На материале писем и воспоминаний
Любовь!… в ней все тайна: как она приходит, как развивается, как исчезает. То является она вдруг, несомненная, радостная, как день; то долго тлеет, как огонь под золой, и пробивается пламенем в душе, когда уже все разрушено; то вползает она в сердце, как змея, то вдруг выскользнет из него вон.
И. Тургенев
Искусство <…> всегда паразитирует на развалинах личной жизни.
М. Пришвин
В личной жизни Чехов закрыт и малодоступен еще больше, чем в творческом процессе [1]. Лишь немногие из ближнего окружения удостоились его лаконичных признаний (А. Суворин, А. Куприн, И. Бунин, М. Горький и др.). Но и эти редкие откровения сдержанны и малоконкретны. Даже сестра писателя – Мария Павловна, посвятившая жизнь брату, знала только то, что происходило на ее глазах, но переживания Антона Павловича и его переписка с поклонницами были ей недоступны долгое время. Чехов скрывал внутреннюю жизнь от посторонних глаз, не позволял никому проявлять интерес к его увлечениям. Положение пожизненного холостяка давало право на свободу отношений и не могло вызвать упреки в вольном поведении. И даже исповедальное письмо старшему брату Александру, написанное в состоянии отчаяния и горьких мыслей, исчезло из его переписки. Возможно, Чехов не хотел оставлять следы своего душевного смятения.
Эта принципиальная закрытость была связана не только с воспитанием воли и стойкости в испытаниях, но и с культурой поведения. Писатель не хотел обременять близких своими тревогами и сомнениями. Он держал себя в жестких ограничениях до конца дней. Тем более что был для семьи опорой и образцом выдержки. Единственным способом «выговориться», снять с себя груз сомнений и горьких размышлений становилось творчество. Здесь он мог «проиграть» разные варианты своих проблем, представить воочию то, что непозволительно было в реальности. «Сублимация» внутреннего во вне высвобождала душу, позволяла наполнять ее новыми впечатлениями.
Спасительным средством оказывалась и склонность к юмору, смешному, комическому. Она снимала избыточное напряжение, открывала новый ракурс на несовершенство жизни, возвращала писателю жизнелюбие и надежду. Тем бóльшую ценность приобретают те немногие признания, которые содержатся в воспоминаниях родственников (братьев и сестры), а также литераторов из его ближнего круга [2]. Тема любви всегда интриговала критиков, вызывала неоднозначные оценки и представала в разных жанрах: от романтических новелл до театральных пьес. В данной статье максимально использован эпистолярный материал Полного собрания сочинений и писем А. П. Чехова в 30 томах (М., 1974–1983). Тексты писем представлены в таком объеме, что читатель может «услышать» голоса участников диалога, проследить их общение, соотнести с комментариями и выводами исследователя. При необходимости можно легко найти по сделанным ссылкам указанные источники и прочесть их в полном объеме. Это же касается и привлеченных воспоминаний современников Чехова, а также использованных художественных текстов.
Исходные позиции
Оговорим те позиции, которых мы намерены придерживаться.
Первое. Писатель предстает как личность прежде всего в творчестве. Оно – зеркало его духовной жизни, мировосприятия, нравственных ориентиров. Оно – сфера его исканий, противоречий и внутреннего развития. Эпистолярный жанр – дополнительное, сопутствующее выражение себя. Но этот жанр обладает определенными преимуществами, которые позволяют высказывать свою точку зрения, обосновывать ее, соотносить с позициями других. В письмах писатель откровенен в оценках. При всей импульсивности и спонтанности они выявляют те грани автора, которые растворены и сокрыты в художественном творчестве. Тем более что Чехов любил письменное общение и владел его искусством.
Литературоведы отмечают, что письма Чехова – это показательные образцы эпистолярной прозы. Один из ранних исследователей А. Измайлов констатировал их богатство: «Являя исключение среди русских людей, Чехов прямо-таки любил переписку», «высказывается свободно, ясно, весело и откровенно, с шутками, с шалостями, с легкой иногда нескромностью в стиле пушкинской, сыпал блесками ума, наблюдательности, остроумия, которых потом, кажется, никогда не повторял в своих рассказах»[3] .
В пору зрелости Чехов стал более осмотрителен и сдержан. Английский ученый Д. Рейфилд отмечает, что «в письмах Чехов выражался крайне осторожно, порой стараясь быть неуловимым для современника. С 1890-х годов, именно тогда, когда адресаты начали хранить его письма, Чехов стал особенно осторожным»[4]. Заметим, что эта осторожность была избирательной. Если дело касалось литературной сферы, Чехов мог быть открыт и определенен в своих оценках. Если же речь шла о личных отношениях, и тем более общении с дамами, он становился сдержан. Д. Рейфилд констатирует следующее: «В письмах к женщинам, от самых ранних до писем к О. Книппер, интересно то, что в них не написано. И в этом отношении его переписка поучительна: Чехов обращается с поклонницами точно так же, как с читателями, он заставляет их прочитать всю неприятную подоплеку как будто между строк»[5].
Второе. Чехов неоднократно сетовал в письмах, что в нем мало страсти, не хватает огня, что надо подсыпать пороха и т. д. Но М. Пришвин точно заметил: «Творчество – это страсть, умирающая в форме»6. И сами произведения Чехова – это неугасающая страсть художника, сконцентрированная на достижении совершенства. Притом страсть многомерная, охватывающая широкий спектр отношений и связей, переходящая из одного ракурса в другой, из одного тематического ряда в следующий.
Эта страсть творчества объемна и многолика. Она поглощает всего писателя, его волю, энергию, ресурсы. Она не оставляет свободными его душу и тело. Поэтому всё, что остается за пределами этой страсти и достается бытовым отношениям, – это отдых, разрядка, игра, домашний театр. И как бы серьезно ни относились окружающие к бытовой стороне жизни писателя – она лишь пауза между тем, что уже претворено в слове, и тем, что еще предстоит воплотить. И здесь автор являет свою подлинность и свое назначение. Здесь его истинная увлеченность и смысл существования. И только здесь он обретает высшее наслаждение, которое способен получить от жизни – радость творчества.
Третье. Понятны опасения исследователей относительно некорректности, а подчас и спекулятивности истолкования сведений о жизни Чехова. И. Гитович справедливо ратует за то, чтобы любой факт жизни писателя был поставлен в психологический и языковой контекст времени, прочитан и осмыслен с учетом личности автора, системы понятий его эпохи. А если это игнорируется, то происходит вульгаризация факта. В качестве примера приводится ситуация, когда на первое место выдвигается гиперсексуальность писателя: «Я имею в виду и претендующую сегодня на роль самой полной, самой документированной биографии Чехова книгу Д. Рейфилда «Чехов. Биография» (М., 2005), и вышедший ранее нее стотысячным тиражом отечественный наш роман В. Рынкевича «Ранние сумерки» (М., 1998) с его лейтмотивом “Он желал сейчас же увести ее в номера на Малую Дмитровку и сделать это”, и откровенно графоманские сочинения в прозе и драматургии Ю. Бычкова, эпиграфом к биографической концепции которого может служить фраза из одного его сочинения: “Приезжала очередная дама, и начинались страсти”».
«Любой факт рождается и существует в определенном контексте», – считает исследователь. Интерпретация факта зависит от времени, культуры и возраста человека, от множества сопутствующих обстоятельств. «И документ, фиксирующий события жизни человека, как это ни прискорбно, никогда не равен факту. Факт, таким образом, есть только то, что в нем удается увидеть»,– отмечает И. Гитович.
При обращении к эпистолярию Чехова важно проникнуться атмосферой его общения, почувствовать культуру обращения писателя с теми, кто находился с ним в доверительных отношениях. Здесь важно учесть контекст переписки: литературную работу, состояние писателя, профессиональные контакты.9 Знание этого позволит более полно и точно «прочитать» письма, оценить их весомость в творческой жизни Чехова.
Порывы юности
О первой влюбленности Антона Чехова в 14 лет вспоминает его младший брат Михаил. Это было в 1874 году, когда большая семья переехала в новый дом, построенный на последние деньги. Он был скромен по размерам: «Вся семья теснилась в четырех комнатках, в подвальном этаже поместили овдовевшую тетю Феодосию Яковлевну с сыном Алешей, а флигелек, для увеличения ресурсов, сдали вдове Савич, у которой были дочь-гимназистка Ираида и сын Анатолий. Этого Анатолия репетировал мой брат Антон Павлович. Кажется, Ираида была первой любовью будущего писателя. Но любовь эта проходила как-то странно: они вечно ссорились, говорили друг другу колкости, и можно было подумать со стороны, что четырнадцатилетний Антоша был плохо воспитан. Так, например, когда в одно из воскресений Ираида выходила из своего флигелька в церковь, нарядная, как бабочка, и проходила мимо Антона, то он схватил валявшийся на земле мешок из-под древесного угля и ударил им по ее соломенной шляпке. Пыль пошла как черное облако. Как-то, размечтавшись о чем-то, эта самая Ираида написала в саду на заборе какие-то трогательные стишки. Антон ей тут же ответил мелом следующим четверостишием:
О, поэт заборный в юбке,
Оботри себе ты губки.
Чем стихи тебе писать,
Лучше в куколки играть».
Провокационное поведение Антона явно свидетельствовало о неравнодушии к девушке и желании обратить на себя внимание. Его прямолинейные поступки были первыми проявлениями сердечного влечения. Позднее сестра писателя Мария Павловна отметит, что в молодости Антон был влюбчив.
Когда в 1876 году вся семья срочно покинула дом в Таганроге, заложенный за долги, и уехала в Москву к двум старшим братьям, Антон остался охранять имущество и завершать учебу. Ему нужно было кончать курс. Он тогда перешел в седьмой класс гимназии. В Москву он уехал только в июне 1877 года. Период с 1876 по 1879 г. был очень значим в развитии Антона. «За эти три года он мужал, формировал свой характер и из мальчика превращался в юношу», – отмечал М. П. Чехов.
Младший брат вспоминает несколько эпизодов, свидетельствующих о взрослении Антона и проявлении влечений к девушкам: «Сколько знаю, будучи учеником седьмого и восьмого классов, он очень любил ухаживать за гимназистками, и когда я был тоже учеником восьмого класса, он рассказывал мне, что его романы были всегда жизнерадостны. Часто, уже будучи студентом, он дергал меня, тогда гимназиста, за фалду и, указывая на какую-нибудь девушку, случайно проходившую мимо, говорил:
– Беги, беги скорее за ней! Ведь эта находка для ученика седьмого класса!».
Естественное поведение юноши могло выразиться и в неожиданных, спонтанных действиях, которые потом становились материалом для размышлений и творческого воплощения. Михаил Павлович пишет в воспоминаниях: «Впоследствии, уже после смерти брата Антона, А. С. Суворин рассказывал мне, со слов самого писателя, следующий эпизод из его жизни: где-то в степи, в чьем-то имении, будучи еще гимназистом, Антон Павлович стоял у одинокого колодца и глядел на свое отражение в воде. Пришла девочка лет пятнадцати за водой. Она так пленила собой будущего писателя, что он тут же стал обнимать ее и целовать. Затем оба они еще долго простояли у колодца и смотрели молча в воду. Ему не хотелось уходить, а она совсем позабыла о своей воде. Об этом Антон Чехов, уже будучи большим писателем, рассказывал А. С. Суворину, когда они оба разговорились на тему параллельности токов и о любви с первого взгляда»13.
В эскизе биографии, очерченной в письме знакомому журналисту, Чехов заметил: «Тайны любви постиг я, будучи 13 лет. С товарищами, как врачами, так равно и литераторами, пребываю в отличнейших отношениях. Холост. Желал бы получать пенсию» (В. А. Тихонову 22 февраля 1892 г. П. IV, 360). Эта полушутливая информация констатирует то, что Чехов считал важным в свои 32 года. О какой любви идет речь? С кем она была связана и что подразумевается под сочетанием «тайны любви»? Имеется ли в виду власть сердечного влечения или физическая близость? Скорее всего, речь идет о пронзительном чувстве влечения, о котором сообщал в воспоминаниях М. П. Чехов.
Интересу к девушкам способствовало и окружение младшей сестры – Маши. Во время учебы в Москве она подружилась с курсистками, завела подруг, и они часто собирались в их доме. М. П. Чехов пишет: «Все эти милые девушки оказались, как на подбор, интересными и развитыми. Некоторые из них остались нашими знакомыми до настоящего времени. За одной из них, Юношевой кажется, ухаживал наш Антон Павлович, провожал ее домой, протежировал ей в литературных начинаниях и даже сочинил ей стихотворение:
Как дым мечтательной сигары,
Носилась ты в моих мечтах,
Неся с собой судьбы удары,
С улыбкой пламенной в устах…
И так далее.
С другой – астрономкой О. К. – он не прерывал отношений до самой своей смерти, познакомил ее с А. С. Сувориным, и оба они приняли участие в ее судьбе. Между прочим, он вывел ее во внешних чертах в лице Рассудиной в повести «Три года».
В 26 лет началось восхождение Чехова-писателя, совпавшее с ощущением своей молодости и свободы. М. П. Чехов вспоминает об этой поре с удовольствием: «Я был тогда студентом. Жизнь била во мне ключом. Из сестры Маши сформировалась очаровательная, чуткая, образованная девушка. Антону шел только 26-й год – и наша квартира наполнилась молодежью. Интересные барышни – Лика Мизинова, Даша Мусина-Пушкина, Вера Эберле и другие, молодые музыканты и люди, причастные к искусству и литературе, постоянно пели и играли, а брат Антон вдохновлялся этими звуками и людьми и писал у себя внизу, где находился его отдельный кабинет. Попишет – и поднимется наверх, чтобы поострить или подурачиться со всеми. А днем, когда все занимались делом и у нас не было никого, брат Антон обращался ко мне:
– Миша, сыграй что-нибудь, а то плохо пишется…
И я отжаривал для него на пианино по целым получасам попурри из разных опереток с таким ожесточением, на какое может быть способен только студент-второкурсник сангвинистического темперамента.
По вечерам же у нас собиралась молодежь каждый день».
Михаил и Мария Чеховы рассказали в воспоминаниях эпизод о том, как неожиданно к Антону приехал известный писатель Д. Григорович – статный, элегантный старик и, заинтригованный кутерьмой наверху, познакомился с молодежью, а затем принял участие в их проказах до глубокой ночи. Более того, он стал ухаживать за барышнями и даже проводил пленившую его Долли Мусину-Пушкину до самой ее квартиры16.
Мария Павловна отмечает в воспоминаниях о визите Д. В. Григоровича: «Он долго не забывал проведенного у нас вечера и потом в Петербурге рассказывал своим знакомым, что у Чехова он нашел “вакханалию”!».
Закрытость Чехова в личной жизни не отменяла тех радостей, которые сопровождали учебу в университете, а тем более летние каникулы. И здесь молодой беллетрист стремился не отстать от своих сокурсников. Анри Труайя так представляет его любовные приключения: «Чехов, по своему обыкновению, хранил в тайне свои сердечные переживания или отделывался шутками. В его окружении поговаривали, что у него связь с танцовщицей, а кроме того, роман с французской актрисой из театра Лентовского. Сам он признавался, что с удовольствием бывает в «Salon», известном московском кафешантане. Там он встречался с гуляками офицерами и девицами легкого поведения, с которыми пил и веселился. А потом писал Лейкину, что всю ночь, до заутрени, гулял и играл в карты с девицами. От скуки пил водку, которую вообще-то пьет лишь изредка и только когда скучает, и от этого у него в голове туман.
По всей видимости, если и ухаживал Антон за женщинами, то предавался этому занятию без увлечения. Женщины просто вызывали у него любопытство и забавляли его».
Чехов был трезв и осмотрителен. Он не хотел жертвовать свободой без крайней необходимости. Единственным основанием для этого он считал любовь. Но ее не было. Или он был не уверен, что она пришла. Независимость была для писателя важнее любовных увлечений. Поэтому он предпочитал те отношения, которые не создавали проблемы и не становились обременительными. Этим объясняется его готовность посещать увеселительные заведения, злачные дома. Как литератор, он не находил в этом ничего зазорного: сочинитель должен знать все.
Чудо любви
Тема любви интересовала Чехова уже в первый период творчества. Любовные коллизии использовались неоднократно и в разных ракурсах. Иногда в шуточных и комических, в форме розыгрыша («На даче», «Серьезный шаг», «Талант», «Первый любовник» и др.). Иногда в психологическом анализе природы женщин и их противоречий («Загадочная натура», «Несчастье», «Светлая личность», «Длинный язык», «В рождественскую ночь» и др.). За небольшими сценками из жизни открывается власть любви, ее причуды и трансформация.
В рассказе «Шуточка» парень и девушка спускаются на санках с высокой горы. Кавалер произносит на ветру четыре слова: «Я люблю Вас, Надя», а затем делает вид, что он не причем. Эти слова преображают девушку и становятся загадкой: «Кто произнес те слова? Он, или мне только послышалось?» Молодой человек проводит несколько раз этот эксперимент позднее и наблюдает, как преображается девушка. Рассказ заканчивается лирическим признанием: «Это было уже давно. Теперь Наденька уже замужем; ее выдали, или она сама вышла – это все равно, за секретаря дворянской опеки, и теперь у нее уже трое детей. Но то, как мы вместе когда-то ходили на каток и как ветер доносил до нее слова “Я вас люблю, Наденька”, не забыто; для нее теперь это самое счастливое, самое трогательное и прекрасное воспоминание в жизни…».
Можно посетовать на то, как бедна и неинтересна ее жизнь, если четыре слова признания оказываются самым светлым воспоминанием женщины. Можно возмутиться жестокосердием персонажа, ставящего бездушный эксперимент над доверчивой девушкой. Но здесь выражено и другое: потребность человека в любви, жажда этого чувства, готовность принять его как бальзам, вино, морфий. Жить без любви женщина не может.
В рассказе «Любовь» с легкой иронией, но исповедально переданы переживания молодого человека, влюбленного в 19-летнюю девушку. Изображены два этапа их отношений. Первый – восторженное состояние юноши, который назначает свидание возлюбленной, становится женихом и свидетелем бытовой подготовки приданого. Молодого человека не смущает безграмотность девушки: в записке из трех строчек отсутствуют четыре запятые. Его не настораживает мещанская расчетливость невесты. Влюбленность перекрывает все остальное. Второй этап – молодой человек уже в статусе мужа. Он видит неразвитость жены, примитивность ее интересов, задумывается над тем, чем обернулась его страсть. Но он закрывает глаза на ее мещанскую суть, потому что все еще любит.
Этот маленький рассказ Чехов даже не счел достойным включить в собрание сочинений. Но в нем содержится зерно известного признания о хрупкости любви и переходе ее в противоположное чувство. Этот процесс будет обстоятельно и точно раскрыт позднее в рассказе «Учитель словесности», отражен в других произведениях. Здесь же – только эскиз метаморфозы, которую таит в себе любовь и которая делает человека слепым и безрассудным. Чехов показывает, что любовь покрывает и оправдывает многое в отношениях людей. Но только до тех пор, пока она не прошла. А дальше – неизбежно разочарование и крах отношений. И тогда действительно «от любви до ненависти – один шаг».
Тема первой любви дорога для каждого писателя. Эти переживания остаются сокровенными до конца жизни. Чехов как-то заметил: «Любовь юная, прелестная, поэтическая, уносящая в мир грез, – на земле только она одна может дать счастье!». Это романтическое увлечение и растворение в чувстве чаще всего связано со временем юности. И понятно возвращение памяти к прошлому в более зрелый период, когда наступает разочарование, утрачиваются иллюзии и становится ясно, что повторить то, что озарило тебя когда-то, уже невозможно.
Первое увлечение Чехова зафиксировано в его признании и отражено в рассказе «Дом с мезонином»: «Теперь пишу маленький рассказ “Моя невеста”. У меня когда-то была невеста… Мою невесту звали так: “Мисюсь”. Я ее очень любил. Об этом и пишу». (Е. М. Шавровой-Юст 26 ноября 1895 г. П. VI, 103). В ответ молодая писательница прокомментировала это сообщение: «Меня очень интересует Ваша невеста “Мисюсь”. Одно имя – прелесть! Кроме того, меня радует уже одна возможность того факта, что cher maitre любил когда-то и что, значит, это земное чувство ему доступно и понятно. Не делайте удивленного лица, но, право, мне почему-то кажется, что Вы слишком тонко анализируете все и вся для того, чтобы полюбить, т. е. быть ослепленным хотя на время» (См.: П. VI, 446). Позднее Чехов назвал рассказ «Дом с мезонином».
Заметим, как верно начинающая беллетристка определяет главное: Чехов исчерпывает себя в творчестве и на реальные отношения ему не хватает ни сил, ни времени. Он отдает себя литературе без остатка. Насколько подлинная история соответствует художественному произведению – судить сложно. Вероятно, автор поэтически преобразил реальные события. Рассказ создан в 36 лет, когда Чехов мог зрело оценить то, что стало его сокровенным воспоминанием о молодости. Первоначально планировалась небольшая повесть, но в итоге получился рассказ, проникнутый ностальгией и благодарностью за пережитые чувства.
В «Доме с мезонином» через исповедь художника раскрыта прелесть молодой девушки Жени, ее отношение к живописцу, пребывающему в постоянной праздности у знакомого помещика. Случайная встреча с сестрами из соседней усадьбы стала переломным событием в его жизни. Молоденькая Мисюсь (17–18 лет) очаровала его хрупкостью, непосредственностью поведения, восхищением перед искусством пейзажиста. На ее фоне старшая сестра-учительница, тонкая, бледная, очень красивая девушка, выглядит зрелой феминисткой. Она целиком посвятила себя служению людям и не представляет себе иной участи. Нетерпимость Лиды к инакомыслию, категоричность суждений вызывают протест художника. Отношения между ними испортились с самого начала. И, напротив, сдержанность Жени, ее вдумчивое отношение ко всему привлекали. «Я любил Женю. Должно быть, я любил ее за то, что она встречала и провожала меня, за то, что смотрела на меня нежно и с восхищением. Как трогательно прекрасны были ее бледное лицо, тонкая шея, тонкие руки, ее слабость, праздность, ее книги. А ум? Я подозревал у нее недюжинный ум, меня восхищала широта ее воззрений, быть может, потому, что она мыслила иначе, чем строгая, красивая Лида, которая не любила меня» (С. IX, 188).
И вот итог осознания героем того, что́ произошло между ними, почему́ он вызвал ответное чувство: «Я нравился Жене как художник, я победил ее сердце своим талантом, и мне страстно хотелось писать только для нее, и я мечтал о ней, как о своей маленькой королеве, которая вместе со мною будет владеть этими деревьями, полями, туманом, зарею, этою природой, чудесной, очаровательной, но среди которой я до сих пор чувствовал себя безнадежно одиноким и ненужным» (С. IX, 189). Последнее признание особенно важно. Любовь как преодоление одиночества и своей ненужности, как обретение смысла жизни становится спасательной для мужчины.
Отношение Чехова к своему герою двойственно. С одной стороны, художник выражает значимые для автора представления: право на независимость суждений, защиту внутренней свободы, поиски общих причин, а не следствий. С другой – праздность, равнодушие к практической помощи крестьянам, вымороченность рассуждений способны оттолкнуть от него. Представления молодого человека не приемлемы для матери девушки и старшей дочери. В итоге Мисюсь отправляют к тете в другую губернию. Но вот что странно. Художник не едет за Женей, чтобы объясниться в любви и тем более жениться на ней. Почему? Не захотел разрушить семейный союз матери и дочерей? Или потому, что осознавал: первая любовь девушки еще далека от зрелого решения выходить замуж? Как бы ни было, но художник смиренно принимает ход событий и не делает ни одного шага навстречу своему счастью. Его рассуждения оказываются безвольным резонерством.
Возможно, Чехов пошел на это, чтобы не ослабить художественный эффект рассказа, не погасить остроту переживаний героя счастливым концом. Но пассивность влюбленного обесценивает исповедь, обнажает его созерцательность и беспомощность. Хотел ли писатель косвенно отметить это или упрек возник объективно, независимо от намерения автора – сказать трудно. Но несомненно одно: пронзительная исповедь художника уживается с пассивностью поведения. Более того, рассказ заканчивается признанием о неумолимости времени и угасании памяти об этом увлечении: «Я уже начинаю забывать про дом с мезонином, и лишь изредка, когда пишу или читаю, вдруг ни с того ни с сего припомнится мне то зеленый огонь в окне, то звук моих шагов, раздававшихся в поле ночью, когда я, влюбленный, возвращался домой и потирал руки от холода» (С. VI, 191). Герой вспоминает об этом все реже, когда его томит одиночество и грусть.
Была ли любовь Чехова такой, какой он изобразил ее в рассказе? Или писатель опоэтизировал реальную историю как память о несбывшемся и жажде романтических отношений? Сказать определенно невозможно. Этот финал напоминает грустное завершение рассказа И. Тургенева «Ася». В решающий момент герой выражает сомнение. Во время свидания с влюбленной в него 17-летней девушкой он отталкивает ее и даже упрекает, а затем терзается своим малодушием. Счастье любви потеряно навсегда.
В финале рассказа Тургенев отмечает самонадеянность молодости, упование на то, что все еще может повториться. Но простодушная надежда не осуществляется. Жизнь коротка. «Осужденный на одиночество бессемейного бобыля, доживаю я скучные годы, но я храню, как святыню, ее записочки и высохший цветок гераниума, тот самый цветок, который она некогда бросила мне из окна. Он до сих пор издает слабый запах, а рука, мне давшая его, та рука, которую мне только раз пришлось прижать к губам моим, быть может, давно уже тлеет в могиле… А я сам – что сталось со мною? Что осталось от меня, от тех блаженных и тревожных дней, от тех крылатых надежд и стремлений? Так легкое испарение ничтожной травки переживает все радости и все горести человека – переживает самого человека».
Характерно, что поэтическая история в рассказе Чехова «Дом с мезонином» дана на фоне другого малопривлекательного «романа». Молодой помещик, в огромном доме которого гостит художник, не проявляет интереса к двум сестрам. На вопрос: «Отчего, например, вы до сих пор не влюбились в Лиду или Женю?» – он отвечает, что любит другую женщину. Имелась в виду подруга, жившая с ним вместе во флигеле. Описание ее близко к сатирическому: «Я каждый день видел, как эта дама, очень полная, пухлая, важная, похожая на откормленную гусыню, гуляла по саду, в русском костюме с бусами, всегда под зонтиком, и прислуга то и дело звала ее то кушать, то чай пить. Года два-три назад она заняла один из флигелей под дачу, да так и осталась жить у Белокурова, по-видимому, навсегда. Она была старше его лет на десять и управляла им строго, так что, отлучаясь из дому, он должен был спрашивать у нее позволения. Она часто рыдала мужским голосом, и тогда я посылал сказать ей, что если она не перестанет, то я съеду с квартиры; и она переставала» (С. IX, 182).
Молодой помещик по сути стал заложником возрастной дамы, и его безволие привело к полной утрате самостоятельности. В конце рассказа мы узнаем, что имение свое он продал (видимо, по требованию подруги, чтобы оградить его от сестер) и купил другое, поменьше, на имя Любови Ивановны.
Образ Мисюсь стал знаком очарования молодости и первой любви. Он явился отправным пунктом для последующих сердечных историй и их судеб в творчестве. Но уже в более реалистическом контексте.
Рассказ написан Чеховым в 36 лет. Что побудило писателя сделать это в зрелом возрасте, когда он был уже знаменит и признан? Опыт прошлых лет? Потребность оглянуться назад и понять, что же осталось в памяти от юности? Или признание того, что ничего лучше первой любви в его жизни так и не произошло? А может быть, ностальгия по несбывшемуся? Как бы то ни было, но этот рассказ полон преклонения автора перед чудом любви и благодарности за то, что случилось с ним в молодости.
В изображении любви у Чехова был пример замечательного предшественника – И. Тургенева. Его повести «Фауст», «Ася», «Первая любовь», «Вешние воды» открывали красоту и трагичность этого чувства. В «Фаусте» (1856) жажда любви сталкивается с требованием долга и приводит женщину к гибели. В повести «Ася» (1858) любовь окрыляет героиню, но избранник не смог достойно ответить на ее чувство. Сомнения мужчины разрушили возможность счастья. Повесть «Первая любовь» (1860) проникнута печалью, потому что разрыв мечты и действительности оказался губительным. «Вешние воды» (1872) – это гимн красоте первого чувства и боль за его трагический исход. В последние годы жизни И. Тургенев написал еще два произведения о значении любви в жизни человека. В повестях «Песнь торжествующей любви» (1881) и «Клара Милич» (1883) любовь оказывается сильнее смерти, но трагический ракурс сохраняется и здесь.
Поэтическая энциклопедия любви, созданная И. Тургеневым, послужила опорой для чеховского цикла («Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви») и вызвала сокровенный рассказ о первой любви («Дом с мезонином»). Главное, что Чехов воспринял от Тургенева – преклонение пред таинством любви, открытие поэзии и неповторимости молодости. Но одновременно и драматизм этого чувства. Идеальный порыв сталкивался с реальностью и не выдерживал испытания.
И. Тургенев, А. Чехов, И. Бунин рассматривали любовь как высшую ценность жизни, как потребность преодолеть одиночество человека. Применительно к писателю это стремление понятно, но невыполнимо. Одиночество – неизбежный удел творческого человека. Это самопожертвование ради дара свыше. И нарушение этого условия ведет к ослаблению и утере таланта. Писатель обречен быть одиноким. Ему не дано право быть счастливым. «Счастья нет, и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом», – говорится в рассказе Чехова «Крыжовник».
Намерение жениться
Чехов несколько раз отмечал в письмах, что «прозевал» свою молодость, а наверстать упущенное невозможно. В действительности же молодой литератор не потерял самое беспечное время жизни, а сознательно пожертвовал им ради благополучия семьи. В 19 лет он, а не старшие братья, взял на себя ответственность за большую семью (отец, мать, шестеро детей), которая оказалась на грани развала. Он помог вытащить ее из нищеты. Антон Чехов стал беллетристом. Короткими юмористическими рассказами зарабатывал деньги и поддерживал близких материально. Эта литературная поденщина стала его бременем и школой развития. Природный дар сочинителя быстро развивался и приносил результаты. Читатели заметили жизненную достоверность, точность изображения и выразительность его миниатюр.
Ответственность начинающего беллетриста за судьбу семьи вызывает глубокое уважение. Но ничего не проходит бесследно. Перегрузки, которые выносил Антон Чехов (моральные, физические, нервные), сказались на его здоровье. Ему приходилось работать в журналах и одновременно учиться на медицинском факультете университета, проходить практику в клиниках. Поэтому сердечные увлечения сдвинулись по времени. Молодой беллетрист и начинающий врач становился зрелым человеком, неплохо разбирался в людях и мог трезво оценить окружающее и себя самого. Но разум не властен над чувством. И любовные увлечения развивались по своим непредсказуемым законам.
Первое серьезное увлечение Чехова, которое вызвало намерение жениться, произошло в 26 лет. Оно свидетельствует о непосредственности его побуждений и горячности чувств. Это был период творческого взлета молодого беллетриста. В 1884 г. он закончил учебу в университете на медицинском факультете и стал доктором. Его сестра завершала учебу на Высших женских курсах профессора В. И. Герье и затем получила диплом учительницы среднеучебных заведений. Позади оставался трудный период выживания. Литературная деятельность Чехова была замечена авторитетным писателем Д. Григоровичем, который оценил ее как «переворот в литературе». На сочинителя обратили внимание редакторы Петербурга и Москвы. «1886 год я считаю переломным годом в биографии Антона Павловича. С этого года стала быстро расти его известность как писателя. Это сказалось на жизни нашей семьи, наполненной новым содержанием», – отмечает Мария Павловна в воспоминаниях.
Успехи молодого беллетриста, открывающаяся свобода обостряли чувства и интерес к окружающему. Этому способствовала и удобная квартира, которую семья сняла осенью 1886 г. (двухэтажный дом врача Я. Корнеева в центре Москвы). В нем у Чехова на первом этаже был собственный кабинет, а наверху в гостиной часто собирались подруги сестры. Они с интересом заглядывались на Чехова. К Маше приходила музицирующая молодежь, и это окружение нравилось брату. Среди них он чувствовал себя моложе и раскованнее.
В этом доме семья прожила почти 4 года. Здесь были созданы крупные произведения Чехова: «Степь», «Счастье», пьеса «Иванов» и др. Мария Павловна отмечала в воспоминаниях, что ее подруги была неравнодушны к Антону и использовали разные предлоги, чтобы чаще бывать в их доме. Иногда эти встречи заканчивались танцами, музыкой, играми, тем, что сопутствует молодости. Сестра констатировала: « <…> их привлекала непринужденная веселая атмосфера, которая всегда царила в нашем доме. Конечно, большой притягательной силой для них был Антон Павлович. Он в то время был уже известен как писатель. Его личные качества – обаяние, общительность, остроумие, живой юмор – пленяли моих подруг. Многие из них, например Юношева, Кундасова, Эфрос и другие, продолжали быть с ним в дружеских отношениях долгие годы»24. В письме к Л. И. Альтшуллеру от 27 мая 1954 г. М. П. Чехова вспоминала об Е. Эфрос как об «очень интересной девушке-еврейке, которая увлекалась Антоном Павловичем, писала ему письма, возможно, объяснялась ему» (См.: П. I, 408).
Чехов познакомился с Евдокией Эфрос в январе 1886 г. Умная, своенравная девушка из богатой семьи, прочно привязанная к родовым корням, стала искушением и испытанием для него. Увлеченность и сшибка характеров оказались неизбежны. Чехов настолько был покорен Е. Эфрос, что решил жениться и сделал предложение. Правда, втайне от всех, и прежде всего от своей семьи. В письме же знакомому сотруднику журнала «Осколки» сообщил, как бурно и щедро он провел святки. И, в частности, заметил: «…святки стоили мне около трехсот… Ну не шальной ли? Не-ет, беда быть семейным! Впрочем, вчера, провожая домой одну барышню, сделал ей предложение… Хочу из огня да в полымя… Благословите жениться» (В. В. Билибину 18 января 1886 г. П. I, 183).
Прошло две недели, и он повторил свое предложение. Но здесь обнаружилось серьезное препятствие. Дуня Эфрос была еврейкой. В случае согласия ей предстояло принять православие. К этому она не была готова. В письме товарищу Чехов делился впечатлениями о сложностях своего романа: «Теперь о невесте и Гименее… С Вашего позволения откладываю эти две штуки до следующего раза, когда буду свободен от вдохновения, сообщенного мне беседой с Пальминым. Боюсь сказать лишнее, т. е. чепуху <…> женитьба моя, вероятно, − увы и ах! Цензура не пропускает… Моя она – еврейка. Хватит мужества у богатой жидовочки принять православие с его последствиями – ладно, не хватит – и не нужно…» (В. В. Билибину 1 февраля 1886 г. П. I, 190).
Бравада огорченного жениха понятна. В то же время наблюдательность и опыт беллетриста позволяли Чехову трезво видеть ситуацию и как бы со стороны оценивать происходящее. Он прошел суровую школу выживания и не мог позволить себе безрассудные поступки. Чехов признается в конфликтности их отношений и несдержанности подруги: «И к тому же мы уже поссорились… Завтра помиримся, но через неделю опять поссоримся… С досады, что ей мешает религия, она ломает у меня на столе карандаши и фотографии – это характерно… Злючка страшная…» (Там же. С. 190). И вот прогноз их возможной перспективы: «Что я с ней разведусь через 1–2 года после свадьбы, это несомненно…» (Там же. С. 190).
А в конце февраля Чехов уже констатировал разрыв. Но чувство юмора не терял: «Я ещё не женат. С невестой разошелся окончательно. То есть она со мной разошлась. Но я револьвера ещё не купил и дневника не пишу. Все на свете превратно, коловратно, приблизительно и относительно» (В. В. Билибину 28 февраля 1986 г. П. I, 205).
Впрочем, этот курьез продолжал беспокоить Чехова, и он делился новыми впечатлениями: «С невестой разошелся до nec plus ultra[*]. Вчера виделся с ней, поговорил о чёртиках (чёртики из шерсти у нас в Москве модная мебель), пожаловался ей на безденежье, а она рассказала, что её брат-жидок нарисовал трехрублевку так идеально, что иллюзия получилась полная: горничная подняла и положила в карман. Вот и всё. Больше я Вам не буду о ней писать» (В. В. Билибину 11 марта 1868 г. П. I, 212–213).
Ситуацию с женитьбой Чехов обыгрывает через 8 месяцев в письме Н. Лейкину – редактору журнала «Осколки», с которым сотрудничал с 1883 г.: «Собираюсь жениться и завел себе жениховскую бумагу. Литера несколько дубовата, но это не беда» (6 ноября 1886 г. П. I, 273). Письмо было написано на бумаге с литерой «Ч».
В этот период Чехов оказался на слуху у критиков, которые упрекали его в растрате таланта на пустяки, в отсутствии четкой позиции и т. д. Сам писатель говорил: «В конце 86-го года я чувствовал себя костью, к<ото>рую бросали собакам…» (М. В. Киселевой 14 января 1887 г. П. II, 13). К этому времени уже были изданы сборники: «Сказки Мельпомены» (1884) и «Пестрые рассказы» (1886).
При всей интенсивности творческой работы Чехов продолжал передавать приветы бывшей невесте, называл ее Дунечкой, шутил над её внешностью: «Хотя у Эфрос и длинный нос, тем не менее остаюсь с почтением <…> Я купил Эфрос шоколаду» (М. П. Чеховой 6 мая 1886 г. П. I, 241).
Какое-то время шутливая переписка продолжалась. На отдыхе в Железноводске летом 1886 г. Е. Эфрос обратила внимание на московскую купеческую дочку и сообщила о ней Чехову в язвительном тоне: «Я с Вами совершенно согласна, что у Вас веселее, чем здесь. У Вас есть Машенька или Яденька, над которой проделываются разные опыты и глупость которой заставляет всех смеяться над нею. Вы ставите различные феерии для потехи, здесь ничего подобного нет <…> Есть здесь одна московская купеческая дочка, недурненькая, довольно полненькая (Ваш вкус) и довольно глупенькая (тоже достоинство). Жаждет вырваться из-под опеки маменьки <…> » (См.: П. I, 522).
В ответ на любопытство знакомых Чехов отвечал лаконично, но определенно: « <…> женился ли я? Отвечаю: нет, чем и горжусь. Я выше женитьбы!» (М. В. Киселевой 21 сентября 1886 г. П. I, 262). Отношения с бывшей невестой угасали; Чехов сообщал об этом в шутливом тоне: «Денег нет <…> Мать и тетка умоляют меня жениться на купеческой дочке. Была сейчас Эфрос. Я озлил её, сказав, что еврейская молодежь гроша не стоит; обиделась и ушла <…> » (М. В. Киселевой 29 сентября 1886 г. П. I, 271).
17 января 1887 г. семья отмечала день рождения Антона Павловича. На нем, видимо, присутствовала и Е. Эфрос. В письме Чехов замечает: « <…> 17-го у нас вечер: “он” именинник!! Блистательный бал с жидовками, индейками и Яшеньками» (М. В. Киселевой 14 января 1887 г. П. II, 13). Через два месяца в письме сестре Чехов передает привет несостоявшейся невесте: «Почтение Носу с Эфросом и Яше<ньке>» (П. II, 37).
В период взаимного интереса Е. Эфрос подарила Чехову красный шнур, который он носил на шее. Знакомые дамы восприняли это как орден за заслуги беллетриста и при случае язвили по этому поводу. Чехов в ответ шутливо обыгрывал тему: «Про какой орден вы пишете, уважаемая Мария Владимировна? Я не понял… Если Вы намекаете на тот красный шнур, который я ношу на шее из уважения к вкусу и носу известной Вам израильтянки, то спешу Вас уверить, что заслуг с моей стороны не было никаких, а потому означенный шнур совсем нельзя назвать орденом. Скорее это петля – символ любви, семейного счастья» (М. В. Киселевой 21 марта 1887 г. П. II, 45). Чехов не поддержал ироничность писательницы и помещицы, в имении которой неоднократно гостил.
За внешней бравадой молодого человека таилось нечто большее – твердость характера, чувство достоинства, способность не идти на поводу у капризов или упрямства женщины. Сама работа литератора формировала волю и неизбежность отказа от некоторых человеческих радостей ради достижения творческого результата. Кроме того, Чехов сознавал, что его выбор ошибочен; он уже по инерции следил за тем, как завершается его увлечение.
Писатель предпочитал не прекращать отношений с теми, с кем был связан в творческой работе или в личной жизни. Его миролюбие и терпимость обеспечивали длительные отношения со многими людьми. Не порывал связи и с бывшей невестой, посылал ей приветы:
«Кланяйся Носу, Без носа, бестурнюрной, Яшеньке, Яденьке и протчим» (М. П. Чеховой 11 апреля 1887 г. П. II, 65).«Получил от Шехтеля письмо. Пишет, что влюблен в m-lle Эфрос. Стыдитесь, Е<вдокия> И<сааковна>» (Там же. С. 66).« <…> а сегодня в первый раз после нашего приезда была Эфрос с носом, в новой шляпке. Яшеньки еще не приходили. Бестурнюрная Зиночка бывает ежедневно. M-lle Syrout я ещё не видел, но образ ее не покидает меня ни на минуту (М. В. Киселевой 13 сентября 1887 г. П. II, 119).
Отношения с Е. Эфрос угасали. Мария Павловна поссорилась со своей подругой и стала дружить с другими. Связующая нить порвалась. В конце 1888 г. отношения прекратились. Предложение, сделанное Е. Эфрос, было скорее спонтанным порывом, нежели серьезным увлечением. Чехов даже скрыл свой поступок от родственников. Оно могло быть вызвано и некоторой эйфорией от успехов, сопутствующих молодому литератору.
В марте 1886 г. Чехов получил письмо от маститого писателя Д. Григоровича, который увидел в нем перспективный талант и вдохновил на литературный труд. Предвидение авторитетного мастера было тем более лестно, что 40 лет назад Д. Григорович прозорливо открыл гений Ф. Достоевского. Чехов был так обласкан и взбудоражен этим письмом, что оно изменило его отношение к литературной поденщине. В это время в печать выходила книга «Пестрые рассказы», состоялось знакомство с известным издателем А. Сувориным. Несмотря на тревожные признаки болезни, Чехов был полон оптимизма и планов: «Вся надежда на будущее. Мне еще только 26 лет. Может быть, успею что-нибудь сделать, хотя время бежит быстро», − признавался он в ответном письме Д. Григоровичу (28 марта 1886 г. П. I, 219).
Интерес к Чехову проявили и авторитетные издатели в Петербурге. В письме дяде Чехов откровенно делился радостью, которую доставила ему поездка в Петербург и то, как его приняли в издательском сообществе: «После Вашего отъезда, перед Рождеством, приехал в Москву один петербургский редактор и повез меня в Петербург. Ехал я на курьерском в I классе, что обошлось редактору не дешево. В Питере меня так приняли, что потом месяца два кружилась голова от хвалебного чада. Квартира у меня там была великолепная, отменный стол, даровые билеты во все театры. Я в жизнь свою никогда не жил так сладко, как в Питере. Расхвалив меня, угостив, как только было возможно, мне дали еще денег рублей 300 и отправили обратно в I классе… Оказалось, что в Петербурге меня знают гораздо больше, чем в Москве» (М. Е. Чехову 11 апреля 1886 г. П. I, 233). «Петербургским редактором» являлся Н. А. Лейкин, который симпатизировал Чехову и ранее принял его в качестве сотрудника в журнал «Осколки». Позднее Чехов стал сотрудничать и с А. Сувориным и его газетой «Новое время».
В это время Чехов формирует кодекс воспитанного человека, формально обращенный к двум братьям: Николаю и Александру. По сути же – это программа самовоспитания, которую литератор ставил перед собой и которой будет следовать до конца жизни. Но молодость – это пора увлечений, открытия женщин и любовных романов. И Чехов не был исключением. Намерение жениться не мешало ему замечать хорошеньких девушек в редакциях, где он бывал, ездить в развлекательные учреждения и чувствовать радость от своей свободы. Поэтому несостоявшийся брак не вызвал сильных эмоций и переживаний. Чехов почувствовал первый серьезный успех на литературном поприще и сконцентрировался на творческих планах.
Е. Эфрос позднее вышла замуж за московского адвоката Е. З. Коновицера, поддерживала отношения с М. П. Чеховой и считалась ее приятельницей. Чехов дружески общался с Е. Коновицером до последнего времени, привлекал его к благотворительным мероприятиям, приглашал в гости, обращался с бытовыми поручениями. В письмах передавал приветы Е. Эфрос и детям. Известно 19 писем Чехова к Е. Коновицеру и 13 писем к нему адвоката 1895–1899 и 1901–1903 гг.
Настороженность сочинителя
История отношений с Е. Эфрос охладила пыл молодого литератора и внесла коррективу в его намерение жениться в ближайшей перспективе. Чехов оценил преимущества холостяка и даже радовался тому, что сохранил свободу. Его настороженности способствовали следующие обстоятельства.
Прежде всего – негативные ассоциации с самой процедурой женитьбы. Чехову довелось участвовать в нескольких свадьбах в качестве шафера, и они произвели на него не лучшее впечатление. Ему претило то, что внешняя торжественность вскоре сменялась коллективной попойкой, раскрепощенностью гостей и опрощением их поведения. Он инстинктивно сторонился пошлости и бытовой бесцеремонности. Кроме того, проживание в прежней съемной квартире усугубило его впечатления. Хозяин дома сдавал этаж над помещением писателя под банкеты и поминки. Чехов жаловался на шум, крики, громкую музыку, на невозможность нормально работать. Свадебная процедура раздражала, потому что литератор становился ее жертвой: «Надо спать. Над моей головой идет пляс. Играет оркестр. Свадьба. В бельэтаже живет кухмистр, отдающий помещение под свадьбы и поминки. В обед поминки, ночью свадьба… Смерть и зачатие…
Кто-то, стуча ногами, как лошадь, пробежал сейчас как раз над моей головой <…> Оркестр гремит… Ну чего ради? Чему обрадовались сдуру?» (Н. А. Лейкину 10 января 1886 г. П. I, 186). Проходит еще месяц, но ситуация не меняется. И Чехов пишет с раздражением коллеге: «Надо мной сейчас играет свадебная музыка… Какие-то ослы женятся и стучат ногами, как лошади… Не дадут мне спать…
О моей женитьбе пока еще ничего неизвестно…» (В. В. Билибину 14 февраля 1886 г. П. I, 197).
Естественное влечение к женщине уживалось в молодом Чехове с трезвым знанием ее природы и слабостей: коварстве, ревности, двуличности. Этому способствовало и наблюдение за личной жизнью братьев Александра и Николая. В 25 лет, характеризуя слабоволие Николая, его пристрастие к выпивке, писатель признается: «Надо бы остепенить эту человечину, да не знаю как… Все способы уже испробовал, ни один способ не удался. Все дело не в выпивательстве, а в femme. Женщина! Половой инстинкт мешает работать больше, чем водка… Пойдет слабый человек к бабе, завалится в ее перину и лежит с ней, пока рези в пахах не начнутся… Николаева баба – это жирный кусок мяса, любящий выпить и закусить… Перед coitus всегда пьет и ест, и любовнику трудно удержаться, чтобы самому не выпить и не закусить пикулей (у них всегда пикули!).
Агафопода тоже крутит баба… Когда эти две бабы отстанут, черт их знает!» (Н. А. Лейкину 10 января 1885 г., П. I, 159).
Он знал не понаслышке, к чему ведут неразвитость, распущенность и пристрастие к вину. Другое дело, что его окружение составляли женщины иного ранга, и ему с ними было интересно и приятно общаться. Но и здесь он не строил иллюзий и мог дать зоркую оценку каждой из них. Молодой Чехов считал, что с женщиной нужно уметь обращаться решительно и твердо. В письме товарищу шутливо отмечал: «Вы грубы! Как раз наоборот… Весь Ваш недостаток – Ваша мягкость, ватность… (от слова ”вата“ – простите за сравнение) <…> Вы как фельетонист подобны любовнику, к<ото>рому женщина говорит: ”Ты нежно берешь…Грубее нужно!“ (A propos: женщина – та же курица – она любит, чтобы в оный момент ее били). Вы именно нежно берете…) (В. В. Билибину 11 марта 1886 г. П. I, 213).
За этой показной удалью чувствуется не только совет более опытного товарища, но и внутренняя жесткость 26-летнего Чехова, воспринимающего женщину как дополнение к мужчине. Возможно, писатель не избежал косвенного влияния модного в это время немецкого философа Ф. Ницше, который считал женщин людьми второго сорта и ставил их в зависимость от воли мужчины. Последствия этого отношения испытываются и осмысляются в ряде рассказов Чехова, вплоть до «Дамы с собачкой». Позднее, в 30 лет, настороженность Чехова в отношениях с женщинами вызывалась потребностью художника в независимости: «В женщинах я прежде всего люблю красоту, а в истории человечества культуру, выражающуюся в коврах, рессорных экипажах и остротах мысли», – признавался он А. Суворину (П. IV, 267). В момент раздражения и отчаяния от того, что так трудно дается рассказ и перспектива получить деньги за него представляется отдаленной, Чехов сообщал другу: «И ничего я теперь так не желаю, как выиграть 200 тысяч, потому что ничего так не люблю, как личную свободу» (А. С. Суворину 16 октября 1891 г. П. IV, 284).
Кроме того, женитьба изначально вызывала у Чехова шутливо-критическое отношение. Она воспринималась как потеря свободы и обыденности существования. И если в 23 года это была бравада молодости, то позднее она стала каноном, который обыгрывался в дружеском кругу. Писатель создавал шаблонное представление некоего опрощения: «Когда будете жениться на рябой бабе, которая будет Вас бить, и когда на Волге вместе с этой бабой и ее любовником станет одолевать Вас непогода, то Вам будет скучно. Но эта скука ничто в сравнении с тем унынием, в какое я впал, вернувшись из Вашего шумного Питера» (В. А. Тихонову 20 декабря 1888 г. П. III, 108).
Участь женатого человека неоднократно оказывалась предметом шуток. Чехов словно вытравлял в себе саму мысль о возможности стать мужем и отцом семейства: «Надеюсь, ради вдовы моей и детей Вы сжалитесь над бедным “Ивановым” и не забракуете его в Комитете. Я еще не женат, но пьесы пишу исключительно для вдовы, так как рано или поздно не миную общей участи и женюсь» (А. Н. Плещееву 30 декабря 1888 г. П. III, 108).
В то же время неизменной представлялась шутливая готовность жениться на богатой. «Надо бы нам вечерок провести и попить кларету. Я теперь могу пить этот кларет бесконечно. Водка мне противеет с каждым днем, пива я не пью, красного вина не люблю, остается одно только шампанское, которое, пока не женюсь на богатой ведьме, буду заменять кларетом или чем-нибудь вроде» (А. Н. Плещееву 15 января 1889 г. П. III, 138).
Женитьба на богатой купчихе – постоянная ролевая шутка в молодости. В 24 года Чехов признавался товарищу по гимназии и университету: «Дело в том, что хоть в петлю полезай… Рыскал вчера целый вечер и, акромя 5 руб. да пьянственного состояния ни <…> не добыл. Иду сейчас рыскать. Авось! Ты меня извини… но черт меня дернул не жениться еще до сих пор на богатой купчихе!» (Д. Т. Савельеву январь (?) 1884 г. П. I, 101). Писатель шутя предупреждал, что со временем купит все толстые журналы и оставит только один на 40 тысяч подписчиков. Но для этого нужна богатая невеста: «Хотя, впрочем, я еще ни разу не видел своей богатой невесты. И она меня не видела. Я ей напишу так: ”Полюби не меня, а идею“… и трону ее этим» (А. М. Евреиновой 10 марта 1889 г. П. III, 175).
В связи со слухами о том, что Чехов собирается жениться на миллионерше, он пояснял: «…я не болен, не уехал и не думаю жениться на миллионах; если же когда-нибудь женюсь, но не на деньгах – успокойте идеалиста Лемага» (И. Л. Леонтьеву 11 марта 1889 г. П. III, 176). Тем не менее слухи от литераторов переходили к студентам и распространялись по Москве и Петербургу. Чехова это злило и вызывало протест. Игровой мотив оборачивался укором в меркантильности.
Мотив женитьбы на богатой вдове обыгрывался Чеховым долгое время даже в телеграммах. В дневнике С. И. Смирновой-Сазоновой от 1896 г. есть следующая запись: «3 мая. Суворин на свою телеграмму о каком-то издании получает от Чехова ответ: “Согласен. Буду в конце мая. Женюсь на богатой красивой вдове. Беру 400 тысяч, два парохода и железоделательный завод”. Суворин ему телеграфирует: “Благодарим за согласие. Находим, что приданого мало. Просите еще бани и две лавки. Маслов женился, взяв 800 тысяч”»25.
Шуточный шаблон позволял Чехову демонстрировать свою свободу от семейных уз и одновременно выдавать себя за практичного холостяка, ищущего молодую вдову с богатым приданым.
В 23 года Чехов умел показать противоречивость характеров женщин, неоднозначность поведения. Он уже выходил за грань шаржа, анекдота, забавного случая, представал психологом, чувствующим несоответствие внешнего и внутреннего, разума и чувства. Такова трагедия на берегу моря и скрытая привязанность жены к нелюбимому мужу («В рождественскую ночь»). Таковы переживания женщины, вызванные неверностью мужа («Герой-барыня»). В серии зарисовок за комичностью ситуаций просматривается зоркость и проницательность молодого беллетриста («Месть женщины», «Благодарный», «Женщина без предрассудков», «О том, как я в законный брак вступил», «Приданое», «Шведская спичка» и др.).
К 26 годам Чехов уже был опытным лицедеем. Он знал немало человеческих типов и их поведение. Его рассказы и юморески были настоящими осколками жизни. Но за ними просматривалась не только игра воображения или озорство молодости, но и цепкая наблюдательность за поведением людей, способность воссоздать смешные ситуации, покорить читателей правдой изображенного. Чехов становился аналитиком и психологом. Более того, за время работы в газете он настолько «набил руку» на рассказах в 100 строк, что мог написать рассказ на любую заданную тему. Запас памяти и воображения позволяли сделать это быстро, вызвать смех и одобрение читателей.
В 1886 г. в Петербурге вышла книга «О женщинах. Мысли старые и новые». Книга появилась под псевдонимом «Вопросительный знак» (-?-) и выдержала за несколько месяцев пять изданий. Основу составляли суждения известных противников женской эмансипации. Чехов выступил с пародийно-сатирическим откликом «О женщинах». В нем он зафиксировал основные претензии мужчин к слабому полу и отметил их однообразность и пристрастность. Но в ряде других рассказов этого года невольно подтвердил простодушие и беспомощность мужчин перед коварством женщин, их способностью добиваться своей цели («Дамы», «Месть», «Светлая личность (Рассказ идеалиста)», «Длинный язык», «Тина» и др.). Писатель мог встать на защиту женщин от посягательств консервативных взглядов. Но это не значило, что он закрывал глаза на специфику их поведения. Чехов умел изобразить борьбу долга и влечения к любовным приключениям, разницу восприятий женщины и мужчины, возрастные особенности («Несчастье», «Любовь», «Дамы», «Скука жизни», «Хористка» и др.). Из житейских ситуаций писатель уже извлекал обобщения широкого значения, из бытового материала поднимался к бытийному. Его наблюдательность и точность деталей выявляли трагизм мелочей и обыденности.
Неудача сильного увлечения и намерения жениться натолкнула Чехова на давнюю проблему отношений русских и евреев, непростого уживания этносов и требования верности своим корням. В пьесе «Иванов», написанной в 1887 г., герой замечает: «Не женитесь вы ни на еврейках, ни на психопатках, ни на синих чулках, а выбирайте себе что-нибудь заурядное, серенькое, без ярких красок, без лишних звуков» (2, 397). Драма угасшей любви, мук от тоски и вины перед больной женой завершается самоубийством. В «Иванове» проигрывается один из возможных вариантов женитьбы на девушке иного вероисповедания. Реальная сложность отношений побудила Чехова неоднократно обращаться к этой теме и рассматривать ее с разных ракурсов («Степь», «Скрипка Ротшильда», «Тина» и др.). Писателя интересовала природа этих людей, их жизненные ценности, особенности характера. Художник сделал объективные и глубокие наблюдения, дал материал для серьезных размышлений. Чехов ценил в евреях жизнеспособность, ум, практичность, творческие наклонности. Но одновременно в среде литераторов сталкивался с расчетливостью, двуличием и беспринципностью. Поэтому отношение писателя к таким деловым партнерам было настороженным и осмотрительным.
Порядочность поведения была критерием отношения Чехова к людям. Отсюда защита С. Надсона и французского офицера Дрейфуса, дружба с И. Левитаном и В. Вересаевым, готовность поддержать тех, кого власть ущемляла в правах по национальному признаку.
1 Жизненный и творческий путь Чехова представлен в следующих изданиях: Бердников Г. Чехов. 2 изд. М., 1978. (ЖЗЛ); Малюгин Л., Гитович И. Чехов. Повесть‑ хроника. М., 1983; Громов М. Чехов. М., 1993; Турков А. Чехов и его время. М., 1980; Рейфилд Д. Жизнь Антона Чехова / Пер. с англ. О. Макаровой. М., 2005; Труайя Анри. Антон Чехов / Пер. с фр. Н. Васильковой. СПб., 2015. Творческая индивидуальность писателя и его поэтика освещены в следующих публикациях: Чудаков А. П. Поэтика Чехова. М., 1970; Паперный З. Записные книжки Чехова. М., 1976; Полоцкая Э. А. П. Чехов. Движение художественной мысли. М., 1979; Катаев В. Б. Проза Чехова. Проблемы интерпретации. М., 1979; Кубасов В. Проза А. П. Чехова: искусство стилизации. Екатеринбург, 1999; Кройчик Л. Неуловимый Чехов: этюды о творчестве писателя. Воронеж, 2007; Чудаков А. П. Мир Чехова. М., 1986. Творческие отношения Чехова с писателями‑ современниками рассматриваются в изданиях: Чехов и Лев Толстой. М., 1980; Лакшин В. Толстой и Чехов. 2‑е изд., испр. М., 1975; Гейдеко В. А. П. Чехов и Ив. Бунин. М., 1976; Чехов и его время: сборник. М., 1977; Катаев В. Чехов плюс…: Предшественники, современники, преемники. М., 2004.
2 Среди богатой мемуарной литературы о Чехове отметим: А. П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986; Чехова М. П. Из далёкого прошлого / Запись Н. Сысоева. М., 1966; Вокруг Чехова / Сост., вступ. ст. и примеч. Е. М. Сахаровой. М., 1990.
3 Цит. по ст.: Л. Е. Бушканец. Письма А. П. Чехова в общественном сознании начала XX века // Чеховиана. М., 2007. С. 195.
4 Рейфилд. Д. Что ещё мы сможем сказать о Чехове? // Чеховиана. Из века XX в XXI: итоги и ожидания. М., 2007. С. 36.
5 Там же.
6 См.: Королькова А. В. Словарь афоризмов русских писателей. 3‑е изд. М., 2008. С. 371.
7 Гитович И. Е. Биография Чехова – вчера и завтра // Чеховиана. Их века XX в XXI: итоги и ожидания. М., 2007. С. 54.
8 Гитович И. Е. Биография Чехова – вчера и завтра // Чеховиана. Их века XX в XXI: итоги и ожидания. М., 2007. С. 54.
9 См. подробнее: Гитович И. О судьбе эпистолярного наследия Чехова // Полное собрание сочинений и писем А. П. Чехова в 30 т. М., 1974–1983. Письма. Т. I, С. 295–318.
10 Чехов М. П. Вокруг Чехова // Вокруг Чехова. М., 1990. С. 164–165.
11 Там же. С. 176.
12 Чехов М. П. Вокруг Чехова // Вокруг Чехова. М., 1990.
13 Там же.
14 Там же. С. 183.
15 Чехов М. П. Вокруг Чехова // Вокруг Чехова. М., 1990.. С. 230–231.
16 Там же. С. 231.
17 Чехова М. П. Из далёкого прошлого. М., 1966. С. 54.
18 Труайя Анри. Антон Чехов. Пер. с фр. Н. Васильковой. СПб., 2015. С. 69–70.
19 Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в 30‑ти томах. М., 1974–1983. Сочинения. Т. V. С. 24. Далее ссылки на это издание даны в тексте в скобках с обозначением: С – сочинения, П – письма, том – латинскими цифрами, страница – арабскими.
20 См.: Королькова А. В. Словарь афоризмов русских писателей. 3‑е изд. М., 2008. С. 575.
21 Тургенев И. С. Ася // И. С. Тургенев. Собрание сочинений в 12‑ти томах. Т. 6. М., 1955. С. 273.
22 Чехов А. П. Крыжовник // А. П. Чехов. Избранные сочинения в двух томах. Т. 2. М., 1978. С. 273. Далее ссылки на это издание даны в тексте в скобках с указанием тома арабской цифрой и курсивом, страницы – арабской цифрой.
23 Чехова М. П. Из далёкого прошлого. М., 1960. С. 33.
24 Чехова М. П. Из далёкого прошлого. М., 1960. С. 32.
25 Из дневников С. И. Смирновой‑ Сазоновой // Литературное наследство. Т. 87. Из истории русской литературы и общественной мысли 1860–1890. М., 1977. С. 310.
Опубликовано в Бельские просторы №1, 2022
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!