На вопросы вятского писателя Виктора Бакина отвечает первый лауреат Патриаршей литературной премии, Почетный гражданин Кировской области, замечательный русский писатель Владимир Крупин.
– Владимир Николаевич, на дворе осень високосного года – года непростого, горестного. Для меня вообще високосные годы в последнее время выходят тягостные, несчастливые – в 2016 году похоронил отца, инвалида войны, которому было 95 лет, ныне в феврале случилась операция у жены, а едва поправившись, она вообще сломала ногу… Я уж не говорю про коронавирус и связанные с ним небывалые ограничения, которые коснулись практически каждой семьи. Как вы переживаете нынешнее лихолетье? Откуда такая напасть?
– Виктор Семёнович, а за что нам ненапасти? За что радости? И как ещё только Господь нас терпит и пока не стряхнул с Земли по нашим грехам? Високосный год, он такой же как и другие, это такое просто поверье – Касьянов год. Отец ваш прожил достойную жизнь, нам бы так.
А для меня год нынешний, карантинный – год даже радостный: много работал.
Закончил начатую в Вятке, в Святочные дни, повесть «Громкая читка». И ещё продолжал свои коротышки-крупинки, которые в основном, легко посмотреть, идут на сайте Русской народной линии. Они не самоцель, а на злобу дня. Отклики на происходящие события. А события всё невесёлые: нашествие на Россию, её культуру, язык, традиции, образование усиливается. Идут таранные удары по славянскому единению, подрывается вера Православная, насильственно рвётся связь поколений, молодёжь оболванивается… как тут молчать? Нельзя думать, что от нас ничего не зависит. Неправда, зависит. Видишь мерзость, она возмущает твоё сердце, оскорбляет разум – не молчи! Зло боится обличения. Подлость прячется от света.
Так что отвечаю на вопрос так: лихолетье, оно нами заслужено.
Давно сказано: что в народе, то в погоде. Это и к «погоде» в общественной жизни применимо.
– «Лихолетье нами заслужено», – говорите вы. А отцов и матерей наших разве миновало лихолетье, разве «тепло и светло» они жили? А деды наши, а прадеды? Да какой период отечественной истории ни возьмешь – все худо, все лихо. Что так, отчего? Есть у вас тому объяснение?
– Объяснение одно. Оно Библейское. С момента Распятия Христа на Голгофе мир разделился: одни за Христа, другие против Христа. Это главное деление мировой истории. Россия приняла Христианство, и теперь она единственное и последнее прибежище Христа на этой планете.
Отсюда и ненависть к ней.
Родители, деды, прадеды жили тяжело, тяжелее нашего, но в них действовала живительная сила инерции православной жизни. Эта инерция и в Великую Отечественную помогла победить. Сейчас заметно затухание её.
Вроде всё есть для спасения души: храмы открыты, а в храмы не идут. Но больно же было верующим, которых, к сожалению, стало меньше, когда нынче Пасху Христову встречали у телевизора. Ужасно – на церкви замок. Это отрезвляло даже и неверующих, но и невраждебно настроенных.
– Вот-вот: на церкви замок. Службы в онлайн-формате. Великорецкий крестный ход практически под запретом. Помнится, и вы призывали ныне поостеречься, по возможности не ходить на реку Великую. Что так?
– Накануне Великорецкого крестного хода я написал обращение, которое было растиражировано в ряде изданий, в том числе вятских. Вот его содержание: Крестоходцы Великорецкие! Братья и сестры мои дорогие! Надо мужественно, со спокойной душой пережить то, что в нынешний год наш вековечный ход будет иным. Надо это понять и принять. Что делать – нашествие заразы. И она послана нам по нашим грехам, и мы молимся Господу об избавлении от неё. Прислушаемся к Священноначалию, пребудем в послушании. Никто не запрещает молиться святителю Николаю в дни Крестного хода.
Этот ход – одно из главных событий в моей жизни. С 1991-го года двадцать лет участвовал в нём. И потом старался всегда проводить его. Когда он идёт, мысленно иду вместе с ним, ибо знаю все его дороги, остановки, ночлеги. Помню церкви Макарья, Бобино, Монастырского, Медян, Мурыгино в развалинах, запущенное Горохово, искалеченное Великорецкое. Как болело сердце, как истово читали мы Акафист Святителю, как верили, что мы, с истёртыми в кровь ногами, искусанные комарами, недосыпавшие, недоедавшие, будем услышаны. Да, так и случилось. Смотрите: возвысились храмы, гремят колокола, слышится пение хора, звучит пастырская проповедь.
И как мало мы ценили такую великую Божию милость.
Будем смиреннее и мудрее. Усилим келейную молитву. Услышим друг друга. Сердца наши бьются в унисон. И, как всегда «единым сердцем, едиными устами», обратимся ко Господу и к любимому нашему святому, святителю Николаю Великорецкому.
Он никогда не оставлял нас. Не оставит и нынче. И Богохранимую нашу Вятку и всю Россию. Раб Божий Владимир Крупин.
Вот таким было мое слово, мой призыв быть смиреннее и мудрее.
Первого июня, буквально за день до начала хода, когда с одной стороны послышались возгласы: «А мы все равно пойдем», а с другой стороны, от местных жителей поступило заявление: «Встретим паломников закрытыми дверями», я вновь решился на вразумление:
«Братья и сестры, Великорецкие паломники-крестоходцы! Особенно те горячие головы, которые заявляют: «А мы всё равно пойдём! А вот мы всегда ходили! А мы сильнее всех верим в Бога!» И будут считать, что они такие смелые, нежели те, кто слушается пастырского благословения.
Милые мои, самочиние – это самая настоящая гордыня, мать грехов. Мы, православные, живём из послушания. В послушании наша сила, это главное качество души, путь ко смирению. Вы хотите спасти душу? Так что же вы такие бодливые овцы? Вам говорят: молитесь келейно, дома. Разве нет у вас икон в Красном углу или нет Акафиста святителю Николаю?
И в какое положение вы ставите наших пастырей, любимых батюшек, Владыку? Они что, вам плохого желают?
Или они все эти годы не шли вместе с нами? Их не кусали комары?
Их не на руках несли, и страдали они больше любого из нас. Давайте их пожалеем и поймём.
И успокойтесь, дорогие мои! У Бога дней много, ещё потопчем Великорецкие дорожки, дадим им годок отдохнуть.
Но самое горькое для меня, вятского уроженца, вот эти письма с нежеланием принимать у себя крестоходцев. Это поражает в самое сердце. Увы, многие годы ходил я на Великую и замечал, что в Крестном ходе уже больше приехавших из других мест, нежели вятских. Что ж вы такие? И как рука поднималась ставить подпись? Это, простите меня, трусость и шкурничество. Вот оттого-то у нас не Богоспасаемая знаменитая Вятка, а обычный малоизвестный областной город Киров.
Вспомните настоящих вятских, которые, особенно в хрущёвские времена, спасали Крестный ход. Они были бы рады пожить в наши времена, слушаться пастырей, ибо послушание – это и есть вера в Бога.
С любовью, ветеран крестоходец, раб Божий Владимир Николаевич Крупин».
Впрочем, я прекрасно понимал: несмотря ни на что, ни на какие коронавирусы и запреты, паломники все равно пойдут на Великую… Так и случилось.
И тогда я написал еще одно обращение, точнее, послесловие к Великорецкому Крестному ходу, о котором практически мало известно: Братья-крестоходцы! Все дни Великорецкого Крестного хода я мысленно, как уже много лет и так, видимо, уже останется до скончания моего века, шёл с вами. Нынче много было и видео, и аудиоматериалов плюс постоянные разговоры по телефону.
Честно скажу: все время испытывал чувство радости за вас и упрёки себе: чего ради я уговаривал вас не ходить на Крестный ход. Я же знал, что вы все равно пойдёте. Но писал свои Обращения искренне и ничуть не раскаиваюсь в написанном. Священноначалие, не благословляя паломников идти в этот год, брало на себя молитвы за них. Почему было не поверить наставникам?
Кто главный в мире? Господь Бог. А на земле? Слуги его, священство. Но, видите, как получилось, что нынче священство было подмято госслужащими, а те санитарными врачами. Объяснить последним про верховенство Высшей власти было просто некому, командовали они. Приказали – носим маски, указали – сидим дома.
О, как оживились, как возликовали в вирусное время безбожники всех мастей! Как походили они в нынешний год на большевиков и коммунистов, гнавших крестоходцев при советской власти. Очень многих я ещё застал: и легендарных Прокопия Ивановича и Маргаритушку, многих.
О Крестном ходе написал я три повести: «Крестный ход», «Великорецкая купель» и «Неделя в раю». И отца Леонида помню ещё просто Леонидом Сафроновым. И наши разговоры со старухами на остановках. И их рассказы о гонениях. Но то гонение было явным, распоясанным: выслеживали, вытряхивали из заплечных мешочков на дорогу жалкие припасы, насильно сажали в кузова машин, увозили подальше и высаживали. Теперешнее демократическое гонение изощрённое: оказывается, о нас заботятся, о нашем здоровье. Как заботятся? Тем, что заставляют жителей не пускать ночевать, закрывают магазины, не обрабатывают дороги от клещей, загораживают лестницы к реке, закрывают купель?
Причём начальство не хуже меня знало, что люди все равно пойдут.
Значит, как они рассуждали: ну и идите, если не слушаетесь, идите, замерзайте, пусть вас клещи кусают, пусть вам есть будет нечего, и врачи вас не будут сопровождать, мы же о вас заботимся. Такое отношение запуганного начальства я даже мог и понять, хотя ничем не оправдываю. Но более всего меня до боли сердечной поразили письма жителей, которые отказывались принимать в свои дома паломников.
Боятся заразы? Но есть же баня, дровяник, сарай, хлев, крыша какаяникакая. Они не паломников не пускали, они Христа не принимали. А в Хрущёвские времена приютили бы обязательно. Наказывали за это, списывали трудодни, лишали 13-й зарплаты, переносили отпуск с лета на зиму, но шли же, но находили же приют.
И страшные слова приходится вымолвить: Вера в Бога слабеет, Россия гибнет.
Но Крестный ход шёл – Россия жива!
И в этих словах нет противоречия. Сердечно винюсь перед вами, братья мои и сестры. Если кого в чём огорчил, простите. Очень благодарен вам. И за меня помолитесь, чтобы дал мне Господь сил на старости лет дожить до будущего июня и хоть как-то поучаствовать в Крестном ходе.
И вместе помолимся за наших власть предержащих, сами они молиться не умеют, но ведь тоже люди. А в отношении священноначалия есть такое правило: нравится тебе священник – молись за него, не нравится – тем более молись, чтобы Господь его вразумил.
Последнее: всё-таки, придя на исповедь, покайтесь в самочинии. Думаю, батюшки поймут. И епитрахили покроют ваши головы.
С поклоном раб Божий Владимир Крупин.
Вот здесь я всё сказал, добавить нечего.
– Великорецкий крестный ход вы прошли памятью, воспоминанием, заочно. Но месяц спустя, в середине июля случился уже очный крестный ход в Ярском районе Удмуртии – на исток реки Вятки, где был установлен Поклонный крест. Расскажите об этом памятном событии, Владимир Николаевич. Крест-то мы вместе устанавливали, но какая подготовка этому предшествовала? Как возникла самая идея установить этот крест?
– Что предшествовало? Как было, так и скажу. Думаю, не у меня одного мысли о Кресте на истоке были. Они у меня были всегда, но резко овладели мною после посещения истока Камы в Кезском районе. Залюбуешься! Камнем обделано, часовня, в перспективе купель. Конечно, им легче, там болота нет. Но чем же наша Вятка милая хуже? Обе они, сестрички, главные питательницы Волги, как их не отметить? А Вятка только и дождалась от людей языческих скульптур. Да это и не в осуждение говорю: делали люди от души. Но не баба же яга начальный родник создавала – Господь Бог его к нам вывел. Этот дар самое достойное чем отметить? Конечно, Крестом! Тогда же и высказал нашу вятскую печаль Владыке Виктору Глазовскому и Балезинскому. И далее это его всецело заслуга. Звонят в мае: Крест готов. Созванивались и с отцом Валерием Ярским и с Романом Балезинским. Чаще через нашего давнего знакомого, крестоходца Александра Чиркова, великого трудяги. Выбирали время. Тут всякие страхи из-за этого вируса. Но если сдвинуть на осень, там вообще не пройдёшь. Владыка благословил на 13 июля, день Святых апостолов. Дальше вы сами знаете. Меня и Сашу от Яра посадили на дрезину, на которой везли Крест, и мы пешком не шли (жалели, видно, мою старость), а прикатили, как баре, к знаку «Исток Вятки», а оттуда уже со всеми шли по болоту, это километра полтора, самые трудные. Мне Саша нашёл сапоги, но иногда вода заливалась через голенища. Но всё прошло прекрасно. Как песню спели. И это согласное молитвенное пение: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!»
Поочерёдное братьев и сестёр, незабываемо. Конечно, кусали комары, грызли пауты, но и это сейчас вспоминается с радостью. Ещё же каждый нёс камень для фундамента под Крест. Помню мальчика, который тащил тяжелый камень, но не бросил его. Ему, бедному, даже и комаров нечем было отогнать: руки заняты, и дотащил. И уселся у истока, весь искусанный, еле дыхание переводит, но такой счастливый! Вот наше будущее.
– Помнится, об этом мальчишке вы даже короткий рассказ написали, памятную мне «коротышку». Думаю, не будете возражать, если мы его в наш разговор вставим?
– Не буду, конечно.
«Мальчик и камень. Мы устанавливали Крест на истоке реки Вятки. Мужчины несли огромный Крест, иконы и хоругви, а всех остальных батюшка просил взять по камню, чтобы укрепить Крест. Исток был на болоте.
И навсегда запомню мальчишку, который выбрал камень, даже по виду тяжелый, и потащил. Пожалев его, я сказал: «Возьми камень полегче». – «Донесу», – ответил он.
И когда шли по болоту, а это долго и трудно, проваливались в воду, насекомые тучами жужжали и кусали, я иногда оглядывался и видел, что мальчику тяжело: у него же руки заняты, его тоже кусают, и не отгонишь этих кровососущих: руки заняты, а он идёт и идёт. И даже подпевает молитвам.
Дошёл, миленький! Положил свой камень ко Кресту, напился и умылся из истока реки своей родины. Сел на траву, глубоко дышал и радостно улыбался.
Этот мальчишка для меня – символ моей будущей России.
И символ и пример. Он терпел жару, усталость, укусы насекомых, жажду, но шёл, нёс свой камень к подножию Креста.
Будем подражать этому мальчику, понесём камни своих трудов ко Христу. Да, тяжело, да много гнуса вокруг. Но все равно же надо идти и дойти. И жажду утолим, и усталость пройдёт. А следы укусов – это награды…»
– Что поразило… На месте истока реки Вятки нас встретили языческие истуканы. И получалось, что Вятка берет свое начало практически из-под юбки деревянной бабы. При этом над истоком еще парила в ступе баба яга… Ну, куда это годится? Кощунство какоето!.. Естественно, эти истуканы мы убрали. Но потом слышал, что вас даже обвиняли: как это вы посмели тронуть эти изваяния? Мол, не вами поставлены, не вам и убирать. Это на самом деле так?
– Видите, Виктор Семёнович, те, кто устанавливал фигуры, вовсе никакие не злодеи, не кощунники, они искренне думали, что это хорошо – персонажи мифологии. Я уже извинялся пред ними, но стою на своём: мы поступили правильно. Исток Вятки – Божие достояние. А Бог для нас Иисус Христос. А Христос – это Крест нашего спасения. И вспомните историю, святых Стефана Пермского, Трифона Вятского, уничтожавших идолов. Мы, кстати, фигуры эти не рубили, не сжигали, отставили в сторону. А скульптуры лесовичков, искусно сделанные, оставили стоять: они вышли из леса полюбоваться на исток… Да и потом, хорошо бы взяты были героические персонажи русских сказок, былин, удмуртского эпоса. А баба яга никак не рифмуется с Божьим даром – живой водой.
А с главной бабой, украшенной национальным узором, тоже проблема. Не из-под юбки вытекал исток, а из её широко разинутого рта.
Зрелище более чем неприглядное. Да и её мы не тронули, аккуратно положили в сторонке. А разговоры уже и утихли.
– Один из батюшек, который шел вместе с нами к истоку Вятки, заметил после молебна: «Установка Поклонного креста – хорошее и большое дело. Но всё же это не всё. Далеко не всё. Теперь мы не вправе забывать о нем. Надо каждогодно 13 июля приходить сюда с молитвой…» Как думаете, сложится ли такая традиция крестного хода к истоку реки Вятки?
– Очень бы хотелось. Этот батюшка, отец Валерий из Ярской церкви, забыть о таком дне не даст. Я это понял, стоя с его прихожанами на Благодарственном молебне по случаю установки Креста. Единоустное пение, истовые поклоны, то, что называется «единым сердцем и устами», в приходе его очень высокое.
Да и нам, дай Бог, приезжать в этот день.
– Великорецкий крестный ход… Крестный ход на исток реки Вятки… Как-то вы обмолвились, что русскому человеку, а уж тем более русскому писателю, непременно надо сходить в крестный ход, чтобы многое понять, почувствовать…
– Да, так. Крестный ход – школа любви и молитвы, Крестный ход – аккумулятор для зарядки нашей духовной и душевной энергии, Крестный ход – дорога ко спасению.
Россия спасается Крестными ходами, не мои слова, но с радостью их повторяю. Даже кратенький Пасхальный Крестный ход вокруг храма необычайно впечатляет.
Да, а уж русскому писателю, поэту – это прививка от чёрствости сердца, ключ к познанию русского характера. Как без этого? Приятно заметить: Вятка – это пример участия пишущей братии в Крестном ходе. Наша «гороховская бригада» сплошь почти писатели.
– Коронавирусная инфекция накладывает свои ограничения на общение, передвижение. А вы в последние месяцы и в Удмуртии побывали, и в Вятку съездили, и в Дагестан слетали. Не жалеете себя, Владимир Николаевич, не бережете…
– Нет, я из себя не изображаю супермена, соблюдаю санитарные правила поведения. Но всегда знаю, что не они оберегут, а Господь не оставит.
Об этой инфекции могу только сказать, что какая-то лихорадочная поспешность с прививкой этой вакцины против неё очень меня настораживает. Сразу видно, что прививка не очень-то добровольная. Начнут с силовых структур, а они и не пикнут. Потом за нас возьмутся…
А что касается поездок… Об Удмуртии мы поговорили. Теперь о Дагестане. Неужели я мог прожить жизнь и не побывать в Дагестане? Нет, это невозможно. Я только что с трапа самолёта. После южной жары вдыхаю московский холод, как хорошо! А в благодарной памяти солнечные дни гамзатовакого праздника «Белые журавли». Лица людей, которые внимали выступлениям поэтов, съехавшихся отовсюду, как на ежегодный экзамен верности Поэзии. Разные языки в переводе на русский звучали. Русский, как никакой другой, избранный свыше для выражения чувств и мыслей разноязычной нашей российской семьи. Странно даже видеть потуги деятелей во властных структурах объявить английский язык языком общения в России. Английский – деловой язык, язык торговли, в нём Пушкина, Тютчева, Лермонтова нет, нет и Некрасова и Есенина, души нашей в английском нет. Его просто мало для выражения вечных понятий любви и сострадания. И не только. В нём есть нечто захватническое: где он появляется, там колонизация, сырьевая база, где русский – там единение людей.
Распахнутый простор над родиной автора «Журавлей», над его могилой. Вот и занял дорогой наш поэт место в строю защитников мировой культуры. Не печалью веет от надгробных молитв, торжественностью и радостью оттого, что мы – современники – жили во время создания им оставленных нам произведений.
Помню освежающее впечатление от книги «Мой Дагестан». И не случайно перекладывал её на русский язык поэт Владимир Солоухин.
Расул Гамзатов уже тогда был знаменит, переводчики считали за честь переводить его. Но выбрал он Солоухина. Они были синхронны сердцами в главном, в сыновней любви к родине. К тому времени были широко известны и знамениты солоухинские «Владимирские просёлки».
Кто, как не он, почувствовал братскую любовь аварского собрата к рассветам и закатам этих суровых и прекрасных мест, к этим много перестрадавшим людям?
И вообще надо вот что заметить. Мы всё говорим о влиянии русской литературы на литературы народов и Советского Союза, и теперешней России. Но есть же влияние и литературы этих народов на русскую.
Есть, и непременно. Расул Гамзатов здесь чёткое этому доказательство.
«Мой Дагестан» очень благотворно повлиял на всплеск обращения русских авторов к своим истокам. Напрямую или косвенно повлиял.
Выстраивается такой ряд: «Лад» Василия Белова – изумительные очерки о культуре вологодской земли, Распутинская «Сибирь-Сибирь», Абрамовская «Трава-мурава», Лихоносовская «Тоска-кручина», Потанинские «Пристань» и «Над зыбкой», Астафьевские «Затеси», Личутинская «Русь неизъяснимая», Екимовская «Пастушья звезда»… это только то, что сразу приходит в голову. Осмелюсь назвать и свою «Вятскую тетрадь». Это литература любви к родине. Именно такая письменность держит нравственный свод над Отечеством, не давая превращать его в территорию проживания, а называть и считать Родиной. Любовь к ней – главное чувство, которое более всего спасает нас. Совсем не случайно, что литературу, мною названную, никогда не поддерживают либеральные критики. Полное ощущение, что у них и родины нет. И как это можно не любить Россию, если рождён в ней? Но вот – не любят…
– Но вот в Сибирь, в Иркутск, на родину Валентина Распутина карантин все же не дал слетать. А вы – лауреат премии имени Валентина Григорьевича этого года. В прошлом году эту премию вручали именно в Иркутске. А что ныне? И вообще что для вас эта награда – премия имени друга?
– Виктор Семёнович, я тем и был знаменит, что отказывался от всех премий. Начал с отказа от толстовской, ибо для меня учение Толстого неприемлемо и отвратно. Мало ли, что большой художник, это не оправдание проповедей против царя и священства. Потом отказывался и от остальных премий. Но не мог же отказаться от Патриаршей. Так и с премией Распутина. Мы же дружили 42 года, как отказаться? Пусто и тоскливо без него. Ещё друг остался последний Анатолий Гребнев, но не дай Бог ещё и его имени премию получить. Да, а в Иркутске не получилось побывать. Да уже и не хочется. Уже был дважды после похорон, такая печаль!
– Каким писателем был Валентин Распутин, знает вся Россия, весь читающий мир. А каким он был другом? Были ли у вас за эти сорок лет дружбы какие-то споры, ссоры, расхождения во взглядах?
– Да таким же, как и писатель: скромным и требовательным. Пристальным и прощающим. Но непримиримым к пошлости и фальши.
Всегда замечающим, где нужна его помощь. Кстати, человеком он был с юмором. Вот это – его юмор, из прозы его не вытекает, но в жизни он был весёлым и лёгким в общении. Ни ссор, ни расхождения во взглядах не было никогда. Если он в чём был несогласен, он прямо говорил, если его не понимали, он не добивался понимания, просто замыкался, отмалчивался.
Я ведь в рассказе «Исцеление» главное место уделил именно Распутину. И Белову, и Астафьеву. Всем моим старшим братьям. Великие были люди. Но не я же за ними бегал, они сами меня привлекли в свой круг. И мне было и легко – уровень общения и пример, и трудно: я-то что могу к ним добавить?
– Распутин – человек с юмором? Исходя из его произведений трудно в это поверить…
– Конечно, он, в основном, был пессимистом. А если припоминать какие-то примеры… Юмор был по ходу жизни, по случаю, вырванный из происходящего, он не прозвучит.
– Однажды я видел телевизионный сюжет из Иркутска, из домамузея Распутина, где показали небольшую коллекцию дымковской игрушки Валентина Григорьевича. Он что, любил нашу «дымку»?
– Да, любил и очень. И в московской квартире наша «дымка» у него была. Мастериц Племянниковой, Барановой, Борняковой, других.
– Говорят, он был так же увлеченным собирателем колокольчиков?
– Это да. Тут к этому его увлечению подключились и знакомые его.
В частности, жена моя Надежда всегда привозила для него колокольчики. В Новгороде Великом нам с ним подарили поддужные валдайские колокольчики. Он любил, что-то доделав, дописав, победно в них позвонить. Жива ли коллекция в полном виде, не знаю.
– А помнил ли Валентин Григорьевич свою поездку в Вятку, в которой он был, по-моему, всего один-два раза? Не приглашали его принять участие в Великорецком крестном ходе?
– Конечно, звал. Но как-то всё не совпадало. Первый раз он был на практике в «Комсомольском племени», году не знаю в каком, наверное, конец 50-х, начало 60-х. Говорит, что запомнил только дорогу от гостиницы до редакции. Видимо, крепко запрягали, гулять было некогда. Второй, и последний, раз приезжали, опять же точно не помню, годах в 80-х, зимой. Некогда было даже ему город показать: встречи, выступления. Но всё-таки в Великорецкое съездили: Распутин, Анатолий Гребнев, Станислав Куняев, Юрий Кузнецов, Валерий Фокин, Геннадий Гусев, Николай Пересторонин, журналисты. Тоже ни то ни сё. Хотя к источнику спустились и погрузились. Не все, но большинство. Встречи в пединституте, в Кирово-Чепецке. Успели всё же с Валентином к моей маме зайти. Но тоже всё на бегу. Брат Михаил сделал снимок.
Конечно, какое же тут знакомство с нашей Вяткой, даже не шапочное. Я-то в Иркутске многократно бывал и живал подолгу.
– Летом прошлого года я был в Красноярске, побывал и на кладбище в Овсянке, где Астафьев похоронен рядом с женой и дочерью. Знаю, что и Распутин завещал похоронить его рядом с родными: супругой Светланой и дочерью Марией. Почему была не выполнена его последняя просьба?
– Валентин водил меня на могилы дочери и жены. Это Смоленское кладбище. Оно за Ангарой. На мосту всегда пробки. Это я к тому, что добраться туда трудно. А это важно в случае с Распутиным. Это одно, но не главное. Главное: благословение правящего архиерея о упокоении писателя в ограде Знаменского монастыря. Это фактически центр города. Монастырь этот Валентин Григорьевич любил, всегда водил туда приезжающих к нему гостей. Мы много раз там бывали, стояли у могилы знаменитого путешественника Шелихова. В надгробной надписи соединились великие наши Ломоносов и Державин. Первый пророчески: «Коломб российский через воды спешит в неведомы народы. Коломб (Колумб) здесь росский погребен». Державин позднее доработал строку: «Коломб наш – Шелихов чрез воды спешит в неведомы народы».
Символически можно сравнить деяния Шелихова с трудами Распутина: они же тоже спешат в неведомы народы. Могилы их недалеко друг от друга.
Вообще так получилось, что я был на похоронах всех любимых моих писателей: Шукшина, Астафьева, Белова, Абрамова. И если могила Шукшина на Новодевичьем кладбище в Москве, то остальные все на своей родине. Василий Иванович очень жалел, что его друга Василия Макаровича оставила в себе Москва, а не отдала в Сростки. Именно в Сростках и сам Шукшин хотел упокоиться. А Белов в вологодской Тимонихе, Астафьев в красноярской Овсянке, Абрамов в архангелогородской Верколе.
– Вспомнил сейчас по случаю, Владимир Николаевич, один из пронзительнейших рассказов Распутина «В ту же землю…», где пожилая женщина самостоятельно хоронит свою мать. А что вас в творчестве Валентина Григорьевича поражает больше всего?
– Даже не знаю. Как-то он сказал: «Мне ничего придумывать не надо, надо просто вспомнить». И в самом деле: картины природы, судьбы людей настолько достоверны, что даже и мысли нет, что это сочинено, это прожито, и мы в этой жизни. В описанное им не просто веришь, а просто принимаешь на веру.
– «Мне всегда писалось трудно…» – признавался Распутин. А делился ли он своими творческими планами? Что его волновало в последние годы? О чем не успел написать?
– Планами, замыслами? Никогда.
– Осенью 1994 года в Иркутске по инициативе Распутина впервые прошел праздник русской духовности и культуры «Сияние России». Знаю, что вы в нем неоднократно участвовали. А проходит ли он теперь?
– Проходит, но хило: личность ушла из него. На Распутине это Сияние держалось. После его кончины я, считая похороны, был в Иркутске трижды. Каждый раз невыносимая тоска: улицы, где ходили, Байкал, дома, где он жил. Я ещё был в его квартире на проспекте Гагарина в 72-м году, потом многократно на улице 5-й армии (сейчас вернулось наименование – Харалампиевская).
Нет, уже нет сил возвращаться в те дни. Никакого Сияния там для меня больше не будет.
– Уже пять лет нет с нами Валентина Григорьевича. Год спустя после его кончины в серии «ЖЗЛ» вышла его биография, написанная Андреем Румянцевым, о которой весьма нелестно отзывался сын Распутина Сергей. А у вас, Владимир Николаевич, не было мысли подробно написать о друге?
– Написать подробно о Распутине? Нет, и мысли не было. И не смог бы: слишком близко всё. О нём писали многие: Гурулёв, Анашкин, Курбатов, Скиф… Что-то у каждого интересно. Лучше других, думаю, получилось у Валерия Хайрюзова.
Вообще, я писал о Распутине ещё и при его жизни, раза три-четыре.
Пару-тройку предисловий к его книгам. Очень и ему благодарен за статьи обо мне, грешном. Поподробнее писал о нём в большом рассказе «Исцеление».Там ещё и о Белове и Астафьеве. Вот с кем свела меня жизнь. И надо было бы найти сил рассказать о тех, с кем был дружен, кому подражал, кому был обязан: о Свиридове, Шукшине, Солоухине, Абрамове, не забыть и Чивилихина, Проскурина, Залыгина, Личутина, Бондарева, Юрия Кузнецова, Лихоносова, Потанина… достойнейшие люди, прекрасная русская литература, граждане Отечества.
Но вот, даже не из-за возраста, из-за атмосферы нового времени в России, не пишется. И в этом не стыдно признаться. Всё, за что мы боролись, попрано и убито, оболгано. Для кого писать? Для тех, кто нас за людей не считает? Остались, конечно, единицы, группочки людей вокруг хороших библиотек, хороших учителей литературы, но это капля в море жадности и пошлости. Но вспомним для утешения выражение: «И капля море освящает», есть и такая истина.
Нет, я вовсе не отчаиваюсь. Но жить тяжело.
Опубликовано в Бийский вестник №2, 2021
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!