Таисия Ксенофонтова. НА СЕВЕР, МАМА!

Куда бы я ни шёл, я всегда шёл на север,
потому что там нет и не было придумано другой стороны…
БГ

По комнате разливается игривое весеннее солнце. Вот оно медленно струится по занавескам, нежится на узоре ковра, гладит корпус гитары на стене… Я наблюдаю за работой света и улыбаюсь ему. Но мысли мои далеки от наступившей южной весны. Они — о бескрайних льдах, об ослепляющем глаза и разум снеге, о пятнышках островов, затерянных на тёмной глади морей. Север заполнил не только мысли, но и всё моё творческое сознание.
Теперь строчки, рифмы и краски, вышедшие из-под моей руки, несут в себе искреннее благоговение перед чёрными скалами, белыми глыбами и криками чаек над этим застывшим миром. Меня не манят сосны в морозной тайге или чумы эвенков посреди тундры, хотя и восхищают своей отчуждённостью. Мой север — это гордое одиночество. Маленький человек на фоне ледяной вечности.
Откуда эта любовь появилась во мне? Из чего она проросла? И без неё в жизни хватало интересов — русский рок, литература, языки.
Нет, хочется большего, не сверхзадачи, но всё-таки внутренней цели, которая бы вдохновляла и рисовала карту жизненного пути.
Сама я не могла воспитать в себе чувство севера. Фотографий с дронов и научных статей об исследовании островов оказалось недостаточно, чтобы ощутить дыхание ветра за спиной. Мне помогли люди-творцы, пропустившие север сквозь себя и написавшие о нём на разных языках искусства.
Первым из них стал Вениамин Каверин. Белоснежная обложка «Двух капитанов» на моей книжной полке существенно отличалась от посеревших томиков Салтыкова-Щедрина, и эта смелость выделяться среди прочих понравилась мне. Теперь, когда я захожу в библиотеку, переплёт снова и снова приковывает моё внимание и направляет мысли на север, в сторону потерянной экспедиции капитана Татаринова.
Эта книга очаровала меня всем. Её можно назвать эталоном советского героизма, да и не только — пока читаешь, внутрь закрадываются какие-то строгие ценности, которые не разрушит ни одна перестройка. В ней не написаны точные определения любви, дружбы и чести, но ты априори понимаешь их. И если однажды тебя спросят: «Почему Катя не полюбила Ромашова тогда, в Ленинграде? Почему осталась ждать Саню?», то ты горячо ответишь: «Да потому что она не могла иначе, потому что это и есть истинная любовь…»
И, кроме прочих важных понятий, которые формируют каждого здравомыслящего человека, здесь написана история людей, никогда не существовавших в реальности, но всё-таки сделавших нечто великое. Они не прошли по Северному морскому пути, но совершили грандиозный моральный подвиг, повторить который способен только глубоко самоотверженный человек.
Я не знаю, что произошло в душе капитана Татаринова, когда он понял, что они — вторые на Северной земле. Быть вторыми на севере! Это значит не найти новых островов, не пройти по новым маршрутам и, скорее всего, погибнуть во льдах. Но в этом и есть подвиг. Первый и второй на севере — это формальность для увековечивания имён. Вспомните Амундсена и Скотта. Кто из них достоин большего уважения? Я знаю, что это спорная тема, и разногласия между норвежцами и британцами продолжаются до сих пор. Я считаю, что в условиях полюса их обоих можно назвать героями и победителями. Умереть достойно — тоже испытание не из лёгких.
И, возвращаясь к «Двум капитанам», мне жаль, что в нашей с вами реальности «Святая Мария» не плыла из Полярного во Владивосток. Но, может, это и к лучшему — никто не погиб, а подвиг совершён, и это уже заслуга самого Каверина.
Следующим человеком, открывшим мне северные края, в частности, Гренландию, стал Рокуэлл Кент — американский художник. В первый раз я увидела его «Охотника на тюленей» в Эрмитаже — я ходила по залам в тоскливой неопределённости и пыталась найти картину, которая бы впечатлила меня абсолютно всем. И вдруг.
Север стал таким близким. Меня затянуло внутрь, и вот я уже стою на морозном воздухе, рядом сидят, сгорбившись, уставшие лайки, где-то там, вдалеке, маленький человек с ружьём, а над всем этим — огромная ледяная глыба в лучах гренландского солнца. Простоять бы так всю жизнь и смотреть, смотреть на перламутровый снег.
Картин Кента было всего пять или шесть, но казалось, что, если добавить к ним ещё пару, с лепнины на потолке посыплется снег, по Дворцовой покатит свои волны Нева, а за окном вырастут скалистые фьорды — словом, северные краски с лёгкостью заменят реальность. Прошло уже несколько месяцев, а я вспоминаю эти первые впечатления и понимаю, что восторг остаётся тем же. Я достаю кисть — рука начинает выводить подозрительно знакомые очертания гор и ледников. Я не похожа на великую художницу, но отгадать, что Рокуэлл Кент принимал в моих работах незримое участие, достаточно легко.
Он был удивительным человеком. По крайней мере, потому что отправлялся в Гренландию трижды и никогда не предавал её (вплоть до того, что, оставив жену и детей на материке, полюбил гренландку Саламину, которая помогала ему освоиться среди местных жителей и почувствовать их быт).
Кент построил себе дом в Иллорсуите, посёлке на одном из островов. Здесь началась его размеренная жизнь как художника — выходишь на крыльцо, а перед тобой уже простирается северная сказка, от горизонта до порогов неба. Об этом даже страшно мечтать, ведь это значит принимать север с собой на равных как друга или старшего товарища. На это мне не хватает смелости.
Никто не запрещал Кенту приезжать сюда по любви — раз нравится место, так живи и радуйся. Он имел полное право гулять здесь целыми днями, рассматривать контуры гор и не задумываться о творчестве. Но он писал. И неизвестно, была ли это привычная потребность художника «ловить мгновение» или стремление показать нам эту землю максимально просто и ощутимо. Так или иначе, мир увидел Гренландию его глазами, а я узнала другой север — мягкий и по-своему трепетный.
Последний, кого мне бы хотелось представить вам, и, пожалуй, самый известный из этого списка — это Борис Гребенщиков. Да, бородатый дяденька с гитарой.
Я упоминала вначале про свою любовь к русскому року — так как же, знакомясь с ним, я могла забыть про БГ и «Аквариум»? Эти песни вытаскивают меня из сумрака и заставляют думать о свете даже через боль и тоску. В них сливается вкрадчивая флейта, суетливая перкуссия — всё вместе это напоминает далёкие, ирландские мотивы.
В своих интервью Борис Борисович часто говорит о святости севера. И он прав — север нерушим, несмотря на таяние ледников и прочие проблемы Арктики (извините меня, уважаемые экологи). Он нерушим как образ, как метафорическое воплощение чистого листа.
Север — это начало жизни. И люди, которые поверили в это — и БГ, и Кент, и Каверин — они стали другими. Их жизнь потекла под другим уклоном. Разве кто-то мешал Кенту стать выдающимся архитектором? И почему главная победа Сани Григорьева — не над немцами, а над справедливостью? Они выбрали иной путь. И я готова вступить на него с радостью. Конечно, я не повторю судьбу отважных мореплавателей или исследователей. Но я посвящу северу музыку, строчки, краски — всё, на что способно моё творческое существо.

Опубликовано в Южный маяк №5, 2022

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Ксенофонтова Таисия

г. Новороссийск.

Регистрация
Сбросить пароль