* * *
А всё начнётся с мелочей — в овраге высохнет ручей,
скворец в свой домик не вернётся,
заблудится среди ветвей, с тропы собьётся муравей,
пчела об улей разобьётся…
Да, всё начнётся с ерунды, на полюсах подтают льды,
слегка сместится ось земная,
до срока отцветут сады, но не завяжутся плоды —
прихлынет влага ледяная…
Да, всё начнётся с пустяков, ведь мир действительно таков
и смётан на живую нитку.
Он потому ещё живой, что выдаёт нам не впервой
закономерность за ошибку.
Немного вкривь… Немного вкось… И понеслось… И началось —
пожар, потоп, землетрясенье…
Что остаётся — только ждать, когда настанет благодать,
смакуя каждое мгновенье.
* * *
Хоромы сменив на полати,
свершив переезда обряд,
толкаясь на Старом Арбате,
зачем я так выпукло рад,
узнав на лубочной картинке
ограду, двойной светофор
в том месте, где улица Глинки
впадает в Никольский собор?
Зачем я цепляюсь за место,
коль время едино для всех?
Сквозь город, не стоящий мессы,
почти презирая успех,
бреду, то ли слаб, то ли болен.
Но вот наступает тот миг,
когда с четырёх колоколен
вещает единый язык.
И вновь вдоль изгибов канала
иду неизвестно куда.
Ты помнишь, ведь здесь протекала
иная, живая вода,
иные деревья шумели
под тёплым весенним дождём,
где Росси, Ринальди, Растрелли
рокочут, как пойманный гром.
И даже не верится толком,
что всё это сходит на нет.
Лишь ты, безымянным осколком
в пространстве блуждая, поэт,
ещё не предвидишь, не знаешь,
куда и зачем возлетишь,
чьей кровью себя запятнаешь,
чью душу безвинно спалишь.
* * *
Ефиму Бершину
Это теперь «Ракеты» и «Метеоры»
мчатся по глади залива, почти взлетая.
Прежде, я помню, были другие скорости —
до Петергофа ходили речные трамваи
от Летнего сада.
Целое путешествие.
Сколько ж мы плыли тогда?
Наверное, целую вечность.
Долгим всё это кажется по прошествии
жизни такой короткой и быстротечной.
Хлопья прохладной пены, чайки в кильватере.
Как они ловко хватали мои подачки —
все эти булочки, плюшки, завёрнутые матерью.
Есть не хотелось. И вряд ли, что из-за качки.
Помнишь — Самсон, разрывающий пасть шведам?
Пётр. Ну конечно, Первый. Какой же иначе!
Нас приучили с детства к таким победам,
что до сих пор остаётся вера в удачу.
Как и тогда — в классе шестом или пятом
после полётов Гагарина и Титова…
Я бреду вдоль Невы,
любуюсь имперским державным закатом
и, ты знаешь, — счастлив.
Честное слово!
* * *
Олегу Охапкину
Среди полночной стрекотни существ незримых
вдруг ужаснёшься — как они проводят зиму?
Когда безмолвием объят весь мир подлунный,
где эта армия цикад живёт бесшумно
и прячет простенький мотив от всех на свете,
под слоем снега схоронив рулады эти?
Где затаилась красота? В пустоты? В щели?
Какие тайные места мы проглядели,
пещерный опыт затаив внутри сознанья,
себя навек отгородив от мирозданья?
Не плачь. И слёзы оботри в преддверье стужи.
На всё, что знаешь изнутри, взгляни снаружи.
Никто нигде и никогда не ставил точку.
Слоится воздуха слюда и оболочка
сползает, больше не нужна, как слой хитина.
Ведь лишь душа обнажена. Лишь сердцевина.
Нас время пестует. Оно почти бесплотно,
пока в себе заключено бесповоротно
и бесконечно, словно взгляд в такие дали,
где нет препон и нет преград. И жизнь — в начале.
* * *
Жене Татьяне
Девочка на самокате,
мальчик на велосипеде
не спеша куда-то катят,
не спеша куда-то едут
вдоль по берегу, по краю
серебристого залива,
нас почти не замечая,
медленно, неторопливо…
Впереди конец июля.
Позади макушка лета.
Прокатили, промелькнули…
Почему я вспомнил это?
И залив, и тёплый вечер,
и прогулку между сосен —
Этот мир такой беспечный.
Там ещё не скоро осень.
Там я счастлив. Не иначе.
И для грусти нет причины…
Поздно вечером на даче
задремлю — всплывёт картина,
где опять куда-то едут,
растворяются в закате
мальчик на велосипеде,
девочка на самокате…
МАМЕ
Я путаю, где тот, где этот свет.
Мать целый день бормочет, пребывая
там, где меня всего скорее нет.
Вот и опять глядит, не узнавая,
и даже улыбается в ответ.
Но мне ли? Не уверен. У неё
свой мир. Он моего ничуть не хуже.
Да, иногда бывает, что наружу
вдруг выглянет, нарушив забытьё,
но ненадолго. Ей куда милей
общение с десятками теней.
Не зря ж она беседует всё время
с отцом своим, в блокаду умершим, и с теми,
кого я и не видел никогда.
А этот мир ей скушен, и сюда
она теперь является всё реже.
Она другая. Это мы всё те же.
* * *
Я растранжирил всё, что мне на вырост
в подарок эта жизнь преподнесла.
Теперь и сам не знаю, как случилось,
что радость узнавания прошла
уже перерастая в дежа вю.
Всё чаще мысли странные находят —
не по второму ль кругу я живу?
Ведь всё, что где-то рядом происходит,
уже не откровенье, а повтор.
Придирчивее вглядываясь в лица,
ищу своё. Зачем-то до сих пор
и хочется, и страшно повториться.
* * *
А сказка вовсе не страшна.
И что тревожиться впустую?
Один укол веретена…
Сон в ожиданье поцелуя…
Отгородила жизнь иную
плющом увитая стена…
Лишь из раскрытого окна
зубчатой башни, за оградой
дорога пыльная видна.
Полдневный зной. И где-то рядом
идёт июльская страда.
Покос. Нельзя терять ни часа.
Пасутся тучные стада
в полях маркиза Карабаса.
Неприхотливый сельский быт.
Феодализм, средневековье…
Который век принцесса спит…
Не приставайте к ней с любовью.
* * *
А казалось — чего уж проще-то, —
осознав свою одарённость,
взять уйти от бездарной общности
в гениальную разобщённость.
От корней отрываясь, главное —
в пустоте задержав дыханье,
научиться хоть с чем-то сравнивать
это новое мирозданье,
где ни пафоса, ни иронии, —
только в поисках новой истины
вечный хаос и дисгармония,
чьи законы ещё не писаны.
Опубликовано в Паровозъ №9, 2019
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!