Василий Морозов. СВЕТЛЫЕ ДАЛИ

Первоцелинникам посвящается

Зима стояла суровой. На дворе – конец февраля, а теплом не веяло, и не было никаких признаков прихода весны. По утрам часто свирепствовал крепкий мороз, от которого в ясную погоду в звонком воздухе висели туманные, с розовым отливом столбы, уходящие в серое поднебесье, да было слышно, как от холода потрескивали углы ветхого дома.
А иногда разыграется ночью метель и бесится до самого полудня. Но потом в свои права опять вступал мороз. Вот в один из таких дней на хуторе, овечьей зимовке, состоящем из двух дворов, разбросанных на разных концах когда-то бывшего поселка, сторожевая сука по кличке Динка принесла двух щенят. Один на третий день замерз, вывалившись из гнезда, когда не было Динки. а другого шестилетний сынишка чабана Мишутка занес в избу с расчетом, что там до весны ему будет лучше.
Но не тут-то было. Динка или слышала слабое поскуливание щенка, или материнским чутьем определила нахождение своего детеныша за скрипучими дверями, совсем не давала покоя хозяевам, сидела на крыльце и жалобно выла.
Обстановку разрядил хозяин дома, Павел, суховатый, невысокого роста мужчина, который коротко объяснил сыну:
– Каждый щенок в какой бы то ни было холод должен жить на улице, с матерью ему всегда будет тепло. А в доме он может стать ленивым котом, из которого не выйдет хорошей собаки. Мишутка не соглашался с отцом, плакал, уговаривал оставить щенка, чтобы кормить его теплым коровьим молоком. Но ничего не помогло, отец был непреклонен. Мишутка последний раз погладил щенка по серо-пепельной шубке, потрогал за крошечные ушки, прильнул к холодному носику и проговорил:
– Какой ты хороший, мой бусенький.
С тем и втолкнул его в узенькую снежную лазейку, в которую одновременно шмыгнула Динка.
С того дня щенка стали звать Бусым.
А жизнь на хуторе шла своим чередом. семья Весниных, Павел с Дарьей, и семья Витошкиных, состоявшая из хозяина, сорокалетнего Степана, неразговорчивого мужика, и таких же лет хозяйки Груни со своим выводком из четырех ребятишек, продолжали ухаживать за отарой овец. По ночам по-прежнему по ту сторону болота, окружающего хутор с двух сторон, протяжно и долго выли волки, которых в этих местах было много.
Только Динка редко стала вылазить из-под сенок на волчий вой и не так часто давала знать зверю, что кошара недоступна. Охраняется. Хозяин был недоволен, часто говорил Дарье:
– Старая наша Динка стала, начала сдавать.
Каждую ночь из избы с ружьем на вой выходил Павел, обходил кошару, отпугивая волков, стрелял вверх, после чего вой немного утихал.
После Павла через какое-то время, натянув на себя старенькую шубу и надев подшитые валенки, на улицу выходила Дарья с железякой в руках и била ею по висящему отвалу от плуга. В это время звон от ударов висел над хутором, разносился по округе. Волки прекращали свои песни, им, вероятно, становилось жутко от звона, и они болотом уходили в степь.
Трудно было охранять овец в непогоду, когда в непроглядной мгле завывала метель, сливаясь с воем зверей.
В одну из таких ночей пошел Павел к кошаре посмотреть овец.
Хоть и находилась она в пятидесяти метрах от дома, но в такую погоду добраться до нее трудно.
Ветер хлестал в лицо. Ноги вязли в снегу. Только поравнялся с изгородью пригона, как с той стороны метнулся черный клубок и скрылся во мгле. Тут-то он и вспомнил слова отца: «Каким бы зверь сильным и злым ни был, а человека он боится». На всякий случай выстрелил вслед, стукнул по отвалу прикладом ружья и пошел в избу.
Зима начала отступать. Во второй десятидневке марта установились теплые солнечные дни. Снег оседал, теряя прежнюю пышность, и наливался водой.
В теплые дни Динка выводила Бусого из-под сенок, тормошила: смотри, мол, изучай свой двор…
Бусый глядел в глаза матери, поскуливал, тем самым давал понять, что ее наказ он усваивает.
Все лето Бусый проходил с отарой овец по пастбищам вместе с Динкой и соседским псом Верным, которого на ночь Степан садил на цепь, чтобы он охранял свое подворье, а не убегал к Весниным. К концу лета щенок так подрос, что не уступал по росту матери, а по ширине груди превосходил соседского пса.
Сжился Бусый и с отарой. При встрече каждая овца не сторонилась его, а подходила, обнюхивала и, признав, спокойно продолжала пощипывать мягкую травку. За время, исхоженное по степям, Бусый научился добывать пищу. Ложился в траву и следил за появлением сусликов. В один прыжок оказывался рядом – и добыча в зубах.
Шло время. За три года из неуклюжего щенка Бусый превратился в большого, стройного пса.
И жил он теперь не с матерью под крыльцом, а на пригоне, в углу, под открытым небом. Когда злился – глаза наливались кровью, шерсть на загривке бугрилась. В эти минуты он был опасен.
Однажды, увидев его таким, Витошкин заявил Дарье:
– Вы только хорошенько приглядитесь к Бусому, он же у вас волчьих кровей. Зверь и только.
Степан так уверенно утверждал, что Дарья подумала и решила, что Витошкин возможно прав. Она вспомнила, как несколько лет назад пасла овец за Ялбаном и Динка в это время куда-то на весь день исчезала.
Когда вернулась, припала к ногам Дарьи, поскуливая, виновато завиляла хвостом и, глядя в глаза хозяйки, словно за что-то извинялась. Тогда она не обратила на это внимания. а сейчас вспомнила и подумала: «Вот, оказывается, голубушка, в тот раз ты с кем женихалась. Хорошо, что тогда своего кавалера не привела, он бы нам тут устроил свадьбу. Всех бы овец порешил».
Как-то раз в середине зимы, в одну из длинных ночей, хозяин сквозь чуткий сон услышал что-то неладное во дворе. Динка с Бусым с лаем кинулись от кошары. Верный тоже, у себя гремя цепью, заливался до хрипоты. По удаляющемуся лаю определил – побежали в сторону болота. Павел разбудил Дарью, быстро оделся, взял вилы и ружье. Вышли на улицу. На темном небе, со стороны востока, слабо мерцало несколько звезд, с запада подувал теплый ветерок, который обычно предвещал плохую погоду. Хозяин с хозяйкой пошли на еле доносившийся лай к болоту.
Идти было трудно, ноги проваливались в снег, который попадал в валенки и таял.
Чем ближе подходили к болоту, тем отчетливее слышался лай, который переходил то в злое рычание, то в жалкое повизгивание.
Подойдя к болоту, увидели шевелящиеся кусты тальника да вздымавшиеся вихри снега.
Лай на минуту прекратился, и снова послышалось повизгивание и рычание, а потом снежные вихри стали часто и быстро вздыматься то на одном, то на другом участке болота. Шла борьба. Павел несколько раз пальнул из ружья вверх. Но и после этого борьба не прекратилась, а, как показалось Павлу, еще более разгорелась.
Тогда, создавая шум, Дарья с Павлом стали бить вилами о вилы и кричать. Павел вглядывался туда, откуда доносилось клацанье зубов, злое рычание, визг, и хотел в ту сторону выстрелить. Но не стал: можно побить собак. Еще несколько раз пальнул вверх.
Неожиданно из кустов выскочила Динка и, заливаясь лаем, глядя на Павла с Дарьей, снова кинулась в кусты, тем самым как бы звала хозяев на помощь Бусому. А борьба по-прежнему не утихала, и по гневному рычанию можно было понять: разыгралась она не на жизнь, а на смерть. Наконец на болоте все затихло. Из кустов, сверкая огненными глазами, показался Бусый. Одно ухо у него висело, а другого совсем не было. Сквозь вздыбленную шерсть из-под левой лопатки сочилась кровь. Бусый обвел всех взглядом, посмотрел на Динку и, волоча правую заднюю ногу, побежал к хутору.
Вернувшись домой, Павел попытался вызвать Бусого из-под крыльца, но в ответ услышал глухое поскуливание.
Когда рассвело, он встал на широкие самодельные лыжи и направился к болоту, где происходила борьба. По собачьему следу углубился в его средину. Прошел одно истоптанное место, другое, после чего увидел матерого зверя, лежавшего на снегу с приоткрытой пастью и вытянутыми, словно в судороге, ногами.
Хоть волк и был без признаков жизни, но сразу приблизиться к нему Павел не посмел. Неизвестно откуда набежавший страх не позволял ему это сделать.

* * *

У каждого селения есть история. У хутора – тоже. Как утверждают старожилы, ее началом был 1928 год, когда неизвестно откуда взявшийся отшельник Ильин облюбовал здесь просторные луга и степи вперемежку с горами, покрытыми березовым лесом. Там, где степной простор подходил к подножию гор, на этом стыке, заросшем ивовым кустарником, пробегала юркая речушка, метра полтора шириной и такой же глубины.
Стоило к ней подойти, как застоявшийся терпкий запах смородины, росшей по ее берегам, перехватывал дыхание. В ее ветвях вили гнезда небольшие птицы, которые в это время нуждались в покое.
Здесь же, внизу небольшого пригорка, находился родник. Вода в нем чудотворная, от всяких болезней исцеляет. В жаркую погоду зачерпнешь кружкой, и кружка инеем покрывается. Еще у источника была тайна: если вечером возле него загадать желание – оно сбудется. Поэтому в сумерках у родника можно было видеть девчат, у которых мечты были о своих суженых.
Тайну родниковой воды пытались разгадать геологи, которые иногда появлялись в этих места.
Придут, поизучают ее содержимое и уезжают ни с чем. Не со всяким человеком родник делился тайной.
И бил он ключом не из-под горы, как многие источники, а прямо со дна, окруженного разлапистыми водорослями.
Этот родник скорее всего и привлек в свое время Ильина, а в нетронутых плодородных землях – он не сомневался, а поэтому и выкопал в пригорке землянку, обложил ее изнутри стволами березы.
Обзавелся скотиной и стал здесь жить.
Позже из других сел к нему потянулись крепкие духом и умом мужики с семьями, со своими домами, со скотом и другим скарбом.
Так в поселке Ильюшиха, названном в честь его первооткрывателя, появились семьи: Шуваевы, Гаденовы, Дуплинские, Синкины…
Когда поселок разросся в сорок дворов, мужики собрали сход и решили организовать колхоз, которому позже присвоили имя Кирова. Председателем выбрали делового мужика, фронтовика, сорокапятилетнего Синкина Петра Степановича. Сообща построили конный двор. Школу. Два амбара для хранения зерна. Мастерскую, в которой делали сани, телеги и другую утварь, необходимую для колхоза. Рядом с мастерской, в горе, соорудили кузницу, не совсем приметную для людского глаза.
Неприметной она была в нерабочее время, а когда под тяжелыми вздохами меха горн набирал жар, когда Павел брал в руки длинные щипцы с огненно-раскаленной заготовкой, а председательский сын Иван, двадцатилетний паренек с кудрявой головой, начинал работать кувалдой и Павел превращал заготовку в нужную деталь, все становилось по-другому. В дверь вылетал кузнечный звон и рассыпался по округе.
В кузнице насаживали обода на колеса телег. Делали для саней полозья. Все железные работы производили в кузнице.
Самым высоким местом в округе считалась гора Ялбан. Она находилась на окраине поселка, за согрой. Ее лицевая сторона, которая смотрела на поселок, была почти голой, с редким ковылем. Словно приглажена чьей-то огромной рукой. Другая, тыльная – утопала в зарослях калины и черемухи.
Зимой, по выходным дням, показывая свою удаль, некоторые парни на лыжах, поднимая снежную пыль, неслись вниз. Гора была крутой и высокой, поэтому не каждый лыжник мог отважиться на это.
Весной колхозники пахали и сеяли на быках и коровах. Позже – на лошадях. Посевные площади были небольшими. На тягловой силе много не посеешь. Осенью за жаткой-самоброской, женщины и ребятишки собирали пшеницу и рожь. Вязали в снопы, снопы пропускали через молотилку и готовым зерном в мешках везли в амбары. Провеивали. Часть урожая сдавали государству, оставшуюся делили между собой и оставляли как семенной фонд.
Поздними летними вечерами молодежь собиралась на поляне и под веселый наигрыш балалаечника Гаденова Саши выделывала в плясках с частушками такие номера, что не каждый артист смог бы.
Обувки не было. Плясали голыми ногами на траве-мураве. Весельем отличались Сухова Шура, Житкова Настя и Торлопова Ксюша. Иногда они между собой устраивали соревнования – кто кого перепляшет, а утром бежали на работу.
Жизнь в колхозе шла не богато и не бедно. Колхозники вовремя платили налоги. Досыта ели хлеб, который причитался на трудодни.
Для проветривания и хранения зерна в планах было построить ригу.
Поставить под крышу несколько веялок. И вот те на! Нагрянули перемены, которых никто не ждал.
Прискакавший верхом на гнедом жеребце председатель райисполкома Абрамчук собрал колхозников:
– Товарищи! От правительства пришла бумага, – потряс он замасленным листком, после чего продолжил: – об укрупнении хозяйств.
Мы вам предлагаем присоединиться к колхозам имени Ленина, Калинина или к колхозу имени Советы Ильича. Ваш колхоз станет отделением. Каждый как работал, так и будет работать. По сути, – посмотрел он на Синкина, – упраздняется пост председателя. Ты, Петр Степанович, соответственно, станешь управляющим.
– Понял! – приподнялся с места Синкин.
– Значит, с понижением, – выкрикнул тракторист единственного в колхозе трактора, который приводил в движение молотилку, Максим Третьяков. – А что нам это даст?
– Вам и мне ничего, – смутился от вопроса Абрамчук. – А тем, наверху, – указал он пальцем на потолок, – возможно, что-то даст. Я думаю, нам туда соваться не надо.
Это не нашего ума дело.
– Как не нашего? – возмутился было Третьяков, ну тут же замолчал, потому как его кто-то сбоку дернул за пиджак.
– Так что подумайте, – сказал в заключение Абрамчук.
Думать долго не пришлось.
Примкнули к Бочарам, к колхозу имени Ленина, который был ближе других.
Прошло больше года. Абрамчук снова прискакал на том же рысаке и сказал о том, что отделение ликвидируется. Вся техника, коровы, свиньи и куры передаются колхозу имени Ленина, а хуторянам рекомендовано переехать в близлежащие села. Потому как без работы здесь не прожить, а снова начинать с единоличия никто не захотел. Да и закона такого нет.
Можно попасть в разряд кулаков, а там – и под статью. Правда, в последний момент районным начальством было принято решение: на обильных просторных лугах оставить отару овец.
За ней согласились ухаживать две семьи: Веснины и Витошкины.
За счет этого поселок не был стерт с лица земли. Правда, по своим масштабам он снова стал хутором.

* * *

Какое-то время начальство не знало, как поступить. Одни предлагали забрать с Ильюшихи всю технику, а поздней осенью готовое сено для овец из Бочаров на санях доставлять на хутор. Другие на правлении высказали, что это хлопотно и затратно, лучше будет, если за дополнительные трудодни чабаны сами займутся заготовкой кормов, как для отары, так и для своего скота. На этом и сошлись.
На хуторе оставили конную косилку, грабли и пять жеребцов. Лошадей решено было использовать не только как тягловую силу, но и для решения других вопросов, в том числе и для поездок в Бочары. Десять километров – путь неближний. Пешком не находишься.
Павла выбрали старшим чабаном, чтобы при случае было с кого спросить.
Овец пасли по очереди. Один день – Павел с Дарьей. Другой – Витошкины. Овца – спокойная скотина, лишних хлопот не доставляет. На выпасах держатся вместе.
Да и выпаса-то, считай, сразу за домами начинаются, вдоль согры, где сочная трава. Такой простор!
Не одну отару можно разместить, сотню. А может, и больше.
Ходят овцы не спеша, похрумкивая травкой. Ближе к обеду, когда наедаются, Павел с Дарьей поворачивают их к небольшому озерку, которое каким-то образом еще в давние времена почти на равнине образовалось. Попьют овцы водички и здесь же кружком ложатся на отдых. Павел с Дарьей тоже располагаются от жары в шалаше. В ненастную погоду – от холода. Бусый с Динкой в это время поодаль несут охрану.
При малейшем звуке или шорохе пес вскакивает, осматривает отару и, убедившись в ее безопасности, снова ложится. Павел с Дарьей в это время тоже по очереди отдыхают.

* * *

Как-то в начале лета отправил Павел Дарью одну с отарой на дальние выпаса за Ялбан. Отножка попалась хорошая, с нетоптаной травой. Рядом два небольших березовых колка. За ними, ближе к Ялбану, заросли калины и крушины.
Павел в это время ремонтировал пригон. Менял несколько старых жердин на новые. Бусый с Динкой остались с хозяином, проявляя ему верность и преданность.
Разбрелись овцы по лужку.
Идут, пощипывают травку, уткнув головы к земле. Дарья в пастушьем снаряжении: в кирзовых сапогах, в юбке с кофтой из плотной ткани.
Из такой же материи платок на голове, который спасал от палящего солнца. Через плечо – брезентовая сумка с едой, и самое главное орудие для пастуха – это дубина, сделанная Павлом из ствола черемухи, с тяжелым округленным корневищем-набалдашником. Долбанешь такой – и ружья не надо. Наповал сразит. На дубину можно опереться. Постоишь немного, и усталость проходит.
Идет Дарья помаленьку за отарой, вдыхая аромат разнотравья.
Любуется простором лугов, которые уходят к самому горизонту.
Хорошо на душе. Так хорошо, что петь хочется. Иногда Дарья поет.
Голос у нее чистый. Красивый.
Поет про Байкал. Про русые кудри. Про красотку, которую барин приглашает в море, покататься на челне… Много Дарья знает старинных песен. Вдруг она услышала, а потом и увидела, как мимо нее словно мяч с шорохом прокатился, а когда вскинула глаза – обомлела.
На баране-производителе, замыкающем отару, сидит волк и пытается вонзить клыки в горло. Но шерсть на баране густая и плотная.
Непросто прокусить. Производитель крутит головой, пытаясь рогами сбросить зверя. Не чувствуя опасность, овцы продолжают щипать траву. Дарья что есть мочи закричала и заколотила дубинкой о землю. Борьба шла несколько минут. Баран продолжал рогами колотить волка, озираясь на Дарью, и понимая, что не так просто полоснуть барана клыками, волк соскочил с него и так же молниеносно исчез.
Дарья хотела прочитать молитву. Поблагодарить Бога за спасение бараньей души, но не смогла, она поняла, что в крике сорвала голос.

* * *

Жизнь на хуторе шла своим чередом. Время в работе шло быстро.
Весниным и Витошкиным его не хватало. Особенно летом. Кроме как пасти овец – сено на зиму надо заготовить. Правда, свои овцы паслись и зимовали в общей отаре, но они тоже требовали дополнительного корма. Были свиньи и куры. Корова с теленком. Можно бы уменьшить свою живность, а нельзя, так как каждое подворье облагалось налогом, несмотря на то, имеешь скотину или нет. Что положено – сдай государству. Не сдашь – пойдешь под суд.
Со своим хозяйством мороки меньше. Пять свиней, которых держали Веснины, все лето жили уличным способом. На весь день уйдут на болото и перекапывают носами-пятачками кочки, выискивая в них съедобные корешки.
В определенное время подойдут к дому, где Дарья лопатой посечет им в корытах сырой картошки.
Поедят, отдохнут немного под навесом в холодке и опять на болото уходят.
С курицами тоже небольшая морока. Зерно на трудодни давали. Часть в Бочарах мололи на еду.
Часть шла на корм скоту. Но в основном обходились картошкой, которую садили с гектар, а может, и того больше. На зиму три погреба засыпали. Выпустит утром Дарья куриное стадо из семидесяти голов. Набросает им корм, на который они сбегались. Наклюются и тут же вокруг дома по полянке разбредутся, разгребая когтистыми лапами землю, отыскивая любимое лакомство – червячков и букашек.
Коровы с телятами весь день паслись здесь же за домами. Правда, после вечерней дойки, хозяева их загоняли в сараи, опасаясь волков. Коровы считались основными кормильцами: это молоко, творог, сметана и масло.
Поздней осенью, когда выпадал снег и устанавливались морозы, большая часть живности резалась. То, что положено, сдавали государству. Часть оставляли себе, а излишки Павел с Витошкиным собирали в общий обоз и на двух подводах везли в город, на базар.
Бабы на это время на хуторе оставались за хозяев.
На дорогу с торговлей уходило четыре дня. Нелегкое дело по бездорожью совершать прогулки за сорок километров. А что делать. Совершали. Деваться некуда. Нужда заставляла. На ту часть трудодней, которую отоваривали деньгами, не прожить. Надо было купить: мыло, сахар, спички, керосин, одежду… Всего и не перечислишь.
В городе останавливались на заезжем дворе. С хозяевами за ночлег расплачивались мясом, маслом, шерстью. Они были рады-радешеньки. На какое-то время были обеспечены продуктами. В послевоенные годы особого достатка не было ни на селе, ни в городе. Все шло на восстановление промышленности.
Как бы ни было на селе тяжело, а по сравнению с городом жить легче. Тем более на хуторе. Немеренные сенокосные луга способствовали этому. Только не ленись.
Вставай пораньше, по росе. Бери в руки литовку и вжикай до восхода солнца. Пока жара не наступит.
Изредка приходившие от детей весточки успокаивали Павла с Дарьей. Старшая дочь Василиса писала из Колымы, что ее перевели на вольное поселение. Что скоро, возможно, выйдет замуж за хорошего человека Дмитрия, который во время войны попал к немцам в плен, за что тянул срок.
Василису осудили за побег.
Еще девчонкой сбежала с военного завода, который в то время выпускал для фронта нужную продукцию.
Николай тоже на службу не жаловался. Писал из Читы, что хоть и попал служить в танковые войска, но его определили на кухню поваром. «Ну и хорошо, – думала Дарья, – не будет голодным».
Неплохие письма приходили и от младшей дочери Шуры из Прокопьевска. Когда поселок распался, она, как и некоторые селяне, вместе с мужем, свекром и свекровью уехала на угольные разработки. На первое время там из старых шпал построили небольшой домик. Но здесь же в письме сделала оговорку, что домик временный. Когда накопят денег, построят хороший крестовый, после чего будут думать о детях.
Заранее не узнаешь, кто родится, продолжала размышлять дочь, но письмо заканчивала словами, что они с Леней мечтают о сыне, чтобы продолжить род Пашовкиных.
Видать, немного подумала, после чего сбоку подписала: «А вообщето, кого Бог пошлет, тому и рады будем».
Все бы ничего, но душу тяготило то, что сверстники Миши, которые жили в Бочарах, ходили в школу, а он школьную программу с помощью отца по букварю для взрослых изучал. Книга была интересной. Там, где на странице в начале текста красовалась большая буква «В», была нарисована веялка с ее описанием. Где «Б» – борона. Буквы Миша изучил, но, когда начинал их соединять вместе, получалось черт знает что. Арифметика тоже шла с трудом. Правда, до десяти он считал. Павел понял, что самообуч ничего не даст. Такая же картина складывалась и у Витошкиных, а поэтому Веснины и Витошкины, хоть и с большим трудом, но ради детей решили переехать в Бочары. И переехали бы, но в воздухе витало непонятное слово «ЦЕЛИНА», с приходом которой на бескрайних сибирских просторах должны появиться новые совхозы, а стало быть, и села. Это Павла с Дарьей удерживало и вселяло надежды на перемены к лучшему.

* * *

Однажды, в конце февраля, когда мороз начал спадать, а яркое солнце дольше обычного удерживалось в зените, Миша с соседскими ребятишками Валей и Колей взяли самодельные санки и пошли на Ялбан кататься. Когда забрались на гору, Миша увидел вдалеке движущееся в сторону хутора непонятное сооружение, похожее на маленький домик. Когда оно останавливалось, то из него выходили люди. Немного постояв, они снова входили в домик, после чего он снова начинал двигаться в их сторону.
Больше всего Мишу удивило то, что двигался домик не по дороге со стороны Бочаров, а совсем с другой, с которой никто не ездил.
По команде Миши все скатились с горы и побежали по домам рассказывать о том, что они увидели. Павел с Дарьей в это время раскладывали душистое, с мелкими листочками сено в ясли – кормушки для овец. Увидев сына запыхавшимся, мать с испугом спросила:
– Сынок! Что с тобой? – а сама подумала, не на волков ли нарвались.
– Там! Там! – взахлеб продолжал твердить Миша, показывая рукой в сторону.
– Что там? – обернулся отец, глядя туда, куда показывал сын.
– Там целина едет! – радостно закричал Миша.
И правда, через какое-то время послышался гул мотора, а вскоре и трактор с вагончиком показался. Не доезжая метров пятьсот до домов, трактор сбавил ход и остановился. из вагончика вышли люди. Один из них что-то объяснял двум другим, показывая рукой по сторонам.
Павел отставил в сторону вилы, стряхнул с полушубка прилипшее сено и по снежной равнине направился к приезжим. Степан Витошкин с лопатой тоже пошел в их сторону.
Оказавшись рядом с гостями, Павел со Степаном кивком поздоровались с ними. Но они были так заняты разговором, что никак не отреагировали на приветствие, продолжая о чем-то говорить, а может быть, спорить? Потому как между приезжими намечалось разногласие. В ожидании конца разговора Павел со Степаном отошли в сторонку, достали кисеты с самосадом, закурили.
– Я думаю, центральную усадьбу лучше сделать на окраине Шевалино,– напористо говорил один другому. Оба были среднего роста.
В овчинных шубах. В валенках.
На вид за сорок. Третий, в бурках и длинном пальто, в каракулевой шапке, стоял рядом и вслушивался в разговор. Не принимал участия в их споре. Как бы свое решающее слово он откладывал на потом.
– Я думаю, совхоз должен стоять тут, – топнул ногой один из них. – Чего цепляться за дорогу, – противостоял он другому, – когда от Воеводино сюда можно провести дорожную ветку не хуже той. И затрат всего ничего. Так это будет новый совхоз на обширном просторе! – обвел он рукой вокруг себя, показывая на снежное безмолвие, на березовые колки, на волнистые холмы, которые виднелись на горизонте. – И для полеводства и животноводства лучшего места нет.
А если реку перекрыть плотиной, – указал он на болото, поросшее густым тальником, – огромный пруд появится. В нем не только можно будет ценную рыбу разводить, но и теплоход на подводных крыльях пустить. Для отдыха трудящихся.
– Фантазер ты, Михаил Иванович! – упрекнул товарищ.
– Не фантазер, а мыслитель, – поправил его тот, который высказал свое решение, что центральная часть совхоза должна быть тут. – Мы для чего рождены? – задал он вопрос и тут же ответил: – Чтоб сказку сделать былью… Стало быть, дело не в фантазии, а в нас самих.
– Позиция каждого из вас мне ясна, – послушав друзей, наконец-то проговорил товарищ в бурках.
– В районе обсудим и вынесем определенное решение, – после сказанного он сделал шаг в сторону Павла и Степана: – А теперь давайте знакомиться. Я – начальник управления сельского хозяйства области Чухнов Игорь Николаевич. А вы, насколько я понимаю, старожилы? – улыбнулся он по-доброму.
– Старожилы не старожили, но родились и выросли здесь. Никуда не уезжали, если не считать годы войны. Зовут Павлом, – по-армейски отчеканил Веснин.
– Я, Степан Витошкин, – представился второй хуторянин.
Чухнов, как и Павлу, крепко пожал руку Степану, после чего снова обратился к Веснину:
– А по отчеству?
– Отца звали Михаилом.
– Стало быть, Павел Михайлович, – одобрительно продолжил Игорь Николаевич и, подняв на Павла глаза, спросил: – На каком фронте воевали?
– На сталинградском.
– Да, да, – кивая головой, проговорил Чухнов и добавил: – Я – на Украинском. Значит, сработаемся.
Такие люди на целине очень нужны, – и показывая рукой на товарища, который отстаивал какую-то непонятную для Павла окраину Шевалино, представил его: – Это парторг будущего совхоза Бойчук Николай Николаевич. Наш человек. Тоже фронтовик.
Тот в знак знакомства протянул руку Павлу и Степану. Второй, которому понравился местный пейзаж, сам, без представления Чухнова, назвал себя:
– Одинец Михаил Иванович.
– Директор вновь образующегося совхоза, – дополнил Чухнов.
– Еще посмотрим, – загадочно улыбнулся Одинец. – Спешить не будем. Есть кандидатуры с большим управленческим опытом.
– Утвердим, и никуда не денешься, – заявил Чухнов. – Не зря партийный билет в кармане носишь.
После разговора Павел пригласил гостей в дом на чай, правда, перед этим сходил и закрыл в собачник Динку с Бусым. От греха подальше. Чтобы не покусали.
Витошкин тоже решил присутствовать на чаепитии, догадываясь, что разговор за столом будет серьезным. Не в бирюльки играть приехали гости за двадцать верст.
Молоденького тракториста Павел тоже пригласил в избу, но он отказался, продолжая сидеть в теплой кабине своего С-80, двигатель которого работал на малых оборотах, поддерживая определенную температуру, не давая замерзнуть воде в радиаторе.
За чаем, который Дарья заварила сушеной клубникой, говорили о многом. Было похоже, что уличный разговор был репетицией к тому, о чем говорили в доме.
Касались не только целинных тем, но и бытовых, без чего нельзя обходиться в будничной жизни.
Даже о роднике, вода из которого всем понравилась. А быть хутору совхозом или отделением, это, насколько понял Павел, будет зависеть от верхней власти, посредниками которой выступали гости, сидевшие за столом. «Правильно, что не поспешили покинуть родные места», – подумали Павел и Степан.
Отцепив вагончик, гости сели в просторную кабину трактора, который рыкнул своей мощью, круто развернулся на месте и, лязгая гусеницами, оставляя за собой снежную пыль, скоро скрылся из вида.

* * *

В начале марта, когда под лучами яркого солнца снег начал темнеть и оседать, покрываясь по ночам хрупкой коркой, на хутор зачастили трактора с большими прицепными санями, на которых перевозилась сельскохозяственная техника. В первую очередь та, которая была необходима для возделывания земли и посевных работ: плуги, бороны, сеялки и сцепки.
Инвентарь был новым, покрашен в темно-коричневый цвет. Заводская краска витала в воздухе и приятно щекотала ноздри.
Техника в полуразобранном виде получалась в МТС и доставлялась на место постоянного базирования. Здесь она должна собираться и выходить в поле, распахивать и засевать никем не тронутые целинные и залежные земли, тем самым выполнять решения правительства и ЦК нашей партии.
Наряду с техникой, маленькие юркие трактора ДТ-54 подвозили вагончики на полозьях для будущих их обитателей, которые были где-то в пути. Правда, первая группа во главе со специалистами МТС с середины марта каждый день приезжала, переодевалась в одном натопленном вагончике и с утра до вечера занималась сборкой агрегатов. Ставила их в готовность.
Недавно ко двору Павла подрулил трактор с санями. Веснин надел полушубок и вышел на звук.
Из кабины выскочил тракторист, белобрысенький паренек в рабочем комбинезоне. Следом – его напарник, таких же лет, только пошире в скулах. После них на снег спрыгнул Михаил Иванович Одинец. Увидев незнакомцев, собаки с лаем кинулись к трактору. Павел цыкнул на них. Озираясь на приезжих, они отошли в сторону и присели. Глядя на собак, Одинец проговорил:
– Что же вы, песы-барбосы, не признали меня?
Собаки в ответ завиляли хвостами, но к двум другим незнакомцам проявляли злобу, изредка продолжая лаять.
Едва Павел подумал: «Чего же их в такой ранний час принесло?», как Одинец произнес:
– Открывай, хозяин, дверь! Мы к тебе с подарком.
Павел на какое-то время замешкался. Не знал, как поступить. Шутит? Не шутит? Никаких подарков он не просил. И вот тебе на – «с подарком».
Тем временем ребята освободили от веревок две картонные коробки. Понимая что это не розыгрыш, Веснин произнес:
– Что еще придумал? Я тебя ни о чем не просил.
– Подарки не просят. Их дарят.
Открывай ворота, – скомандовал Одинец. – У нас сегодня работы непочатый край.
Павел открыл дверь в сенцы.
Потом – в дом. Ребята занесли коробки и поставили их на широкую лавку, приделанную к стене. Дарья в это время пекла пироги с калиной. Миша еще спал на печи, задернутой занавеской.
– Это мои гвардейцы! – представил Одинец хозяевам Диму и Сергея.
– Гвардейцы-то больно молодые, – удивилась Дарья, глядя на первоцелинников. – Как вас только родители-то из дома отпустили? – с сожалением продолжила она.
– Они миновали дома. Прямо из армии по комсомольской путевке! – с восторгом проговорил Одинец, одобрительным взглядом окидывая ребят.
Из одной упаковки Дима с Сергеем извлекли небольшой полированный ящик. Павел не понял: что это? Но когда они развернули его лицевой стороной, ставя на стол, под иконы, Павел успел прочитать «РОДИНА», после чего понял, что это радиоприемник! Да не какойто громкоговоритель, которые он видел у знакомых в Бочарах, а аппарат высокого класса! «Вот куда шагнула наука!» – подумал он с восхищением. Выходит, и труда-то никакого не надо. Повернул на нем рычажок – и весь мир в ушах!
Из другой коробки ребята извлекли две квадратные батареи питания и антенну, свернутую в кольцо. В оконной раме буравчиком просверлили отверстие, в которое с улицы продернули один ее конец в дом, а саму антенну на растяжках укрепили по его углам. Когда все проводки в нужной последовательности Димой были подсоединены, он повернул на приемнике маленькое колесико, и из него сначала послышался шум с небольшим треском. Потом – непонятная музыка.
Он крутил колесико, музыка сменялась разговором. То снова слышался легкий треск. И вдруг, среди этой кутерьмы, Дима настроил на волну, на которой с хорошим качеством слышалась песня. Исполнял ее певец хорошим, сочным голосом. Пел он ее от души:

… Вьется дорога длинная,
Здравствуй, земля целинная!
Скоро ли я увижу свою любимую
В степном краю…

Это было так неожиданно, что все на какое-то время притихли.
Когда песня закончилась, прежде чем усадить гостей за стол, Дарья удивленно посмотрела на ребят, проговорила с восторгом:
– Стало быть, про вас и песню сочинили? Хорошая. Надолго запомнится.
Михаил Иванович изрек:
– Пройдет время. Другие песни запоют. Может, лучше этой. Жизнь на месте не стоит. Движется.
– Не знаю, напишут лучше или нет, но эта очень понравилась, – стояла на своем Дарья.
– За музыку нам долго придется расплачиваться, – рассмеялся невесело Павел, глядя на чудо века. Но в то же время в голосе мужа Дарья почувствовала добрые нотки: «Без этого нельзя».
Одинец с улыбкой успокоил:
– Я еще раз говорю – платить не надо. Это подарок от совхоза.
Думаю, что это все оправдается. В будущем своим трудом вы внесете хороший вклад в развитие нашего хозяйства. Один приемник вам установили. Другой сейчас ребята поставят в вагончике, чтобы работа и жизнь шли под музыку. Как на фронте. На привале – под гармошку. Отдохнешь – и в атаку.
– Прав, – поддержал Веснин Одинца. – Послушаешь, бывало, гармошку и не знаешь, куда холод и голод ушли. Еще с большей яростью фрицев бить хотелось.
– Твои ребята и без музыки хороши, – обмолвилась Дарья, давая понять, с каким уважением она к ним относится. Дима с Сергеем несколько смутились от похвалы, но ничего не сказали. А Дарья продолжала: – Смотри, как быстро разобрались с этой премудростью, – кивком указала она на приемник, который на время выключили, чтобы разговору не мешал. – Не успела и глазом моргнуть, как он заговорил.
– В этом деле Дмитрий Федорович Ступкин мастер, – представил Одинец парня, который немного покраснел, кушая наваристый борщ с бараниной. Потому как Дарья решила: пироги пирогами, а борщ покушаешь, и на животе крепче станет.
Одинец в это время продолжал хвалить Ступкина:
– Моряк Черноморского флота. Прямо с корабля – и на целину.
Кроме перечисленных способностей – гармонист. А всe другое целина раскроет.
– Я не люблю, когда меня хвалят, – одернул Ступкин Одинца.
– А чего стесняться, коль вы этого заслуживаете, – улыбнулся Михаил Иванович, прежде чем перевести разговор на Сергея. – Как я могу промолчать о Япрынцеве, – взглянул он с улыбкой на паренька, который, вероятно, ждал, когда Одинец и до него доберется. – Любую технику до болтика разберет и соберет. Посланник московского автозавода. За плечами тоже армия. По комсомольской путевке прибыл. Не захотел в стороне отсидеться, когда для свершения больших дел стране на переднем рубеже потребовались молодые силы. Творцы новой жизни.
Япрынцев смутился, но перечить Одинцу не стал.
Выйдя из-за стола, парни поблагодарили хозяйку за обед и стали одеваться.
– Так, ребята! – обратился Одинец к парням, которые словно какое-то время ожидали от Михаила Ивановича особых указаний, понимая, что он еще на какое-то время хочет задержаться у Весниных. – Растопите в вагончике печку, смонтируйте радиоприемник. Когда подъедет основная группа, примкните к ней и займитесь сборкой сеялок.
– Понятно! – отчеканили они по-армейски, выходя за дверь, впуская в дом клочья морозного воздуха, который паром разостлался по полу.
Дарья ушла убираться со скотиной, оставив мужиков наедине.
Какое-то время они помолчали.
Первым заговорил Павел:
– Как вас теперь по должности называть-то? И вообще хотелось бы знать о тех делах, которые здесь разворачиваются.
– У вас будет отделение, с учетом земельных площадей – крупное. Меня назначили управляющим. Не соглашался. Хотел начать с агронома, но напомнили о партийном билете. Жизнь поменяется не только на вашем хуторе, – сделал оговорку Одинец. – По всей стране.
Если точнее – целиной будут охвачены земли не только вашей области, но и Саратовской, Оренбургской, Волгоградской, Курганской, Новосибирской, Омской, Кубани, а также Алтайского и Красноярского краев. Большой клин целинных и залежных земель будет задействован в этих регионах.
– Осилите? – прямо спросил Павел, глядя в глаза Одинцу. – Затеянное будет не легче столыпинских реформ.
– Думаю, да! – твердо заверил Михаил Иванович. – Такую войну выиграли. Врага осилили. Здесь будет легче. Верю в то, что программа партии и правительства разработана правильно. Главный упор сделан на комсомол и партию. Их моральный дух высок.
Ради больших свершений – они на все готовы. Люди едут со всех концов страны, испытывая при этом определенные неудобства. Едут ради того, чтобы накормить хлебом свой народ. Спасти страну от голода. Этот порыв я вижу в парнях и девушках, которые приехали к нам и которые еще приедут.
Не исключаю того, что некоторые из них сломаются. Не выдержат трудностей. Но их будет мало. Что касается вашего хутора, – помедлил Михаил Иванович с ответом, – здесь решено сделать, как я уже сказал, крупное отделение полеводческого и животноводческого направлений. Условия позволяют.
Поля просторные. Луга обильные.
Первое время поживем в вагончиках и палатках. Наряду с этим будем завозить четырехквартирные финские домики. Построим школу. Пробурим скважину, и не надо будет с ведрами к роднику бегать.
– В отношении скважины зря, – загадочно улыбнувшись, проговорил Веснин. – Кто попробует родниковую воду, тот никогда не пойдет к скважине.
– Это другой вопрос, – сказал Одинец.– Наше дело – обеспечить жителей водой. А где брать ее, сами разберутся. Кроме этого, строительной бригаде дана команда: сделать сруб бани. Да не какойто, а чтобы пихтой пахла. Ниже родника в горе поставим. Дизельгенератор установим. В домах появится электричество. Планы грандиозные, но выполнимые, – подытожил разговор Одинец. Но как бы спохватился, добавил: – Как ни бился, а совхоз все-таки решили обосновать на окраине села Шевалино, исходя из того, что МТС рядом. Есть какая-то инфраструктура. Школа с больницей имеются.
– А мы как? Так и будем овец пасти? – справился о своем занятии Павел.
– Нет, нет,– как бы извиняясь за свою оплошность, проговорил Михаил Иванович и с радостью дополнил: – Часть земель вашего колхоза, включая и хутор, перешли в совхоз. Вам и вашему соседу работа найдется. Вы сказали, раньше кузнецом были? – посмотрел Одинец на Веснина.
– Не потерял навыки.
– Хорошо. Кузнец на селе – фигура важная. Без него никуда. Дарью Прохоровну без дел не оставим, определим банщицей, а по совместительству и кладовщицей. Витошкину тоже будет чем заниматься. Работы всем хватит.
Овец весной перегоним в Бочары.
Вместо них займемся разведением крупного поголовья.

* * *

Подготовка к весенне-полевым работам шла по плану. Городок первоцелинников продолжал расти. Вместо одного вагончика стояло несколько. В два ряда. Друг против друга, рядом – три десятиместные палатки. Вагончики для девчат. Палатки для парней.
Правда, один из вагончиков отвели под столовую с маленькой кухней. Другой – под контору. В нем поставили столы для управляющего, агронома, механика и учетчика. Рядом располагались шкафы для канцелярии. Посредине стояла печь, сделанная из толстостенной бочки. В самом конце размещалась спальня – резиденция управляющего, отгороженная матерчатой шторой из плотной ткани. «Резиденция» состояла из солдатской кровати, тумбочки и небольшой вешалки.
Все было готово к приему первоцелинников. Ждало своего дня и часа. В конце апреля, когда земля прогрелась, этот час настал. К вагончикам то и дело стали подъезжать ГАЗики, ЗИС-5, ЗИС-150 с девчатами и парнями. Приехавшие с гамом и шумом соскакивали через борта из машин с чемоданами и туго набитыми сумками. В глазах радость, которая присуща целеустремленным и счастливым людям, готовым на большие дела. А может быть, и на подвиг.
Площадка между вагончиками заполнилась  первоцелинниками.
Здесь же находился и Михаил Иванович. В костюме. При галстуке.
Он принимал приехавших, пытался их немного угомонить. Но ему это не удавалось.
Кроме машин, к вагончикам с рыканьем подходили трактора.
Поблескивая краской, они выстраивались в ряд. Трактористы в комбинезонах выскакивали из кабин и спешили к площади, стараясь успеть на открытие праздника.
Машины с одеялами, матрасами и другим скарбом продолжали подходить. Здесь же, как члены совхоза, находились Павел с Дарьей и Степан с Груней. Их лица тоже были радостные.
Когда на кругу появился Дмитрий Ступкин с гармошкой, знающие его парни и девчата расступились, освобождая ему круг.
Сначала он раздвинул малиновый мех гармошки. Потом вдруг, словно проверяя ее на прочность, сжал, после чего заиграл плясовую. Прошелся по кругу и запел:

На горе стоит ольха,
Под горою вишня.
Парень девку полюбил,
Она замуж вышла.

На круг выскочило несколько девчат. Одна из них в веснушках, с простодушным личиком, вытащила из кармана кофты носовой платок. Держа его над собой, помахивая им, дождавшись такта гармони, звонким голосом продолжила:

На горе стоит больница,
Под горой приемная.
Приходи милый лечиться,
Когда ночка темная

И пошла. Пошла вприсядку по кругу, выстукивая каблуками туфель нужные ритмы. Ступкин едва успевал ей подыгрывать. Когда с десяток парней и девчат изводили себя в пляске, на круг выскочил паренек и в отместку певице сначала сплясал, а потом, не двигаясь с места, словно не запел, а заговорил:

Я не поп и не Бог,
И не огуречник.
Сорок девок обманул,
Перед Богом грешник.

«Не на тех нарвался!» – крикнул чей-то девичий голос. Другой поддержал: «Не хвастайся! Мы тебя отучим обманывать!»
Когда подъехали две легковые машины, ГАЗ-67 и «Победа», из которых стали выходить люди в костюмах, Одинец кинулся им навстречу. Он их ждал.
Из кузова подошедшего ГАЗ-51 спрыгнули несколько музыкантов с трубами духового оркестра, которые на солнце отливали медью.
Музыканты отошли в сторонку, заняли свою позицию в ожидании нужной команды.
Усадив гостей и приглашенных за два стола, сдвинутых вместе, попраздничному накрытых красным сукном, Михаил Иванович поднял руку и попросил тишины. Когда все успокоились, он произнес:
– Уважаемые друзья! Комсомольцы и беспартийные! Я представляю вам гостей, которые присутствуют на нашем празднике, посвященном началу освоения залежных и целинных земель. Это директор нашего совхоза Кравченко Иван Семенович. – С места поднялся коренастый мужчина лет сорока, с густой шевелюрой, подстриженной под «ежика». – Первый секретарь областной комсомольской организации Пушкарев Игорь Владимирович. – Парень в светлом костюме встал, озарил всех доброй улыбкой. Ему громко апплодировали. – А также московский поэт Илья Евтушев и посланец московского автозавода Дремов Виктор Викторович.
Одинец дал знак музыкантам, после чего трубы запели, выговаривая:
«… скоро ли я увижу, свою любимую в cтепном краю…»
Бухая на всю округу, им в такт громыхал барабан. Музыка растрогала Павла, и он почувствовал, как по телу словно мурашки прошли. Когда она затихла, Одинец дал слово Кравченко.
– Дорогие первоцелинники, – начал он. – Мне не стыдно предстать перед вами. Я, как и вы, оказался на целине по зову сердца. Приехал, как и многие из вас, чтобы проверить себя на прочность: способен ли я на большие дела, как еще несколько лет назад комсомольцы, парни и девчата, проверяли себя на фронтах Великой Отечественной войны.
Шли под пули ради нас с вами и наших детей. Они победили. Я думаю с тем делом, которое нам поручила партия и правительство, мы тоже справимся. Да, будут определенные трудности, с которыми вы столкнетесь. Но знайте, великие дела легко не даются.
Освоение целины займет особое место в истории нашей страны.
Этот национальный проект является ярким примером единения сильных и мужественных людей, приехавших сегодня из разных уголков нашей державы. За короткий срок нам предстоит обеспечить рост производства сельскохозяйственной продукции. Но главное – будет совершен прорыв в социально-экономическом развитии наших обширных территорий. После освоения целинных и залежных земель кто-то вернется в свои края. Кто-то пожелает остаться здесь. Я вам всем желаю на долгие годы счастья и добра!
Ссылаясь на предыдущего выступающего, представитель комсомола много не говорил. Задал простой вопрос: «Ребята! Не посрамим комсомол?» – «Не посрамим!» – разнеслось эхом.
Поэт начал:
– Уважаемые первоцелинники и комсомольцы, в организации которой я тоже состою. Комсомол поручил мне написать о тех делах, которые вы будете вершить на целинных землях области. Не знаю, как это у меня получится, но свое первое стихотворение, которое я написал здесь, прочту:

Ночь с неохотой отступает,
Поля покрыты серой мглой.
И трактор фарами пронзает
Туман холодный и густой.
За рычагами – парень русый,
Похоже, он устал слегка,
Но ловко правит…

Стихотворение Павлу нравилось, но он прослушал, чем парень правил, потому что в этот момент Дарья громко чихнула, за что он ее упрекнул. «Я что виноватая?»
– сказала она в оправдание. а поэт продолжал:

Крепка, тверда его рука.
Вот развернулся у загонки,
Поправил кепку – и вперед.
Лишь черная земля вдогонку,
Да двигатель в тиши поет.
Мальчишка словно слит с металлом,
И не беда, что ночь не спал.
Еще совсем не рассветало,
А он полполя уж вспахал.
В себе уверен и неробок,
Хоть и на свете мало жил.
Он, как отец, стал хлеборобом,
Свой след на поле проложил.

Праздничную церемонию оркестр завершил той же песней, какой и начал. Она впоследствии стала не только модной, но и гимном первоцелинников, а поэтому часто звучала в доме Весниных. Да не только в доме, но и по динамику в городке новоселов, который кто-то прикрепил к высокому столбу.

* * *

С нетерпением ждали новоселы выход в поле. За то время, что прошло после митинга, они обосновались в своем новом жилье. Девушки – в вагончиках, на полках в два яруса. Парни – в палатках, по десять человек. Некоторые после дорожной суеты постирали вещи, которые под порывом налетевшего ветерка трепыхали на двух бельевых веревках, закрепленных за края вагончиков.
Механик, мужчина лет сорока, всегда подтянутый, с загоревшим лицом, и агроном Елена Николаевна, тридцатилетняя девушка с постоянной грустинкой в глазах, провели с трактористами и прицепщиками инструктаж. Для этой цели на ровную площадку был поставлен трактор с плугом. Агроном и механик показали механизаторам, как во время пахоты правильно ставить плуг в работу на определенную глубину. Как его выводить из этого положения. Какими колесиками-штурвалами выравнивать, при этом соблюдать все меры безопасности.
Особое внимание уделялось рычагу включения и выключения плуга.
При несоблюдении определенных правил он мог покалечить.
Девушек-прицепщиц  закрепили за трактористами. Дмитрию Ступкину  дали  двадцатидвухлетнюю Семыкину Светлану, посланницу тамбовского комсомола.
Светлые волосы, аккуратно уложенные в узел, и немного настороженные голубые глаза придавали ей строгость и недоступность.
Может быть, поэтому Дмитрий не пытался обольщать ее шутками, на что он был большой мастак. Но душа, как бы тайком, против его воли, тянулась к ней.
У Япрынцева прицепщицей была Надя. Девушка с простодушным лицом и румяными щечками, словно вызревшими яблочками, которая несколько дней назад под гармошку Ступкина выстукивала веселые ритмы. Она тоже была из Тамбовской области. Если Надя работала медсестрой, то Светлана после окончания культпросветучилища – в библиотеке. Однажды она сказала Дмитрию, что на целину поехала, как и многие, чтобы себя проверить на прочность.
И настал день, когда на кромке луга, который должен стать полем, в ряд выстроились пять тракторов с плугами. Прицепщики в рабочих комбинезонах заняли места на беседках. Трактористы находились рядом. Одни курили. Другие смотрели вдаль, думая о чем-то своем.
Погода выдалась как по заказу, теплой и солнечной. Здесь же, кроме членов правления, находились и те, кто, казалось бы, не имел никакого отношения к возделыванию земли, ну, как, например, повар Юрченко Лидочка, девчушка с кудряшками и постоянной улыбкой, которая подчеркивала, что у нее в жизни все хорошо, все прекрасно.
Подошли Павел с Дарьей и Степан с Груней. По сосредоточенным лицам было понятно – они волновались.
Мощный С-80 стоял далеко, на другом конце луга, как ориентир. На него, тракторист, делавший первую борозду для загонки, должен держать равнение. Решался вопрос: кому ее делать? Одни предлагали поручить Ступкину как секретарю комсомольской организации. Пусть не на освобожденной основе, но все-таки секретарь. Лицо ответственное. Другие хотели этот вопрос решить через выдергивание спичек.
И вдруг среди этого гомона Михаил Иванович обвел взглядом собравшихся и, глядя на Елену Николаевну, в наступившей тишине, которая почему-то всем показалась в тягость, произнес:
– Ребята! Разрешите первую борозду сделать нам с Еленой Николаевной. – Посмотрев на агронома, он спросил: – Вы как на это смотрите?
– Положительно, – смущенно ответила она. – Я не предполагала, что мне будет оказана такая честь.
Михаил Иванович и Елена Николаевна заняли свои места.
Трактор рыкнул, подошел к точке отсчета. Взяв ориентир на С-80, ровно пошел по ковыльной степи, оставляя за собой жирный след на нетронутой веками земле.
И по тому, как Елена Николаевна испытывала плуг в работе, то углубляла его, то поднимала, Михаил Иванович менял трактору скорость, из трубы которого иногда дым валил, словно из паровоза.
Управляя трактором, Михаил Иванович изредка смотрел в заднее окошко, как бы держал под контролем, что там происходит.
Было заметно, что степная пыль оседала на одежде агронома. Синяя кофта и такого же цвета юбка, подобранная под себя, чтобы не трепыхала от встречного движения воздуха, превратились в серый цвет. И вся она была немного припорошена тонким слоем пыли.
Но, несмотря на это, ее глаза сияли той радостью, которая бывает у счастливых людей. Когда Одинец оглядывался, она ему улыбалась, как бы давала знать, что все идет хорошо. И вдруг, оглянувшись в очередной раз, он в какой-то момент определил, что Елена хороша собой. А может быть, даже красивая, чего он раньше не замечал. сейчас же он любовался и не мог налюбоваться ею.
Работая то левым, то правым фракционом, Михаил Иванович старался держать С-80 в створе радиатора. Он понимал, что не имеет права на малейшую погрешность, так как за ним сейчас наблюдает не один десяток глаз. Насколько будет ровной борозда, такую ему дадут оценку, сделают вывод, на что он способен. А от этого будет зависеть и его авторитет.
С-80 с каждой минутой приближался. Приобретал полные очертания. Наконец-то, не выезжая из борозды, Михаил Иванович остановил трактор лоб в лоб с большой махиной, двигатель которой работал на малых оборотах. Рядом с С-80, расплывшись в улыбке, стояли учетчик Макар Андреевич и тракторист-целинник Петр Гончаров, имевший опыт работы на больших тракторах в своем подмосковном колхозе.
Когда, отряхнув с себя пыль, Одинец с агрономом подошли к ним, обернувшись в сторону борозды, Михаил Иванович проговорил с улыбкой.
– Ну что, Андреевич! Принимай качество!
Макар крепко пожал ему руку и весело сказал:
– Сработано на «отлично»! Поздравляю тебя с началом освоения целинных и залежных земель! Сегодня ты это право заслужил.
Не зная, как себя вести, Гончаров подошел к Елене Николаевне и поцеловал в щеку, отчего она зарделась румянцем. Одинец сурово посмотрел на Петра, но ничего ему не сказал.
К утру ковыльная степь превратилась в огромое черное поле. В одно из первых полей целины.

* * *

После посевной отделение получило название Степное. Его придумали сами целинники, когда возник этот вопрос. Все сделали по закону. Старую печать поменяли на новую. Связано это скорее всего было с тем, чтобы в центральной конторе легче было разбираться.
Первое, второе отделение. А третье уже шло поселком Степным.
Основанием было и то, что зерновой клин Степного был самым большим в совхозе. По количеству техники и людской силе оно тоже превосходило. В планах руководства района – его базу в дальнейшем расширить. Возможность для этого есть, чтобы серьезно заняться не только полеводством, но и животноводством.
Совхозу дали название «Целинный».
С утра до вечера в Степное шли машины со щитами финских домиков. Районная строительная бригада заливала для них фундамент. Нагрянули и плотники для строительства телятника и конюшни. Все это ложилось грузом на плечи Одинца. Правда, этот груз становился легче, так как из всего запланированного соорудили просторную баню. Построили ее на косогоре, недалеко от родника, с той целью, чтобы воду недалеко носить. Между баней и родником соорудили две лавки, на которых после помывки можно посидеть.
Да не только посидеть, но и отдохнуть, отходя от дневных дел, слушая говорливое журчание родника и пение птиц, которые по вечерам слетаются в согру на ночлег.
Баней заведовала Дарья. Натопит ее с вечера, и жар всю ночь держится. Никаких проблем у целинников с помывкой.
Восстановили кузницу, которая еще с колхозных времен стояла в полуразрушенном состоянии. Находилась она недалеко от бани, наполовину вросшая в землю.
В кузницу часто заходили не только механизаторы с поломанными деталями, но и девушки, которых интересовали не кузнечные дела, а молотобоец Никита, черноволосый, крепкий паренек, тоже приехавший с ними по комсомольской путевке. О таких говорят «косая сажень в плечах».
Да что говорят, она у него была.
Коренастый. Плечистый. Грудь клином, словно из одних мускулов состоял. Не знал, куда силу девать.
Вот и вкладывал в кувалду. Павел тоже за годы соскучился по любимому делу. Как начнут с Никитой из раскаленной докрасна железяки какую-либо деталь в два молота ковать – обрабатывать – залюбуешься! Над Степным словно колокольный звон стоит. Будто в какой церковный праздник. слушаешь и наслушаться не можешь.
С возведением финских домов Михаилу Ивановичу было легче.
Он этого дела особо не касался. У них было свое городское начальство. Он часто видел, как на стройке появлялась то одна «Победа» с представительными людьми, то другая. Иногда «пассажиры» этих легковушек встречались с Михаилом Ивановичем и обсуждали некоторые вопросы. Дома планировалось заселить к зиме. В одном из десяти было решено разместить контору, магазин и школу с девятью учениками. Столько их насчитывалось к этому времени.
Не болела у Одинца голова и за уборочную технику. Комбайны «Сталинец-6» из МТС были перегнаны в Степное. Поблескивая заводской краской, стояли и ждали выхода в поле. Урожай ожидался хороший. Это Михаила Ивановича радовало и в то же время пугало.
Какой будет погода? Как будет налажена транспортировка зерна от комбайнов? Его хранение?
Строительство своего складского помещения завершалось. Но оно предназначалось для фуража и семенного фонда. Много в него не засыпешь.
На одном из совещаний со специалистами отделений директор совхоза обнадежил, что строительство складских помещений и зернотока, которые возводятся на окраине центральной усадьбы, к началу уборочной кампании будет завершено. Но сказать – одно, а как будет на самом деле – другое.

* * *

Вроде бы все в жизни у Михаила Ивановича складывалось не хуже, чем у других. Кроме одного.
Иногда он доставал из записной книжки небольшую фотографию Маши,  восьмилетней  дочурки, и любовался ею. Глаза у дочери были отцовские, ясные, без единой лукавинки, а все остальное – от матери. В такие минуты горько становилось. Слезы наворачивались.
Появлялась обида на Наталью.
Как-то все неожиданно вышло.
Еще школьницей на фронт провожала. За вагоном долго бежала.
С войны ждала. А когда Михаил вернулся с фронта целехоньким и невредимым – свадьбу сыграли. Первое время у его родителей жили. Потом оба поступили в сельхозинститут и получили комнату в институтском общежитии.
После института Наташа родила дочку. Некоторое время жили душа в душу. а потом все пошло наперекос. Ежедневные претензии, скандалы. Наталью словно подменили.
Не той стала. Михаил не понимал, с чем связано? И возможно, долго не понял бы, пока жена однажды не призналась: «Ты извини меня, но я полюбила другого». Михаил подумал, что ослышался. Какое-то время молча продолжал смотреть на нее. Подумал, что это шутка или какое-то недоразумение, пока Наталья не продолжила: «Не обижайся за откровенность. В жизни все бывает. Ошибки молодости неизбежны».
На другой день Михаил собрал вещи и ушел. Чтобы не видеть Наталью и забыть все прошлое, он обратился в райком партии и изъявил желание поехать в Сибирь на освоение целинных и залежных земель. В райкоме порыв Одинца не совсем поняли. Один из секретарей, знавший Михаила по институту, удивленно спросил:
– Чего в Сибирь-то несет? У нас своя целина открывается. Специалисты вот как нужны, – резанул он ладонью по горлу.
– Хочу медведей посмотреть, – шуткой отделался Одинец.
– Держать не имею права, – проговорил однокурсник. И тут же добавил: – Сам куда-нибудь подальше бы уехал, да знаю, что не отпустят. А вообще-то, – вскинул он глаза на Михаила, – целина – хорошее дело. Она укрепляет человека. Лечит его в духовном плане и исцеляет от той шелухи, какой он порой обрастает. Делает его другим. Поезжай, – на прощание он крепко пожал Михаилу руку.
Вроде бы все прошлое куда-то ушло. Стало забываться, но душу ни с того ни с сего начала тревожить Елена Николаевна, которую в день первой борозды он увидел другими глазами. Маленькую и беззащитную. Чем больше тогда смотрел на нее, тем больше хотелось видеть. Почему тогда? Он и сейчас видит ее. Даже общается.
То она на счетах что-то считает, перекидывая костяшки с одной стороны на другую. Потом все записывает на бумагу, которую укладывает в толстую папку. В вагончике редко бывает. Чаще всего на своем савраске, запряженном в телегу, поля объезжает.
Как-то, занимаясь своим делом, Елена Николаевна почувствовала на себе взгляд Михаила Ивановича. Она повернула голову, и их глаза встретились. Одинец смутился.
Покраснел. Взял папиросу и вышел на улицу.
Однажды, объезжая поля и сенокосные угодья, вдоль согры он увидел большую поляну с огоньками. Цветы были крупными. Яркими, словно тюльпаны. Одинец нарвал их целую охапку. В вагончике перебрал. На кухне нашел трехлитровую железную банку из-под тушенки. Помыл. Налил воды. И поставил букет на стол агронома.
Утром, перед планеркой, как бы тайно от всех, Елена Николаевна подошла к Одинцу и тихо сказала:
– Спасибо, Михаил Иванович!
Огоньки поздние, но очень красивые. Мне таких никто не дарил.
Они оба как-то смутились от этих слов. Словно чего-то застыдились.

* * *

Елена Николаевна приехала осваивать целину, как и многие девчата, по комсомольской путевке.
Хоть девчонкой в тридцать лет ее трудно назвать, но, глядя на озорной огонек в глазах, других слов не подберешь. За плечами – сельскохозяйственный институт. Опыт работы на Тамбовщине. Но сидеть в тихом омутке спокойствия было не в ее характере. Тем более когда в стране витал дух патриотизма, подкрепленный  всевозможными лозунгами, плакатами с призывом освоения целинных и залежных земель. По радио несколько раз в день звучала песня «Едут новоселы». Многим было трудно удержаться от такого соблазна, тем более когда ты в силе, с комсомольским значком на груди. Полон смелости и решимости сделать что-то большое для страны, а значит, и для народа, как совсем недавно делали отцы и деды на полях войны и стройках века. Казалось, и мертвый не устоит перед таким соблазном. Тем более, что на специалистов сельского хозяйства на целине спрос особый.
Отец Лены, как и многие в то время, не вернулся с войны. Воспитывала мать и бабушка. Да какое там воспитание, если мать с утра до ночи находилась на ферме.
Бабушка тоже – целыми днями в поле. Когда Лена подросла, брала ее с собой вязать снопы. Подавать их в молотилку. Зерно на веялке подрабатывать. Много чему внучка научилась у бабушки за годы детства.
Узнав о намерении дочери поехать на целину, мать попыталась отговорить ее:
– Лена! Подумай. Ехать в Сибирь. В неизвестные дали? Это безумие. Раньше туда ссыльных отправляли, а ты добровольно рвешься.
Узнав такую новость – бабушка руками всплеснула:
– Да кто же тебя из дома гонит.
– Не надо уговаривать,– отрезала Лена. – Я один раз послушалась вас. Теперь с поломанной судьбой осталась.
Вроде бы и время прошло.
Пора все забыть. Но виновниками несложившейся жизни Лена продолжала считать мать и бабушку.
Дело было так: в то время Лена училась на третьем курсе института. Однажды пошла с девчонками на танцы в городской Дом офицеров. Там ее пригласил на вальс лейтенант-пограничник, приехавший в отпуск к родителям. Он был аккуратен, опрятен. Умел ухаживать за девушками. Парадные погоны горели золотом. Видом и обходительностью понравился Лене.
Она ему тоже, если учесть то, что через два дня назначил ей встречу.
Лейтенанта звали Сергеем.
Лена немного поколебалась, после чего согласилась. Когда встретились, погода была сухой, но ветреной. Лена была в осеннем пальто. Сергей – в парадной шинели и фуражке. По тому, как прохожие в парке оборачивались и смотрели на них, можно было понять, что парочка была неплохой.
Когда немного прошли по дорожке, усыпанной пожелтевшими листьями, Сергей неожиданно поинтересовался, где живут родители Лены. Узнав, что в тридцати километрах от города, он сказал:
– Я хочу с ними познакомиться.
– Зачем? – вскинула она на него глаза.
– Чтобы сделать тебе предложение.
– Какое?
– Хочу, чтобы ты стала моей женой, – с какой-то неловкостью проговорил Сергей. – А тебя со своими познакомлю. Согласна?
Лена растерялась. С таким вопросом к ней еще никто не обращался. Не знала, как поступить.
Немного подумала и тихо сказала:
– Мне надо посоветоваться.
– С кем? – поинтересовался Сергей.
– С мамой и бабушкой.
– А что с ними советоваться, – пожал лейтенант плечами. – Замуж ты выходишь, а не они.
– Все равно надо, – заключила Лена.
– Хорошо. Я подожду. Ты можешь спросить, к чему такая спешка? Отвечу. У меня отпуск заканчивается, за время которого хочу решить семейный вопрос. Институт заочно окончишь.
– А почему раньше-то не решал? – спросила Лена.
– Потому что раньше тебя не встретил, – серьезно ответил Сергей.
Узнав новость, мать строго заявила:
– Никаких замужеств и свадеб, пока не закончишь институт. На твоем пути еще много будет лейтенантов. Закончишь, там хоть за генерала выходи. Сейчас – слышать об этом не хочу.
Баба Катя поддержала дочь:
– Лена! Мать правильно говорит. Во-первых, ты еще молода.
Тебе учиться надо. Во-вторых, на твоем пути женихов как нерезанных собак будет. Не подумала о том, что увезет тебя этот офицерик на заставу и бросит там? Вот тогда помыкаешься. А если ребенок появится? Не до института будет.
Вспомнишь мать. На первом месте сейчас не женихи должны стоять, а учеба.
По совету матери и бабушки Лена выбрала учебу. Сергей какое-то время писал хорошие и длинные письма. Потом перестал. Но Лена продолжала их ждать, а их все не было и не было… После окончания института Лена принесла домой диплом. Бросила его на стол матери и с дрожью в голосе произнесла:
– На, любуйся им, ради него ты мне когда-то жизнь испортила. Но знай, замуж я больше никогда не пойду.

* * *

Поселок строился и быстро приобретал свои очертания. По-другому нельзя. Через какое-то время зима, а она спросит: «Что летом делали?» Сделано много, но не меньше предстояло сделать. В ближайшее время строители обещали сдать несколько домов. Бурильщики пробурили скважину, потратив на это неделю, благо, что вода находилась на небольшой глубине.
Сразу попали в рабочий пласт. На какое-то время они ее законсервировали по той причине, что бака под воду не было. Районное руководство договорилось с городскими властями, но выше произошла нестыковка. Вокруг скважины суету не поднимали. С ней можно повременить, так как под рукой есть родник. Он не только поселок может напоить, но и целый город.
Кроме всего, для работы скважины надо электричество, которого не было. Правда, дизель-генератор поставили на окраине поселка, чтобы шум меньше был слышен.
Соорудили его на бетонном основании. Сделали вокруг него фундамент под здание, в котором он будет находиться. На этом пока работу закончили. Строительная бригада, по численности немалая, работала с раннего утра до позднего вечера, но масштаб был таким, что бригада едва вкладывалась в утвержденный график.
Свободные от полевых работ парни и девушки помогали строителям. Одинцу скорее хотелось закончить сдачу всех объектов. Но он понимал – не все от него зависит.
Как-то после совещания у Кравченко, в такой же «штаб-квартире», как и у Михаила Ивановича, – в вагончике, Одинец обратился к нему:
– Иван Семенович! Я прошу ускорить в Степном строительство незавершенных объектов. В таком виде они могут под снег уйти.
Кравченко какое-то время помолчал. Потом сказал:
– Ох, Одинец, Одинец! Что мне с тобой делать? Тебя положи под общее совхозное одеяло, ты его все на себя стянешь. – Потом напрягся и продолжил: – Твоя задача – не допустить того, чтобы ни один колосок под снег не ушел. Все сделай, а не допусти этого. Строительство я лично держу под контролем.
И скажу: не все в этом деле плохо.
Через неделю все силы будут брошены к тебе.
– А если..? – хотел что-то добавить Михаил Иванович, но Кравченко перебил:
– Если что, голову сниму. Вместе со мной пойдешь под суд. Ты финские домики видел в совхозе на двух улицах? – посмотрел он на Одинца. – За короткое время, как грибы, выросли. Скоро люди из палаток в них переселятся. Такая же картина и у тебя ожидается. Не так ли? – спросил он.
– Наверное, так, – выдавил Одинец.
– Не наверное, а так, – поправил Кравченко. – Одного не пойму, чего ты меня наизнанку выворачиваешь? – уставился Кравченко на Одинца. – Какую столовую и клуб завершаем, – уже помягче продолжил директор.
– Хороший клуб будет, – согласился Михаил Иванович.
– Со школой проще, – как бы радуясь успехам в строительстве, продолжал Кравченко. – одну зиму ребятишки в деревенскую походят. А вот клуб? – осекся он на слове. – Холода наступят, где молодежь будет собираться? Об этом тоже думаeм. От этих дум скоро голова лопнет. Да, мил человек, – как бы встрепенулся Кравченко и с укором посмотрел на Одинца. – Ты тот косогор распахал?
«Что ты к нему прилип, как банный лист к одному месту?» – хотел ответить Одинец, но промолчал. О клочке земли в пять гектаров, по ту сторону согры, за родником, Кравченко не раз говорил, ссылаясь на постановление правительства распахать все, вплоть до райкомов. Но Одинец не спешил выполнять команду. Эта земля ему была дорога.
Она чем-то напоминала территорию парка на Брянщине. Такой же ровный косогорчик, с трех сторон похожий на округленную булочку.
Одна сторона также примыкает к березовому колку и теряется в чащобе. Правда, тот косогор весной утопал в белом цветении яблонь, между которыми размещалась танцевальная площадка, на ней по вечерам играл духовой оркестр. Там однажды он и встретил Наташу.
Как он ни старался ее забыть – не получалось. а от этого, видать, и сердце иногда по ночам щемило.
Слезы наворачиваются. Ни с того ни с сего навернутся, и попробуй что с ними сделать.
Косогор, который не давал покоя директору, следующей весной Михаил Иванович собирался засадить фруктовыми деревьями. Сохранить его в первозданном виде.
Чтобы по вечерам здесь собиралась молодежь. Музыка играла. А между цветущих деревьев ходили влюбленные парочки. Как когда-то на Брянщине…
Он как-то сказал об этом Кравченко, но тот и слушать не хотел, ссылаясь на постановление партии: «Пахать до самых райкомов». На какое-то время директор забывал о косогоре. Вспоминал тогда, когда надо было урезонить взорвавшегося Одинца. Тогда от имени партии и правительства он наносил ему контрудар. Знал, чем и как охладить горячую голову управляющего.
Как-то в Степное приехали корреспонденты из областной газеты.
Парень с фотоаппаратом. Девушка с блокнотом и карандашом. Из разговора с ними Одинец понял – люди, хоть и молодые, но серьезные, знают толк в жизни, особенно девушка в голубом берете с умными глазами и добрым личиком.
Она задавала вопросы. Парень только щелкал и щелкал фотоаппаратом, заставляя смотреть в ту или иную точку, на которую указывал пальцем. Они приехали, чтобы осветить жизнь в Степном.
Сфотографировали Ступкина у трактора. Дмитрий нечасто фотографировался. Раз – в детстве и два раза – в армии. Поэтому не знал, куда и как смотреть, пока ему в этом не помог фотограф. У Дмитрия взяли интервью.
Одинца вопросами корреспондентша пытала долго. Когда спросила о планах, он возьми да расскажи о косогоре, который мечтает в яблоневый парк превратить.
Корреспонденту эта идея понравилась. Она даже воскликнула: «Как здорово!» Через неделю в газете вышла статья «И в Сибири будут яблони цвести».
Прочитав ее, Кравченко связался по рации с Одинцом и с упреком сказал: «Корреспонденты для меня – не указ. Надо думать не о яблоках, а о хлебе. Яблоками пусть другие занимаются».
А еще через недeлю в Степное вместе с Кравченко на двух «Победах» нагрянули представительные товарищи, с военного завода, который выпускал секретную продукцию. Серьезные. В наглаженных костюмах. При шляпах.
– Вот наш Михаил Иванович, который, так сказать, смотрит далеко в будущее, – представляя Одинца старшему по возрасту, с доброй улыбкой проговорил Кравченко.
– Хорошо, что в вашем хозяйстве есть люди, которые смотрят далеко вперед. Без будущего не может быть настоящего, – после сказанного он протянул Одинцу руку, после чего продолжил:
– Хорошее вы дело затеяли.
Когда-то люди спасибо скажут, – он немного подумал и добавил:
– Михаил Иванович! Как вы смотрите на то, что на вашем косогоре мы разместим небольшую базу отдыха, а это всего несколько летних домиков. Пригласим лучших садоводов страны. Посадим яблони.
Может быть, что-то еще из фруктовых деревьев. Танцплощадку сделаем, и пусть все это утопает в густом цветении сада. Вам одним не потянуть такое дело, от которого и вам будет хорошо, и нашим рабочим.
Одинец задумался, но тут же сказал:
– Я-то согласен, но еще есть директор, – кивнул он в сторону Кравченко.
– Иван Семенович свое слово еще в машине сказал, – улыбнулся представитель. они пожали Одинцу руку и уехали.

* * *

Казалось бы, в промежуток между посевной и уборкой должно появиться время, когда можно немного расслабиться и, как говорят, с галопа перейти на шаг. Но его у Михаила Ивановича не было.
Он с утра впрягал своего Воронка в ходок, а чаще всего седлал, и объезжал поля пшеницы, ржи, гречихи, знакомился с планами на будущий урожай. Всходы радовали.
Не забывал он и про кукурузу, которую прозвали «королевой полей».
Королева не королева, но нежно-зеленое поле по-особому выделялось среди посевных угодий.
Кукурузу посеяли на корм скоту.
Из нее получался сочный, обогащенный полезными веществами силос, который пойдет на корм молодняку. Телят поздней осенью решено пригнать из других отделений на стойловое содержание, чтобы дать работу жителям степного, так как часть из них в зимнее время может остаться без дел.
Райсельхозуправление  настаивало на том, чтобы в Степном начать  строительство  большой свинофермы. Посчитав все «за» и «против», Кравченко с Одинцом отказались от этой идеи. Решили отложить ее до следующего года.
Сразу все не осилить.
После объезда полей, Михаил Иванович заезжал на луга, где полным ходом шла заготовка сена.
Если за строительные работы всю ответственность взял на себя Кравченко, то все остальное лежало на Одинце.
Михаил Иванович понимал: если в чем-то будет срыв, ему головы не сносить, коли директор припугнул судом и напомнил о партийном билете.
Одинец тогда не обиделся на Кравченко. Понимал, что с него спрос куда больше, чем с управляющего. И это справедливо, если в стране затеяли такое дело! И вдруг не справиться с ним? Завалить?
Это немыслимо. И суть здесь не в партийных и комсомольских билетах. В совести, которая кроется за ними. И эту совесть Одинец видел в парнях и девушках, которые, испытывая определенные трудности, покидая свои обжитые места, приехали ради будущего поколения делать большую работу под названием целина.
Заготовка сена Одинца тоже радовала. Два ДТ-54 с тремя косилками, словно бритвами, со стрекотом срезали траву. Какое-то время она подсыхала на стерне, после чего ее сгребали и укладывали в стога.
Для заготовки сена было создано два звена. В первом имелся трактор-стогомет на колесном ходу с железными шипами. Трактористом был Виктор Маликов, подвижный паренек с вертлявой головой.
С другой головой на стогомете делать нечего. Чтобы никого не задавить, надо видеть, что творится впереди, сзади и по бокам. Это звено возглавлял Степан Витошкин.
Он же был и стогоправом.
Девушки и парни, ловко орудуя вилами, накладывали на волокуши сено из валков. Копновозами, кроме девушек, были Миша Веснин и Витошкины Валя с Колей. Они подвозили сено к стогомету, который длинными вилами подхватывал его и поднимал наверх, где Степан граблями укладывал его себе под ноги.
Второе звено возглавлял Андрей Никоноров, сорокалетний мужчина, тоже знавший толк в сене. Не одну сотню стогов он сметал у себя на Тамбовщине.
В этом звене не было стогомета.
Метали вручную. Поэтому и план – меньше. Но сено, заложенное в стога вручную, было качественнее.
Оно лишний раз не ворошилось. В нем зимой можно было найти сушеные ягоды клубники, костяники и нежные листочки целебных трав.
Бери и чай заваривай.
У Никонорова Михаил Иванович дольше обычного задерживался. Привяжет своего Воронка за бричку с водой, снимет пиджак, возьмет вилы и, пока копен шестьсемь не перекидает на стог, не выпускал их из рук.
После этого Одинец еще заезжал на одну из строек. Оставлял в конюшне Воронка. А после ужина, в сумерках шел к себе.
У вагончика по вечерам собиралась молодежь. Под гармошку Ступкина девчата пели и плясали.
Сам Дмитрий тоже иногда пел полюбишуюся ему песню:

Хвастать, милая, не стану,
Знаю сам, что говорю.
С неба звездочку достану
И на память подарю…

«Для Светланы старается», – думал в эти минуты Михаил Иванович, понимая, насколько серьезны их отношения. Зная характер Ступкина, Одинец был уверен: если потребуется, он для Светланы не одну звездочку достанет, а несколько. Однажды он поймал себя на мысли: а он смог бы, как Ступкин, достать звездочку? Подумал и пришел к выводу, что смог, если бы было для кого. Но ее пока не было. По уличному динамику вечерами не умолкали концерты по заявкам радиослушателей. Чаще всех звучала понравившаяся всем целинникам степного песня «Едут новоселы». Многие парни и девчата, изъявившие желание поехать на целину, считали ее своей.

* * *

Как-то после обеда в кузницу со стременем в руке зашел Одинец. Павел с Никитой в это время меняли на полотне от косилки поломанные сегменты.
По-первости Павел ругал косарей за недогляд, который приводил к поломкам. Потом подумал и решил, что ругать-то не за что. Попробуй в густой траве разглядеть старый сук или другой предмет, брошенный кем-то еще в колхозные времена.
Одинец покосился на стопку стоявших в углу неисправных полотен. Покачал головой, вероятно, удивляясь их поломкам. Хотел что-то сказать, но передумал. Поздоровался с кузнецами за руку.
Протягивая  Павлу  поломанное стремя, проговорил:
– Вот до чего по полям доскакался. Железяку ремнем перетер.
Взяв в руки деталь от седла, Павел осмотрел ее. Кивком дал Никите команду – довести горн до рабочего состояния. Никита начал качать ручкой мех. Мех словно ожил и стал делать глубокий вдох и выдох.
Горн загудел. Его малиновое гнездо брызнуло искрами. Кузница озарилась голубым светом.
Павел взял стремя длинными щипцами, сунул сломанной стороной в пекло. Подержал немного и вынул. Раскаленную часть приложил к наковальне. Обстукал ее со всех сторон молотком и бросил в бочку с водой.
Остывшую железяку щипцами вытащил из воды и протянул Одинцу.
– Спасибо, мужики, – проговорил управляющий, направляясь к выходу.
Павел понял, что лучшей возможности поговорить не будет, и он решил воспользоваться ею.
– Михаил Иванович! Уделите немного времени.
– Да, да. рассказывайте, что у вас стряслось?
Они вышли за дверь и сели на лавку, сделанную для перекуров.
Внизу по логу тянулась тальниковая согра. Она подковой огибала родник, словно сторонилась его, и выпрямившись, ровной лентой убегала вдаль.
Какое-то время Павел помялся, не зная, с чего начать разговор.
Потом спросил:
– Слышал, что скоро дома будут сдаваться?
– Будут, – настороженно сказал Одинец, понимая, что вопрос Павел не зря задал. – Хотите из своего переехать?
– Нет, – покачал Павел головой. – Не за себя прошу. За других.
Недавно товарищ был, который здесь родился. Вырос, а потом, как и многие, не по своей воле уехал в Бочары. Уехал, а прижиться там не может, коль корневая система здесь осталась. Он каждый ложок здесь знает. Каждую гривку. Может скот пасти. Может ухаживать за коровами и свиньями. Много чего может. Мастер на все руки.
Хочет обратно вернуться. Просил с вами поговорить. Домишко-то у него старый. Очередного переезда не выдержит. Свояченица, сестра жены, тоже желает вернуться. Уехала в Зональное, а душа-то тут осталась. Дояркой работает.
Сам Михаил Иванович Калинин в Кремле вручал ей медаль и грамоту.
– Такие люди нам нужны, – перебил Павла Одинец. – Давай так поступим. В первую очередь дадим квартиры первоцелинникам, которые пожелают тут остаться, а потом о других заботу проявим.
Плохо, когда человек остается без родины.

* * *

С третьей просьбой Павел решил повременить. Оставил ее на потом, хоть по важности она была актуальной. Подумал и решил, что этот квартирный вопрос сам по себе уладится. Время позволяет. Побудил Павла с Дарьей над ним задуматься приезд молоденькой учительницы. Приехала она по направлению районо, после окончания педагогического училища. Ее приезд был ознакомительным. До начала учебного года еще было время. Да и дом под школу не сдали. Парты не завезли. Ученики жили где-то у бабушек и дедушек, вдали от родителей-целинников.
Привел учительницу к Весниным, вернее, к Дарье, Одинец.
Павел в это время был на работе.
Привел и представил:
– Знакомьтесь, Дарья Прохоровна, это наш педагог Валентина Михайловна Куксина. Как говорится, ученье – свет, а не ученье – тьма. Так что скоро наш поселок будет освещен не только электричеством, но и светом добра и знаний. Не так ли, Валентина Михайловна? – обратился Одинец к девушке.
– Не знаю. Как получится, – смутилась Куксина и пожала худенькими плечами.
– А я знаю, – заверил Михаил Иванович. – Если очень захотеть, то у нас с вами все получится. Ясные глаза Куксиной и затаенная на губах улыбка говорили о ее доброте и легком характере.
– А где ваш ученик? – поинтересовалась Валентина Михайловна, обводя взглядом дом, включая палати и просторную русскую печь с отодвинутой занавеской.
– На сенокосе, – пояснил Одинец. – Копны возит. Через недельку освободится.
От чая, который пили Михаил Иванович с Дарьей Прохоровной, Куксина отказалась. Она в это время подходила то к одной стене, то к другой, рассматривая фотографии, аккуратно вделанные в рамки.
Заметив на себе взгляд хозяйки, она смутилась и как бы в оправдание сказала:
– Фотографии – моя слабость.
Посмотрю некоторые и словно по истории пройдусь.
В этом учительница была права. Фотографии, особенно прошлых лет, таили в себе эпоху. По ним можно было судить – во что люди одевались, какая была обувка, по выражению лиц и взглядам – разгадывать их духовный мир.
– У мамы их тоже много, – поделилась тайной Куксина. – Папу только по фотографиям помню.
После войны от ран умер, – закончила учительница, продолжая подходить то к одной рамке, то к другой.
«Бедолага, – подумала Дарья о ней. – Видать, много горя без отца хлебнула».
Успела Веснина заметить и то, как долгий взгляд учительницы остановился на фотографии Николая, на которой он был снят в военной форме. Эту фотографию он выслал на втором году службы.
Дарья хорошо помнит надпись на другой стороне: «Родным на память. Забайкалье». В том письме, где лежала фотография, в конце была приписка: «Лети с приветом.
Вернись с ответом».
– Сын, – пояснила Дарья, чтобы Валентина не путалась в догадках.
– Красивый, – произнесла учительница, переводя взгляд на другие фотографии.
«А чего ему некрасивым быть», – подумала Дарья и вспомнила слова матери, бабушки Николая, которая в то время жила у них.
Жила до тех пор, пока у младшей дочери Анны сын не родился, и она уехала к ней в Сональное помогать нянчить. Как-то, глядя на повзрослевшего внука, Матрена Карповна заявила:
«Смотри, Дарья! Какой же наш Колька красивый! Барин и только!»
«Наверное, на самом деле барин, – решила Дарья, продолжая угощать Михаила Ивановича крепко заваренным чаем, настоянным на ягодах шиповника и клубники, – если учительница несколько раз подходила к фотографии сына».
Вечером Дарья все рассказала Павлу. И они решили, что лучшей невесты для их сына не сыскать. К тому же Николай писал, что к ноябрьским праздникам будет дома. К этому времени у него закончится срок службы.
Профессию Николай имел хорошую. До армии окончил курсы трактористов и комбайнеров. Павел с Дарьей понимали, что специальность Николая в их поселке важная и всегда будет в почете, а поэтому зачем куда-то бежать из родных мест? Чего лучшего искать? Да и искать-то не надо, когда уже найдено. «Чем учительница не невеста Николаю? Да ничем, – рассуждала Дарья по ночам. – На вид неплохая. Кроткая. обходительная». Правда, Дарью тревожило одно: чтобы их сына никто не опередил. Ведь в поселке много парней целинников. И веселых, и не совсем разговорчивых, которые, вероятно, тоже мечтают о семейном счастье. Кто-то возьмет из них и влюбится в Валентину Михайловну. Но в то же время Дарью успокаивало то, что наравне с парнями было и много девушек-первоцелинниц с комсомольскими значками на груди. С молодым задором и озорством в глазах. Они тоже жили надеждой на счастье. Многие находили его.
Так как после завершения уборочной страды и сдачи домов в поселке намечалось несколько комсомольских свадеб.

* * *

Объезжая поля, Михаил Иванович  радовался  набиравшим силу золотисто-желтым колосьям пшеницы и ржи. С каждым днем они становились все увесистее.
Твердыми. Кажется, еще немного потяни с уборкой, и зерно начнет осыпаться. Но это лишь казалось.
Когда Михаил Иванович обратился с этим вопросом к Елене Николаевне, она его успокоила:
– Что вы, Михаил Иванович! Не стоит переживать. Чтобы набрать нужную клейковину, колосьям как раз и не хватает этой солнечной погоды. С недельку еще подождем.
На ближайшие дни синоптики обещают хороший прогноз. Комбайны в готовности. Ток оборудован.
Я думаю, при такой погоде зерно можно будет сразу из-под комбайнов отправлять на зерноток центральной усадьбы, а оттуда – на хлебоприемный пункт, в город.
– С месячишко бы нам хорошей погоды, – задумчиво произнес Одинец, устремив взгляд в ясное и чистое небо. а потом добавил: – Даже не верится, что от той первой борозды и время-то прошло всего ничего, а теперь думаем, куда урожай девать.
– Целинный, – добавила Елена Николаевна, окинув коротким взглядом управляющего.

* * *

Торжество по случаю уборки урожая открыл первый секретарь райкома партии Паньшин Илья Владимирович. Ему было за сорок.
С короткой прической. В темном костюме, при галстуке. Встав из-за стола, он громко начал:
– Уважаемые первоцелинники!
Мне хорошо памятны дни февральского Пленума ЦК КПСС, принявшего историческое решение об освоении целинных и залежных земель. Пленум еще не закончил работу, а запись добровольцев уже началась по всей огромной стране, которая еще не разучилась работать по-сталински твердо, по-стахановски быстро.
Я хорошо помню двадцать восьмое февраля, когда первый эшелон с первоцелинниками, то есть с вами, прибыл в столицу нашей области. Вас встречали коллективы заводов и фабрик. Видные люди во главе с первым секретарем обкома.
Прибывшие и встречающие перемешались в объятиях. В воздухе витали мороз и пар. Играл духовой оркестр. Слышались песни. Неподдельная радость пронизывала все и всех. Ведь многие из вас, а в этом я уверен, приехали не только поднимать целину, но и останутся осваивать сибирские просторы.
Прибывших чуть ли не в обнимку развели по гостиницам и общежитиям. Март погодой не радовал. Новоселов пришлось по-сибирски одеть и обуть. С тех дней в СССР начался отсчет целинной эпопеи. Кажется, только вчера качались и постукивали вагоны с веселой молодежью.
По гимнастеркам и тельняшкам узнавались вчерашние солдаты и моряки. По бантикам и вельветкам – вчерашние школьники. По черным форменкам – курсанты технических училищ. Большинство – с комсомольскими значками. Более зрелые люди – с партийными билетами. Освоение целины сплотило наш народ, и это, пожалуй, самое главное. Трудовой порыв, энтузиазм стали массовым явлением. Не исключаю и того, что кто-то потом постарается принизить целинную страницу жизни нашего народа.
Но истинный подвиг, как известно, запятнать нельзя. Тем, кто будет искажать все происходившее в безлюдных степях, будет недоставать честности и порядочности. Они окажутся на обочине жизни, потому что сами не принимали участия в подъеме целины. История покорения первозданной степи навсегда останется памятной вехой в развитии нашей родины.
После Паньшина слово взял Кравченко:
– Дорогие друзья! Я рад видеть вас в том составе, в каком вы приехали сюда. Честно признаюсь, не ожидал, что вы все пройдете те испытания, которые выпали на вашу долю. Думал, как говорится, произойдет естественный отсев. Рад, что этого не случилось. Испытание целиной вы выдержали. Там, где раньше хозяйничали волки, сейчас хозяевами стали вы. На голом месте вашими руками возведен поселок Степной, в котором недели через две в эксплуатацию будут сданы дома. Сегодня в поселке работает электростанция. Запустили скважину. Построены зерносклад и помещение для содержания телят. И сделано все это в короткое время. Руководство совхоза и в дальнейшем будет делать все, чтобы ваш Степной рос и развивался.
Сейчас главная задача – вовремя убрать урожай и засыпать его в закрома. А из этого будет складываться ваше благополучие.
На правах ведущего собрания Ступкин объявил:
– Слово предоставляется комсомольцу, трактористу самого мощного трактора Петру Гончарову.
Петр встал со скамейки. Не спеша пробрался между рядами к импровизированной трибуне, сделанной из двух табуреток, накрытых зеленой скатертью. Как и многие первоцелинники, он сегодня тоже одет  по-праздничному.  Темные брюки с синей рубашкой придавали ему солидность. Он волновался. Это было заметно. Прежде чем начать выступление, он достал из кармана платок и прошелся им по лицу, хоть надобности в этом не было. Погода была нежаркой. Под стать осени.
– Добрый день, уважаемые друзья и представители власти! – полуобернувшись к президиуму, начал Петр свое выступление. – Дмитрий сказал, что я тракторист самого мощного трактора. Да, я горжусь этим. Скажу одно: я не стремился к этому. Какой дали, такой и взял.
Как говорится, руководству виднее. Разговор не об этом. Я хочу рассказать, как оказался на целине.
В то время я только что окончил курсы трактористов в Подмосковье и работал в одном из колхозов.
По радио передали, что этой весной начнется освоение целинных земель. Молодежь загорелась желанием поехать, но старшие рассуждали, что на целину возьмут только трактористов. И точно: отбор был серьезным. Нас пригласили в райком комсомола. Беседовали, расспросили, как к этому относятся родители. Мы, конечно, преувеличили, сказали, что они согласны и ждут не дождутся нашей отправки. Рос я без отца. Мама – в слезы. Когда поняла, что все равно поеду, стала наставлять, как себя вести: «Береги себя. На рожон не лезь». Ее можно понять – мать есть мать. Сперва в райкоме комсомола отобрали восемь человек. Сколько всего туда пришло, не знаю, но ребят и девчат было много. Провожали с духовым оркестром.
Когда нас привезли на центральную усадьбу нынешнего совхоза, мы увидели колышек и несколько вагончиков. Поэтому если мне кто-то когда-то скажет, что я на целину поехал за длинным рублем, могу дать в морду. На целину я поехал по велению сердца. а мое сердце принадлежит комсомолу!

* * *

Свое слово, присутствовать при намолоте первого центнера зерна на Степном, Паньшин сдержал.
Приехал рано. Сам – за рулем «Победы». Роca еще не успела уйти с полей, а весь обслуживающий персонал «степных кораблей», прицепленных к тракторам, готовился к выходу в поле, на котором когдато была сделана первая, целинная борозда.
Комбайнеры,  как  старшие агрегатов, еще и еще раз проверяли технику. Запускали двигатели.
Прогревали их. Включали все механизмы в работу, после чего на этих громадинах все приходило в движение. Здесь же суетились штурвальные, то поднимались на мостик, то спускались с него, осматривая каждую деталь.
Комбайнеры вели себя без суеты. К выходу в поле готовились спокойно. У них был опыт. В своих прежних хозяйствах они отработали по нескольку сезонов. По возрасту тоже были солиднее многих комсомольцев.
Спокойно вели себя и трактористы, чья техника была в сцепке с комбайнами. Правда, на сегодняшнем мероприятии они были новичками, но опыт работы на стальных конях был. Каких-то сложностей они не видели. Тягай да тягай на определенной скорости «степной корабль». Выполняй указания комбайнера. Прислушивайся к гудку сирены.
Первым на поле решено было пустить агрегат Петра Гончарова с комбайнером Александром Бабиным. Бабин больше других привлекал к себе внимание своей кажущейся нерасторопностью. Но если что-то делал, то – прочно и надежно.
Второй агрегат состоял из комбайна Олега Рыжикова и трактора Дмитрия Ступкина. У Рыжикова эта уборка была третья. У Ступкина – первая. Практики в этом деле не было, но была хорошая теория.
Кроме всего, в нем присутствовал порыв, дерзость в работе. К этому его, скорее всего, подталкивали обязанности комсомольского вожака. Дмитрий гордился, что ему оказали такое доверие. А значит, он его должен оправдать.
Третий агрегат возглавлял Иван Хворов. Трактористом был Виктор Голубицкий, бывший моряк Черноморского флота. Свое дело они знали не хуже других. С красными флажками над «капитанскими мостиками» комбайны стояли в ожидании спада росы, которая по утрам рассыпалась по жухлой траве, после чего превращалась в изумрудные капельки и при первых солнечных лучах незаметно исчезала.

* * *

Если механизаторы готовили технику для выхода в поле, то специалисты во главе с Паньшиным решали вопросы по отгрузке зерна, по его отработке и хранению.
– С машинами могут возникнуть проблемы, – озабоченно произнес Паньшин, глядя на Одинца, а потом и на Елену Николаевну. – В вашем распоряжении будут ЗИС150, два ГАЗ-5I и несколько ЗИС5. Больше не могу дать. Проблема с машинами. Правда, эшелон с воинами скоро должен подойти. Но пока его нет. Надо рассчитывать на свои силы так, чтобы ни одного зернышка не пропало. Иначе с нас голову снимут.
– Думали с агрономом над этим, – кивком указал Одинец на Елену Николаевну.
– Это как бы запасной вариант, – напомнила о себе агроном, немного смутившись от того, что Михаил Иванович словно бы подчеркнул, что все важные решения он принимает с ней.
– Конечно, проще было бы зерно сразу возить от комбайнов на совхозный ток, – высказала свою точку зрения Елена Николаевна.На какое-то время свой склад затоварим. Если будут простои из-за нехватки машин, выход один – на краю полей делать площадки и из комбайнов ссыпать зерно на них.
Потом, по мере освобождения машин, грузить, где плицами, где мототранспортерами, и доставлять в складские помещения.
– Другого выхода не видим, – словно оправдываясь перед Паньшиным, проговорил Одинец.
– Его и быть не может, – заключил первый секретарь райкома партии. После добавил: – Юг области уже приступил к уборке. Неплохой намолот. Каким будет у вас – сегодня посмотрим.
Войдя в вагончик, Макар Андреевич радостно сообщил:
– Роca спала. Я думаю, пора начинать.
И от этого «пора» лица Одинца, Паньшина и Елены Николаевны вдруг посветлели, словно освободившись, от тех томительных минут, под тяжестью которых они находились.
Поднимаясь с места, Паньшин произнес:
– Прошу в машину. Пусть ваши савраски сегодня отдохнут.
Кравченко, Одинец и Елена Николаевна заняли места в «Победе».
Макар Андреевич сел в свой ходок и легонько тронул вожжой своего Бодрого, который вслед за «Победой» рысцой направился к кромке поля, где в ожидании команды стояли трактора с прицепленными к ним комбайнами. Поодаль находилось несколько машин, которые готовились принять в свои кузова хлеб целины. Целины, которая должна была принести в каждую семью достаток.
– Товарищи! – выдвинувшись немного вперед, произнесла Елена Николаевна. Ее лицо светилось той улыбкой, какая может быть на лице счастливого человека. – Началом нашей Степновской целины стало вот это поле, – указала она рукой на золотистый, равнинный простор. – Я предлагаю назвать его в честь нашего пролетарского вождя Владимира Ильича Ленина «Ильичевым полем». Кто «за» – прошу поднять руку.– Проголосовали дружно.
Оглушая простор сиренами, захватывая мотовилами высокие стебли пшеницы и подгоняя их к ножам жаток, три агрегата в клубах пыли один за другим начали работу. Друг от друга двигались на небольшом расстоянии. В этот момент их можно было сравнить с танками во время боя. Но здесь был не бой, а борьба за процветание страны.
Первый комбайн дал гудок.
Вскочив на подножку «ЗИСа», Одинец двинулся к нему. Когда машина оказалась под выгрузным шнеком, Бабин включил рычаг, и из шнека в кузов золотым потоком хлынуло зерно. От увиденного Одинец не удержался: ловко заскочил в кузов машины и подставил ладони под этот поток. Так он стоял до тех пор, пока бункер не оказался пустым. После этого соскочил на землю и, сверкая белыми зубами на пыльном и потном лице, крикнул Бабину:
– Молодец, Саша! Так держать!
В шуме работающего комбайна тот не расслышал.
– Не понял. Что говорите?
– Мо-ло-дец! – крикнул громче Одинец.
Бабин пожал плечами, так и не понял, за что его хвалит управляющий.
Когда Одинец на машине подъехал к кромке поля, все собравшиеся поспешили заглянуть в кузов.
Отряхивая руки от пыли, Паньшин проговорил:
– Да. Накопив за годы силу, земля не поскупилась на урожай! Думаю, при таком хлебе мы не только опередим южные районы области, но и Америку перегоним. Другието поля как? – вдруг задал Паньшин вопрос, глядя на агронома.
– Думаю, не хуже, – произнесла она с улыбкой.
Чтобы удостовериться в сказанном, Паньшин кивнул на «Победу»:
– Садитесь, объедем несколько полей. Слова словами, а самому посмотреть не вредно.
Налитыми колосьями на других полях Паньшин тоже остался доволен. Когда оказались на ближнем поле, рядом с Ялбаном, он сказал:
– Сейчас довезу вас до дома да по другим хозяйствам пробегусь.
Понимая, что он торопится, Одинец посоветовал:
– Не стоит делать лишний крюк.– И, глядя на агронома, произнес: – Здесь недалеко. Мы пешочком пройдемся. Не так ли, Елена Николаевна?
– Я согласна,– отозвалась она.
– Ведь из машины не все можно увидеть…
Когда оказались на верхушке Ялбана, Елена посмотрела вокруг и воскликнула:
– Красота-то какая! Неописуемая!
– Такой и в Швейцарии нет, – восторженно откликнулся Одинец.
– Я сожалею о том, что раньше вместе с тобой здесь не был, а то бы… – споткнулся он на слове.
– А то бы что? – спросила она, вопросительно глядя Михаилу в глаза, держа его под руку.
С высоты птичьего полета внизу, у подножия горы, они вдруг увидели свой поселок. Маленький и красивый среди зелени берез, просторных полей и лугов. Осень была в разгаре, но березы не спешили менять окраску.
– А что все-таки было бы? – напомнила Елена о вопросе, на который Одинец не спешил отвечать.
Михаил обнял ее и поцеловал в губы. Она не противилась, понимая, что это когда-то должно случиться. Еще плотнее прижалась к нему подумала: «Ведь не зря же он мне с такой любовью огоньки дарил».
– Я бы тебе раньше сказал, какая ты красивая! А еще хочу попросить: будь моей женой.
На глазах Елены навернулись слезы. Она испытующе посмотрела на Михаила и впервые за много лет почувствовала, как она нужна кому-то. Не только Михаилу, но и людям, которые помогли ей посмотреть на окружающий мир подругому: просто и ясно.
Солнце достигло своего пика и еще ярче освещало все то, что простиралось до самого горизонта, включая косогор, который сейчас Михаилу Ивановичу почудился цветущим садом. Прогоняя неизвестно откуда взявшееся наваждение, он вдруг с восторгом сказал:
– Какие красивые дальние дали!
– Светлые! – поправила Лена Михаила и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его, продолжая думать о том, что дали не могут быть дальними. Они могут быть чистыми и светлыми, как человеческие души.

ЭПИЛОГ

Вот так, уважаемый читатель, и проходила эпоха освоения целинных и залежных земель не только на Алтае, но и в других регионах огромной когда-то страны.
Возможно, кто-то из людей старшего поколения прочитает повесть и скажет: «Так эти события происходили в нашем крае». Они будут правы. В силу определенных обстоятельств события тех лет я показал на фоне одной из областей. Не придумал, а показал, ибо многие сюжеты взяты из реальной жизни тех лет, которую мне пришлось видеть в пору моего детства. А как известно, детская память настолько сильна, что остается на всю жизнь. Я хорошо помню патриотический дух того времени, который присутствовал у советской молодежи. А у комсомольцев и у коммунистов – особенно. Не поменял я и фамилии некоторых героев повести. Случай с волками тоже не придуман. И сейчас, когда по радио слышу песню «Едут новоселы», мурашки по коже бегают.
С еще большей силой возникает гордость за ту молодежь, которая в нелегких условиях того времени трудилась на благо родины.
У  многих  первоцелинников давно выросли дети и внуки. У некоторых есть правнуки.
Жизнь идет своим чередом. И пусть рассказ о тех годах поможет молодым людям увидеть своих сверстников того времени. А может, в чем-то взять с них пример.
И тогда, как я думаю, для всех нас, сегодня живущих, слово «целина» станет пропуском в то далекое и славное время.
А участникам тех событий поможет  вспомнить…  Вспомнить свою молодость.

Опубликовано в Бийский вестник №2, 2020

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Морозов Василий

Родился на Алтае. Более двадцати лет прослужил в Военно-Воздушных Силах. Прозаик. Его рассказы печатались в различных журналах. Автор девяти книг. За повесть «Перехватчики» и цикл рассказов о военных летчиках Главнокомандующим ВКС России награжден Грамотой. За книгу «Огромное небо», памяти космонавта Г. С. Титова, награжден Почетной грамотой Администрации Алтайского края. Лауреат краевого конкурса «Лучшая книга Алтая». Живет в Барнауле.

Регистрация
Сбросить пароль