний» Ан. Цветаевой и писем Марины Цветаевой (7 марта и 8 апреля 1914) известно, что в феврале 1914 года сёстры открыли для себя «Уединённое» Василия Розанова. Эта книга писателя, имеющая характерный уточняющий подзаголовок «Почти на правах рукописи», вышла весной 1912 года. Книга – сборник коротких записей-размышлений в одну или несколько фраз, в два-три абзаца (сам Розанов называл их «Афоризмами»), сделанных как бы «для себя», как бы «на ходу», попутно с «основной» систематической писательской, журналистской работой. В «Опавших листьях. Короб первый» (1913) Розанов писал об «Уединённом»: «Совершенно не заметили, что есть нового в „У<единённом>“. Сравнивали с „Испов<едью>“ Р<уссо>, тогда как я прежде всего не исповедуюсь. Новое – тон, опять – манускриптов, „до Гуттенберга“, для себя. Ведь в средних веках не писали для публики, потому что прежде всего не издавали…».
Ан. Цветаева в «Воспоминаниях» приводит несколько выписок из «Уединённого» В. Розанова, очевидно, оказавшихся ей тогда наиболее близкими, «сжимающими сердце», «родными». Среди них: «Боль жизни гораздо могущественней интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию…»; «Могила… знаете ли вы, что мысль её победит целую цивилизацию… То есть вот равнина… поле… ничего нет, никого нет… и этот горбик земли, под которым зарыт человек. И эти два слова… „зарыт человек“, „человек умер“ своим потрясающим смыслом, своим великим смыслом, стонущим… преодолевают всю планету и важнее „Иловайского с Аттилами“. Сесть на гробике и выть на нём униженно, собакой…».5
На этот «тон», эту ноту розановской книги тогда же (июль 1912 г.) обратил внимание критик А.К. Закржевский: «В своей книге „Уединённое“, искренно-обнажённой книге, книге души, по ошибке изданной и уже втоптанной в грязь толпой и газетчиками, Розанов как бы кается в своём безумном дерзании. И какая скорбь, какая зловещая искалеченность в этом его покаянии, какое бессилие перед смертью, какая растерянность перед вечностью, какая боль от внезапно присосавшейся тоски! <…> По временам пронзительная горечь прорывается в его словах – и куда-то уходит все его „дерзание“, вся его торжествующая плотскость, весь его языческий дух – и тогда перед нами живой, страдающий человек, со всей своей обнажённостью, со всей беспомощностью и тоской, человек, прошедший мимо христианства, забывший, что есть смерть, а теперь вдруг понявший, почувствовавший, что смерть одна-то, и есть, что никакая радость не в состоянии её уничтожить, что смерть – альфа и омега жизни, таинственный призрак, тайна тайн, что смерть есть единственная реальность».
Надо сказать, что сёстры Цветаевы в те феодосийские дни, и, пожалуй, больше – в свои детские, отроческие, юношеские годы не только читали стихи Марины «в унисон» (как раз несколько таких выступлений состоялось зимой 1913/1914 года в Феодосии), но, по-видимому, в чём-то, если не во многом и мыслили «в унисон»…
Известно, сколь драматично, сколь непросто ребёнок, отрок переживает, осознает ту открывшуюся ему во всей полноте трагическую, но непреложную истину, что и он, он (!) тоже, тоже (!) умрёт… По этому поводу существует обширная специальная медицинская, психологическая и иная литература. Применительно к сёстрам Цветаевым дело осложнялось и ранней потерей родителей (матери – 1906, отца – 1913), некоторых других близких людей…
Несколько выдержек из стихов Марины Цветаевой.
Стихотворение «Молитва», вошедшее в её первый сборник «Вечерний альбом» (1910), написано в день рождения автора (26 сентября – по старому стилю – 1909 года), когда Марине исполнилось семнадцать лет. Цветаевская героиня, обращаясь к Христу, «жаждет чуда», бесстрашно устремляется навстречу жизни с максималистским требованием – всё или ничего! Как плата за щедрость Бога – готовность героини к ранней смерти, которая представляется даже героически-желанной: «О, дай мне умереть, покуда / Вся жизнь как книга для меня». И – завершающие строки:
Ты дал мне детство – лучше сказки
И дай мне смерть – в семнадцать лет!
Завершается «Вечерний альбом» стихотворением «Ещё молитва», датированным осенью 1910 г., когда Марине исполнилось восемнадцать лет. Названием оно отсылает к предыдущей, «семнадцатилетней» «Молитве». Кстати, третий, последний раздел сборника «Вечерний альбом», куда входят и обе стихотворные «молитвы», называется – «Только тени»:
Дай понять мне, Христос, что не все только тени,
Дай не тень мне обнять, наконец!
Мыслью о неизбежности и ужасе конца всякой человеческой жизни пронизано и стихотворение «Посвящаю эти строки…», написанное Мариной Цветаевой весной 1913 года:
Знаю! – Всё сгорит дотла!И не приютит могилаНичего, что я любила, Чем жила.
С мая 1913 года Марина Цветаева с семьей живёт в Крыму – в Коктебеле, в Феодосии… Может быть, по некоторому контрасту с безоблачным бытом лета 1913 года, под вечный шум вечного моря, в стихах вновь звучат мотивы о конечности всякой человеческой жизни. Об этом – и отброшенная позднее строфа стихотворения «Идёшь, на меня похожий…»: «Я вечности не приемлю! / Зачем меня погребли? / Я так не хотела в землю / С любимой моей земли!». Трагическая нота звучит и далее – человек, которого «звали Мариной», невозвратим:
И кровь приливала к коже,
И кудри моивились…
Ятоже
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!