Вика Комарова. СУРСКОЕ РАДИО 

песня для радиоэфира — вот она, готова.
ни одного плохого слова, и припев попсовый.
и пусть попробуют ко мне только потом придраться,
мол, это не подходит по формату нашей станции.
Noize MC

I.

после тридцати сон у дмитрия алексеевича стал тревожным. он часто просыпался, елозил и крутился, сбрасывал с себя одеяло или аккуратно вытаскивал его из-под жены, но по-настоящему засыпал лишь под утро, когда соседи-студенты отправляли гостей по домам, а соседи-пенсионеры уходили неизвестно куда. обычно это было за два или три часа до того, как солнечный сироп растекался по квартире, и дмитрий алексеевич просыпался в поту и слюнях.
но сегодня было не так.
сегодня утром в квартире дмитрия алексеевича заиграла музыка — негромко, но сразу со всех сторон. дмитрий алексеевич полежал минуту, полагая, что музыка ему померещилась. музыка не прекращалась. песни менялись, но дмитрий алексеевич не мог ни распознать, ни различить их. мотив был примитивным, слова — жизнеутверждающими. дмитрию алексеевичу захотелось ударить их автора.
дмитрий алексеевич разбудил детей, спросил, кто это сделал и зачем. дочь заткнула пальцами уши, сын глядел растерянно на отца. дмитрий алексеевич достал из ящика с игрушками планшет и приложил динамик к уху — ничего. проверил ноутбук жены, свой телефон — все тихо.
— в честь чего музыка? — спросила разбуженная жена.
в общем, дома у дмитрия алексеевича никто ничего не знал.
тогда дмитрий алексеевич вышел в подъезд, уверенный, что музыку включили соседи. он постоял у двери соседей-студентов — и вот оно! за дверью действительно была музыка. но, проходя мимо квартиры соседей-пенсионеров, вдруг понял — в это непросто было поверить — что музыка есть и у них. дмитрий алексеевич опаздывал на работу — стучаться ни к тем, ни к другим не стал.
пока дмитрий алексеевич к машине шел, он рассуждал: или стены дома такие тонкие, что музыка у одних, а кажется, что у всех, или игрушка детская куда-то закатилась, заведенная, и поет. но когда дмитрий алексеевич в машину сел — поправил зеркало заднего вида, протер пятно от пальцев на стекле, ключ вставил-повернул, — то понял, что и в машине играет музыка. тихо-тихо, сразу не услышишь, как будто включенный наушник забыли на заднем сиденье. дмитрий алексеевич так и сидел с руками на руле, тупо смотрел на магнитолу — зеленые цифры сто сколько-то эф-эм. потыкал в «выкл.», повертел ключом и пару раз завелся и заглох. но музыка играла и играла, и дмитрий алексеевич поехал на работу под нее.
маршрут у дмитрия алексеевича был один — от дома номер восемь, где он жил, до школы номер три у городской администрации. дмитрий алексеевич любил сур — он потому и не уехал никуда, что сам не знал, как можно жить не в суре. когда дмитрий алексеевич был маленький, он и вовсе делил мир на сур и не-сур. сур казался ему уютной коробочкой — закрытый город на сорок тысяч человек, крохотной музыкальной шкатулкой — спишь и слышишь, как шуршат деревья, шепчутся старушки у подъезда — новости двора узнаешь, еще не проснувшись, шумит рынок через дорогу, и иногда шум раздражает, чаще — усыпляет.
но музыка в машине затыкала сур и любимое превращала в уродливое. на фоне этой музыки простая остановка теперь казалась обшарпанной и покоцанной, под слоем грязно-голубой краски торчал другой — рвотно-зеленый, а под скамейкой стелился ковер из шелухи от семечек. набережная, по которой он тысячу раз гулял, выглядела заброшенной, вода в реке — мутной и с водорослями, хотя только май. от ресторана, где дмитрий алексеевич праздновал свадьбу и дни рождения детей, тянуло помойкой, и дмитрий алексеевич закрыл окно. администрация — ну это вообще. там вывеска должна быть «город сур», но «у» уволокли или отклеилась, остался «город ср». охранники шутили, что «у» найдут, но не туда повесят — будет скандал. и в школу дмитрий алексеевич пришел в ужасном настроении.
у входа дмитрий алексеевич топтался, как кот на одеяле. все дело в том, что у него было предчувствие. ему казалось, хотя мыслить рационально было сложно, что, поднявшись по лестнице и дойдя до тяжелой школьной двери, потянув за холодную скользкую ручку, он скорее всего, то есть даже наверняка, услышит там музыку. поэтому дмитрий алексеевич стоял, пока не прозвенел звонок, хотя и звонок он скорее почувствовал, чем услышал, — за двадцать лет преподавания уже чутье. но когда все же вошел, звонка не было, а музыка была.
музыка была, больше нельзя было считать ее шуткой или ошибкой. музыка была везде. музыка была не просто радостной — истерически-радостной — и с каждой новой песней набирала обороты. гипертрофированное счастье лезло из нее, как пена из сжатой мочалки. дети записывали голосовые сообщения друзьям из других школ. разные фрагменты одной мелодии звучали на всех телефонах. дмитрий алексеевич полубежал в учительскую.
— в одном углу поведение. в другом воспитание. и наконец — образование, — вслух рассуждал учитель истории семидесяти двух лет. его в том году проводили на пенсию, но замену на те же деньги не нашли — уговорили остаться. — треугольник этого, как его?
— карпмана? — спросил учитель физкультуры в футболке «россия» и штанах «адидас».
— кого?
— а кто-нибудь в курсе, что происходит? — перебил их дмитрий алексеевич.
— о чем вопрос? — учительница математики пила ванильный три в одном и смотрела в стену — туда, где висели портреты выдающихся мертвых людей.
— о музыке, вы разве не слышите?
учительница математики молчала, как будто ждала, что на вопрос ответит пушкин или там лобачевский.
— мне нравится музыка.
две молодые учительницы — музыки и географии — готовились к урокам у окна. дмитрий алексеевич еще когда вошел заметил, что одна подергивает ногой в такт, а вторая ноги переплела, как засохшее дерево ветки в учительской на окне.
— вам тоже нравится, софья николаевна? — дмитрий алексеевич испугался, что свои ноги она уже не распутает никогда.
— восемь лет назад, — снова начал учитель истории, — в суре отключили свет. три недели не было света, потом дали. это я к чему?
учитель физкультуры пожал плечами, так что даже «россия» у него на груди подпрыгнула — вроде как, действительно, к чему?
— к тому, что если отключают что-то, это да. а если уж включают, то и ладно.
— это да, — сказал учитель физкультуры.
— ладно, — сказал дмитрий алексеевич. — какой-то дурдом.
— не надо обзываться. — учительница математики запрокинула голову, чтобы допить остатки кофе, но поперхнулась и вышла откашляться.
физрук пошел в спортзал. учитель истории был глуховат, а еще эта музыка, так что дмитрий алексеевич подсел к учительницам-ровесницам и шепотом сказал:
— серьезно, что за дела?
— ты не слышал? какой-то приказ. сегодня петр иванович на собрании объяснит. — софья николаевна — учительница музыки — пока говорила, оборачивалась на открытую дверь учительской, на пожилого историка. — но я согласна, дима, это жесть.
дмитрий алексеевич даже рассмеялся, даже пуговицу расстегнул на рубашке.
— а я уже решил, что все сошли с ума! или я сам сошел с ума, не знаю.
— скоро правда сойдем такими темпами.
— а чей приказ?
— не знаю, чей-то сверху.
— ну абсурд! и вряд ли хоть кому-то это нравится.
— мне нравится, — сказала анна андреевна — учительница географии.
она уже сказала это раз, но дмитрий алексеевич не до конца поверил. решил, что испугалась старших коллег. но сейчас она смотрела серьезно, серьезнее, чем тогда. а еще он подумал, что она за ними с софьей николаевной наблюдает. что она удивлена их словам не меньше, чем они — ее.
— это хорошая музыка. она поднимает настроение. от этой музыки хочется жить. — анна андреевна говорила странно — слова были чужими, тон — унылым. как будто жить уже не хочется никому.
— ну ладно в парке. ладно в кафе. в маршрутке еще куда ни шло. но в школе зачем? и дома у меня зачем? — спорил дмитрий алексеевич.
— затем, что там знают зачем. — анна андреевна хлопнула журналом, так что учительскую накрыло пыльное торнадо.
сначала чихнул дмитрий алексеевич, потом софья николаевна. историк попытался чихнуть, но не смог.
— правда! — сказала анна андреевна и ушла на урок.
у дмитрия алексеевича в расписании стояло три урока, но все, кроме последнего, из-за собрания отменились. учителя потихоньку собирались в актовом зале, дети в коридоре спорили о том, как бы собрание подслушать. дмитрию алексеевичу показалось, что музыка стала громче, как будто кто-то прибавил пару делений, так что у детей не было бы и шанса. петр иванович — директор — заметно нервничал, открывал форточки, жалуясь на жару. никто не мог найти себе места, обсуждали, нужно ли на собрании стоять или можно будет присесть. в итоге те, кто постарше, заняли стулья, учителя помоложе встали у них за спиной — как на совместном фото первого сентября. директор взял микрофон, хотя людей было немного. с другой стороны, это оправданно, ведь говорить поверх музыки становилось сложней.
— дорогие коллеги, — начал петр иванович, — учителя. — он нахмурился, прошелся взглядом по залу, заметил уборщиков, строителей и поваров. — и, эм, не только. нам поступил приказ от руководства.
— какого руководства, вы директор, — выкрикнул из-за стула с математичкой дмитрий алексеевич.
— приказ от руководства, — продолжил петр иванович, глядя в потолок, как будто приказ был напечатан прямо там или на люстре, свесив ножки, сидело руководство. секунду помолчал, потом нашел в кармане смятую бумажку и прочел:
«первого мая запустить в городе сур повсеместное вещание сурского радио. обеспечить равный доступ к сурскому радио всех жителей города сур. обеспечить бесперебойное вещание сурского радио во всех общественных и частных пространствах».
— но зачем? — спросил дмитрий алексеевич.
петр иванович продолжил читать приказ.
«музыка сурского радио связывает нас друг с другом, радует и утешает. музыка нас воспитывает».
— понял, — сказал дмитрий алексеевич — а закончится это когда?
— успокойтесь уже, собрание до четырнадцати ноль-ноль. — математичка возмущалась, не оборачиваясь на дмитрия алексеевича.
— а я не про собрание. вот это вот вещание повсеместное — до какого числа?
директор выглядел жалко. Под мышками на голубой рубашке были не пятна, а озера пота, и ручеек стекал по шее и виску.
— дата окончания вещания не указана.
слышно было, как скрипят стулья, на которых ерзают сидящие учителя, но никто ничего не сказал.
— и еще кое-что. от каждой школы нужно подготовить песню для радио — пусть дети споют. дмитрий алексеевич — с вас слова, софья николаевна — с вас музыка.
— я же говорил — дурдом, — сказал дмитрий алексеевич на ухо софье николаевне.
— опять он обзывается. — математичка сидела к дмитрию алексеевичу спиной, но он все равно почувствовал, как она закатила глаза.
— давай после уроков поговорим, — сказала ему софья николаевна.
дмитрий алексеевич кивнул и хотел еще кое-что спросить у директора.
— петр иванович, можно вас на минутку? петр иванович?
но музыка, похоже, стала еще громче. петр иванович его не слышал и ушел.

II.

дмитрий алексеевич полуполз на урок, хотя это был его любимый пятый «а». редко бывает такое совпадение — детям нравилось его слушать, а ему хотелось для них говорить. он приходил заранее, за полчаса, и читал один то, что будет потом читать классу. как-то так он сюда и попал — знакомый сказал: «там в школе учителя литературы ищут, а ты вроде любишь читать». больше всего дмитрию алексеевичу нравились стихи — было интересно, как по-разному работают слова. этими словами он писал отчеты для директора — семьдесят процентов правды, тридцать процентов лжи. а кто-то этими словами писал такое, что дмитрий алексеевич чувствовал: все — правда. и даже если он не мог сказать, о чем стихи, то все равно читал их вслух и слушал — как звучит? а сегодня впервые на урок опоздал и, если честно, предпочел бы не приходить совсем. что он скажет детям? сделает вид, что все в порядке, проигнорирует музыку? или отделается общими словами про приказ? или повторит это «музыка нас воспитывает, объединяет»? дмитрий алексеевич не знал, поэтому мысленно примерял то одну, то другую фразу, то махал руками, то скрещивал их на груди. но быстро понял, что он это зря. с детьми творилось невероятное — они бы вряд ли вообще его услышали. он даже подумал, что перепутал дверь. но присмотрелся — вот самый любопытный мальчик класса, он дмитрию алексеевичу напоминал его самого в детстве. только теперь он вырывал листы из книги, комкал бумажки и засовывал их в уши. сосед по парте снимал его на телефон. тихая девочка выла в окно, как голодный маленький волчонок. кто-то плакал под партой, у кого-то был оторван рукав пиджака, а под носом — кровь. на задних рядах барабанили по столу карандашами. дмитрий алексеевич попытался поздороваться, но «добрый день» потонул в шуме и музыке. слова не работали, но, может, сработают жесты? и вместо приветствия дмитрий алексеевич сделал реверанс. заметил, что теперь уже его снимают. дмитрий алексеевич понял, что выглядит глупо, и рассмеялся. смеялся и смеялся — не мог остановиться, вот бы высмеять весь день и все его события. смех становился громче и заразнее, и дмитрий алексеевич сел, чтобы успокоиться и отдышаться.
— урок окончен, — сказал дмитрий алексеевич. но дети занимались своими делами. — можете идти по домам! — сказал чуть громче. безуспешно.
тогда дмитрий алексеевич изобразил что-то вроде поклона, забрал портфель, журнал и помахал рукой.
дмитрий алексеевич мог бы сказать, что под конец рабочего дня от музыки у него раскалывалась голова, но это было неверно — голова не раскалывалась, она как будто уже раскололась: правая часть ныла, левая трещала. в коридоре он встретил софью николаевну. дмитрий алексеевич хотел ей что-то сказать, но софья николаевна махнула рукой в сторону двери. они молча вышли из школы и встали на ступеньках. на улице десятки рабочих несли тяжелые черные колонки и ставили их друг за другом, как фонари. так что переход изнутри наружу получился бесшовным — музыка продолжилась ровно на том моменте, на котором прервалась. дмитрию алексеевичу показалось, что колонки — жужжащие жирные мухи. ему захотелось помыться — жалко, музыку не отмыть. дмитрий алексеевич сказал: «и здесь». сказал, наверное, сам себе, потому что софья николаевна его не услышала бы. софья николаевна протянула бумажку, дмитрий алексеевич прочитал: «приказ». очередной приказ или тот же самый приказ? продолжил: «приказ об увольнении». посмотрел на софью николаевну вопросительно. она приложила ладонь к уху, как будто хочет услышать, о чем говорят невидимые люди за невидимой стеной, жестами показала, как что-то пишет и по написанному поет, а в конце сделала крест из рук — нет. «кто-то подслушал нас в учительской, — расшифровал дмитрий алексеевич, — обещали простить, если напишет песню. отказалась».
дмитрию алексеевичу считал, что они с софьей николаевной отлично ладят. и что в школе она его единственный друг. софья николаевна переехала в сур по программе «учитель для россии» три года назад, а до этого была пиар-менеджером звукозаписывающей компании в москве. ее история в суре многим показалась мутной (считалось, она что-то скрывает), а желание бросить все и преподавать — болезненным, вот и дмитрий алексеевич заразился. вдвоем они устроили в школе рок-клуб, где с детьми сочиняли песни, репетировали, выступали. дети были в восторге и готовы по морозу и темноте идти на репетицию, лишь бы успеть до первого урока, или сидеть в актовом зале допоздна вместо футбола и карт с приятелями во дворе. родителям нравилось, что дети заняты и не мешают им жить их взрослые жизни. какие-то учителя на концерты ходили с удовольствием, другие — чтобы посплетничать за чаем, но ходили же. а потом директор на собрании сказал, что такие мероприятия в школе нежелательны. то есть он даже не так сказал, а как-то обтекаемо, про дисциплину и внешний вид, и что не надо путать школу с дискотекой. они тогда как раз только начали выступать в костюмах, в гриме — пришивали на школьные пиджаки живые цветы, красили веки в ярко-желтый. и несмотря на то, что никто ничего явно не запретил, учителя ходить на их концерты перестали. потом родители начали забирать детей из клуба. примерно в то же время уволили биолога за то, что вместо чтения учебника он водил класс гулять и рассматривать мох на деревьях (школьная программа тем временем не выполнялась). и дмитрий алексеевич сам первый предложил софье николаевне закрыть клуб. он знал, что если бы не он, она бы продолжала его делать, пока не выгонят, не накажут. но дмитрий алексеевич боялся, он приводил разумные доводы, загибал пальцы. и софья николаевна согласилась. с тех пор они особо не общались. не то чтобы поссорились или обиделись — не было повода, у каждого свои уроки и дела. софья николаевна стала спокойнее и осторожнее — ну, как все. дмитрий алексеевич скучал по репетициям — когда придумывали, перебивая друг друга, текст, спорили и примеряли слова и строчки, а после пели и играли. а когда все складывалось в песню — этого не передать. Но, вспоминая, одергивал себя тем, что это неразумно, небезопасно, и вообще. а теперь дмитрию алексеевичу снова нужно сочинить песню — и на этот раз одному. но ни радости, ни предвкушения он не испытывал. дмитрий алексеевич обнял софью николаевну. чувствовал, что уже не только голова расколота, а и он сам. дмитрий алексеевич пошел к машине, софья николаевна пошла домой — она жила недалеко, через дорогу. играла музыка.

III.

больше всего на свете дмитрий алексеевич хотел обсудить этот день с женой. такая была у них традиция: что бы ни происходило — сын подрался в детском саду, отца забрали на скорой с коронавирусом, зарплату задержали, а деньги за квартиру требовали вперед — они садились за стол и говорили. и каждый вечер на столе появлялась тарелка с ужином. дмитрий алексеевич понимал, что жена, наверное, тоже устает, и что он мог бы время от времени готовить сам, но эту мысль дмитрий алексеевич откладывал уже семь лет — силы и время никак не находились. и сегодня тарелка, как обычно, стояла, но жена не очень-то хотела говорить. дмитрий алексеевич рубил котлету вилкой и пытался узнать, как дела.
— тебе правда интересно?
— интересно. — дмитрий алексеевич жевал котлету.
— мне кажется, у тебя есть кто-то интереснее.
— не понял. — дмитрий алексеевич жевать котлету перестал.
— в школе видели, как ты с ней обнимался.
— с кем, с соней?
— прямо на пороге.
— ну марин!
голова у дмитрия алексеевича заболела сильней, хотя он и выпил две таблетки нурофена, как пришел. боль была одновременно острая, пульсирующая, ноющая — дмитрий алексеевич так и не научился их различать. он прикрыл ладонью левый глаз, как будто мысль, которую он собирался озвучить, вот-вот из глаза вытечет. «марин», — сказал еще раз дмитрий алексеевич. и дальше говорил, говорил, говорил. про музыку говорил, которая, кстати, и теперь играла, правда, тише, — видимо, дело было ко сну, и как же страшно было понять, что он к этой музыке всего за день почти привык. и про собрание дурацкое говорил, про потного петра ивановича говорил, про песню для радио, донос и приказ.
— да, музыка, — отвечала жена, — но разве это важно? я говорю про нас.
дмитрий алексеевич решил, что у него температура. тело ломило так, будто он робот, отправленный на запчасти. вот кто-то схватил его за голень и тянет, что хрустит колено. другой держит нос и выкручивает нос по часовой. третий взял за волосы и повис. дмитрий алексеевич водил пальцами по лицу и чувствовал, как кожа натянулась — скоро треснет, как стеклянный экран. а потом сказал:
— но нам же жить под эту музыку.
— вот и живи!
дмитрий алексеевич слышал, как жена уложила детей спать, потом долго лила воду в ванной и легла сама. дмитрий алексеевич понимал, что своих детей он видит реже, чем школьных, но такое у всех учителей. он подумал, а как его дети провели этот день: трехлетний сын — влад — наверняка все проплакал, он громких звуков не любил. пятилетняя дочь — маша — приставала ко взрослым с вопросами. интересно, кто-нибудь хоть что-нибудь ей объяснил? дмитрий алексеевич думал о том, что его дети теперь будут просыпаться и засыпать под эту музыку каждый день. а может быть, в детском саду они тоже сочинят песню для радио.
что, если его дети так и не смогут никогда полюбить эту музыку? что, если смогут?
чтобы отвлечься, дмитрий алексеевич взял телефон и открыл интернет — сурские новости. во всех группах, каналах и чатах повесили приказ. писали, как всего за день работы под музыку повысилась продуктивность на сурской птицефабрике. как какой-то парень, наслушавшись музыки, снял старую кошку с крыши. а то, что эта кошка, похоже, из-за музыки туда и забралась, не писали. а еще было видео с учителем, который под музыку делал реверансы и поклоны — как заводной мышонок в протертом сером пиджаке. дмитрий алексеевич приблизил экран двумя пальцами, дмитрий алексеевич надел очки. это о, что ли, этот учитель? смешно корячится и вроде всему рад. подпись: «учителя сура за сурское радио».
дмитрий алексеевич почувствовал, что чуть ниже затылка что-то горячее растеклось по спине. когда горячее дошло до горла, дмитрию алексеевичу стало трудно дышать. все было обычным и необычным — дмитрий алексеевич не мог объяснить. как будто смотришь на мир через прозрачный пакет, в котором до этого была пойманная в реке рыба. все мутное, в глазах песок, и пальцы от воды холодные. дмитрий алексеевич сразу стал очень маленьким — если бы жена позвала его из спальни, ее голос звучал бы далеко-далеко, и вместе с тем очень большим — ворот футболки сдавливал горло так, будто он вырос из нее давно, резинка штанов врезалась в живот, который еще надулся отчего-то, хотя котлету дмитрий алексеевич не доел. и сердце стучало без продыху: раз-два, раз-два. дмитрий алексеевич прикинул, каковы шансы умереть от инсульта в тридцать пять. гугл говорил, что невысокие, и предлагал статью про панические атаки. дмитрий алексеевич почитал, понял, что похоже, попробовал даже применить прием: мысленно описать все окружающие звуки. дмитрий алексеевич прошелся по квартире, прислушиваясь: кран на кухне течет, соседи ругаются, но слов не разобрать, дочь ворочается во сне, и играет музыка. дмитрий алексеевич вдруг понял, что рядом со спальней музыка тише, чем на кухне. дмитрий алексеевич вернулся на кухню — громче. снова дошел до спальни — тише. ванная — громко совсем. дмитрий алексеевич зашел в ванную, сел на корточки, встал на носочки: на корточках тише, на носках громче. постоял так в каждом углу. музыка шла из вентиляционного окна. тогда дмитрий алексеевич опустил крышку унитаза и встал на него ногами, надеясь, что не сломает и не разбудит семью, — думал сам про себя: «вот дурак». подковырнул решетку щипчиками жены и вырвал — освобожденный звук наполнил комнату. тут дмитрий алексеевич увидел, что и стены как будто нет — только тонкий слой плитки его отделяет от музыки. тогда дмитрий алексеевич отломил одну плитку — она крошилась, как печенье. потом вторую, и так до унитаза разобрал. нагнулся, чтобы залезть в образовавшуюся пещеру — темно и похоже на тоннель. с обеих сторон была только пыль и трубы, и тараканы бегали туда-сюда. «что за межквартирье, — думал дмитрий алексеевич, — часть подъезда, бытовка, замурованная кладовка?» но тоннель делал поворот, а за ним, за поворотом, уже был свет, так что дмитрий алексеевич все очень ясно увидел и запомнил каждую деталь. стояла парта — обычная школьная парта: серые ножки с застывшими бугорками краски. бежевая крышка из фанеры. на парте радиоприемник — вот откуда музыка играла. а рядом с партой и приемником — ну как сказать. в общем, огромная овчарка. дмитрий алексеевич понял — это она приемник охраняет. он вообще-то боялся собак, а тем более таких больших, но попробовал с ней подружиться. «хорошая собачка», — пищал дмитрий алексеевич, как большой напуганный комар. а собака сидела как сидела. тогда дмитрий алексеевич сам присел, чтобы быть с ней одного роста. «привет, собачка», — сказал. дмитрий алексеевич медленно пополз на нее, раздавая на ходу обещания: «я тебя покормлю, «я тебя тут не брошу». а когда подполз совсем близко, собака зарычала, шерсть на холке поднялась. дмитрий алексеевич отступил, но попробовал с другой стороны — там увидел желтые зубы прямо у лица. дмитрий алексеевич решил: «рискну». и рискнул, впервые в жизни рискнул. снял футболку и накинул ее на собаку, чтобы та растерялась и отвлеклась. сам рванул за приемником, но ногой зацепился за провод, упал. как открыл глаза, увидел над собой злющую морду, почуял нервное собачье дыхание. и, обращаясь к собаке как к школьному директору, к загадочному потолочному руководству, кому-то властному — всем сразу, он сказал:
«остановите музыку пожалуйста остановите музыку прошу вас остановите музыку. музыке нет»
слюна из пасти стекала дмитрию алексеевичу в глаза, или это были слезы.
собака оскалилась, поставила правую лапу ему на грудь.

* * *

марина проснулась в половине восьмого. управляющая заболела, а значит, ей сегодня открывать салон. услышала музыку — как жалко, что музыка не приснилась. музыка ей не нравилась, но и мужа она не могла понять — неужели правда так страдает? или врет? марина вспомнила ссору, погрызла ноготь на мизинце — детская привычка, не помогал даже шеллак. у марины было десять минут до того, как проснутся дети, ей хотелось, чтобы эти десять минут прошли хорошо. марина решила: «с димой помирюсь». кстати, где он? в спальне нет и на кухне нет. марина еле слышно постучалась в ванную, чтобы не будить детей.
— дима, ты тут?
потом открыла дверь, закрыла рот руками. в стене дыра, обломки плитки. муж рядом на полу лежит без майки, весь в крови. на теле раны, пыль осела, смешалась с кровью, превратилась в грязь. он что-то бормотал, как будто одно слово повторял. прислушалась: «запиши, запиши, запиши».
— что записать?
— марина, я придумал.
придумал песню. песню для радио. запиши.

Опубликовано в Юность №9, 2022