Светлана Чураева. ВОДОПАД ИМАТРЫ

Рассказ

1
Отчим гулял по улице, с козой, с баяном, пел. Ну как пел – орал.
Нагулявшись, терял баян, гнал козу, раздевался. Голый, шёл домой обливаться из бочки. В ней плавали карпы, и, обливаясь, отчим беседовал с карпами.
Потом темнело, отчим ходил по саду, продолжал разговаривать – с деревьями, с лягушками… Звал «кукушку» – спрятанный самогон. Но тот был выпит, и отчим начинал кричать Сашке.
А Сашка сидел в сарае, оттачивал нож.
Он точил его каждый день, подолгу, – готовясь к дороге. Сашка мечтал путешествовать – в Австралию, в Америку, в Африку…
Туда, где не ровная степь, а горы, каньоны и водопады. Особенно – водопады.
Ни на Ниагару, ни на Викторию Сашка поехать не мог. Денег хватало: он занимался физикой с дочкой беженцев, выписывал продуктовые карточки, колол соседям дрова, и его накопления достигли сумм фантастических. Но революция закрыла границы, и Сашка решил съездить на водопады Иматры – в Финляндию, под Петроград. Осталось раздобыть проездной документ.
Отчим орал, все молчали. Сашка сидел в сарае с ножом. Смотрел на отчима в щель между досками. Не дождавшись ответа, отчим заплакал. Рыдал, хрустел зубами, ругаясь всё невнятней и громче.
Сияла луна, из непредставимой дали пробивался свет звёзд. Отчим, вращаясь вокруг своей оси, кругами – оборот за оборотом – ходил по двору. Белый, блестящий, большой. Устал, поднял к звёздам лицо, раскинул руки и рухнул спиной на землю.
Сашка подождал. Отчим захрапел. Сашка медленно, стараясь не шуметь, открыл дверь сарая. И, не глядя на отчима, направился в дом, обходя двор по периметру.
Отчим храпел.
Голая рука лежала так близко к крыльцу, что её пришлось перешагивать.
Сашка почти ступил на крыльцо, вдруг отчим крепко схватил его за ногу. Сашка замер. Прислушался. Тихо. Храп прекратился.
– Зарезать меня решил? – спросил спокойный голос из тьмы. – Я тебя кормлю, а ты ножик точишь. Не стыдно?
Сашка с досадой понял, что сжимает рукоятку ножа. Надо было спрятать в сарае.
– Ничего я не решил. – Ответ прозвучал сипло, пришлось откашляться.
Отчим неожиданно резво вскочил. Сашка потряс ногой, разгоняя боль в отпущенной на волю лодыжке. Сдержался, чтоб не сбежать.
– Ну, режь, – сказал отчим.
Луна и звёзды освещали лишь центр двора, а возле дома перед Сашкой вздыбился мрак. Он дышал влажным жаром, но от него шёл такой космический холод, что крик застыл в животе. И сердце застыло. И весь Сашка изнутри замёрз до бесчувствия.
– Режь! – из темноты проступило полмертвеца – нижняя, гнусная, половина.
Тут над крыльцом раскрылся свет, и верхняя – страшная – половина тоже стала видна. В выси явилась мать, чёрная в освещённом проёме двери.
Отчим, цветом незагорелого низа по-прежнему похожий на труп, и такой же, как покойник, бесстыжий, смотрел на Сашку в упор. За зиму и весну они почти сравнялись в росте.
Свет падал отчиму прямо в лицо – пьяное, злое, с трезвыми ледяными глазами.
– Мразь, – поморщился он. – Какая же трусливая мразь.
Отвернулся и ушёл со двора.
Утром в школе оркестр играл «Марсельезу». Вместо директора выступил дядька с красным бантом на пиджаке. Он произнёс много слов, и, когда закончил, школьники образовали Совет и центр молодёжи, где откроют читальный зал.
Сашка аж захмелел. «Мир хижинам, вой на дворцам!» – выкрикивал про себя, шагая из школы.
И дома ел, не переставая думать об удивительном времени. Рухнуло рабство.
Прекратилось неравенство. Больше не будет голодных и бедных. Исчезнет несправедливость. И всё это он скоро увидит! Более того – сам сможет участвовать в строительстве небывалого общества.
– Лопай, лопай, ровняй морду с… оп-па, – подмигнул ему отчим, входя в летнюю кухню. – Вымахал, хлеба по полбулки уходит.
Внезапно на Сашку снизошло откровение. Что отчим тоже мечтал о каньонах и водопадах, но не увидит их – никогда. Сашка скоро поедет на водопады Иматры, а отчим останется здесь, с козой и баяном. С карпами. Состарится, не пожив в новом обществе. Сашка с жалостью глянул на отчима, увидел ущелья морщин, кусты седой щетины, лысый лоб.
– Вишь чё, зыркает, – хмыкнул отчим. – Я, мать, его кормлю, он мне ножик точит. Убить собирается.
– Никто вас не убьёт, – сказал Сашка. – Для таких, как вы, построят тёплые стардома. Будете отдыхать. В шахматы играть, в домино.
– Стардома? – удивился отчим.
– Да! Спецдома, куда соберут стариков.
– Сашка! – предостерегающе вскрикнула мать.
Но Сашка переживал непривычное чувство – пропала ненависть. А там, где она копилась, давя на дыхалку, стало просторно и радостно.

– Все теперь заживут хорошо. Страна у нас большая, богатая. Стариков будут кормить завтраком, обедом и ужином. Одежду вам раздадут, сапоги и пальто.
Водку и самогон, наверно, отменят. А махорки будет полно. И по праздникам – хороший табак.
– Издевается? – весело удивился отчим.
– Погоди, – попросила мать. – Сосчитай до десяти, успокойся.
– Один! – засмеялся отчим. – Два! Три! Это я могу. Ещё не настолько состарился! Четыре. Пять. Шесть.
Сашка с матерью смотрели на него. Сашка не мог сдержать улыбки. Отчим, считая, улыбался в ответ.
– Семь. Восемь. Девять!
На счёте «Десять!» пудовой пощёчиной сбил Сашку на пол.
И уселся за стол:
– Ну что, мать, можно и чаю попить.
Сашка, оглушённый, тщетно попробовал встать. Сидел, привалившись к шкафу, дышал разинутым ртом.
Мать кинула чашку об стену.
Отчим вскинул брови. Пожал плечами. Смазал и матери. Вроде легко, но она заплакала, упав на колени, свалилась вбок.
Голый человек беззащитен против ножа. Когда отчим, снова поругавшись с козой, отшвырнув баян, разделся и пошёл обливаться, Сашка ждал его.
Стоял без рубашки, с ножом в руке, прислушиваясь к далёкому блеянью, вою и ору, рассматривал карпов. Они давно уже плавали в чёрной воде. Те, кто покрупней и понаглей, успели сожрать остальных, их осталось несколько: старых, огромных, с выдранной до мяса чешуёй на хребтах. У самого большого и мерзкого, был выгрызен левый глаз, отчего правый таращился особенно жутко.
У отчима, когда он подошёл, оказался такой же мёртвый бессмысленный взгляд.
– Зарезать меня хочешь? – спросил он, еле справляясь с губами. Зачерпнул воду ковшом, стукнув по морде карпа. Сашка не ответил. Нельзя отвечать тому, кого хочешь убить. Ненависть жгла, мешая вдохнуть.
– Режь, – велел отчим. Выплеснул себе воду в лицо. Вода покатилась по волосам на груди, животе и ногах, собираясь в красивые полосы.
Сашка выставил руку с ножом.
Отчим потрогал лезвие:
– Острый. Хорошо наточил. Молодец.
Шагнул навстречу.
– Ну, режь!
Сашка отпрянул.
– Режь, – повторил отчим.
И грохнулся на спину. И захрапел.
Сашка заплакал. Но от слёз легче не стало, напротив. Жгло так нестерпимо, что вой рвался наружу. И, чтобы не заорать на всю улицу, Сашка резанул себе по груди. Потом по плечу. Ещё раз. И ещё. С мрачной радостью глядя, как мгновенно, от лёгкого касания, раскрывается кожа, как свободно выливается кровь.
– Сашка? – позвала его мать. Спустилась с крыльца, молча отвела на кухню, обработала раны, зашила плечо. Тут стало по-настоящему больно, но мать, сестра милосердия, не обращала внимания на Сашкины гримасы и стоны. Закончив работу, вынесла кусочек картона:
– Вот. До Петрограда плацкарта. На службе взяла. Поезжай, раз каникулы. На водопады, или куда ты… – Она вздохнула. – Мечтал.

2
Сашка предъявил плацкарту, лёг на верхнюю полку. Гудок. Прозвучала команда. И счастье вдарило Сашку как пуля. Он лежал, простреленный счастьем, а мир свободно втекал в него, минуя органы чувств.
Вся страна вдруг стала – Свободной Россией. У всех начали сбываться мечты.
Все отправились в путь. И лезли в вагон на каждой следующей станции – не в двери уже, а в разбитые окна.
К Сашке на полку запрыгнули два дезертира, сели, прижав его к стенке. Курили, говорили возбуждённо и громко, нисколько не мешая Сашке наслаждаться дорогой.
Пассажиров вокруг прибывало. Они садились на пол, оставались стоять, ползли по головам сидящих и стоящих счастливчиков. Сашка лежал наверху, разинутым ртом ловил тёплый ветер, бьющий в окно.
Потом захотел в туалет.
Сидящий рядом солдат спросил:
– Чего ты ёжишься, братец? В нужник припёрло?
Сашка моргнул.
Большие руки подхватили его, бросили в коридор. Там он попал в другие, такие же сильные. Его передали, словно тюк, до самого нужника. Оттуда выбрались четверо, не перестав разговаривать и курить, подождали Сашку за дверью и снова втиснулись внутрь. Не успел Сашка пожалеть о потерянном месте, его передали обратно, он вновь оказался на полке за дезертирскими спинами.
Его нагнал стыд. За то, что по-детски жался, за то, что испугался упасть, за то, что пожадничал, жалея уютное место. А все вокруг были – братья. Граждане Свободной России.
Когда стыд прогорел, осталось что-то огромное – больше известных слов, больше Сашки. Больше стиснутой в эшелоны массы свободных мужчин, звавших друг друга: «братец» или «браток». Больше Свободной России. Больше свободно летящей Земли.
Вкусно пахло пожарами и махоркой. На станциях мимо Сашки с крыши спускали прокопчённые в паровозном дыму, обгоревшие на солнце тела – тех, кто не поместился внизу.
Сашка дремал и видел водопады Иматры.
Очнулся от гвалта: сверху совали дедка – в белой рубахе, белых штанах и в белом дурацком кепи.
– Сомлел тут дед! Перегрелся! Водой там его полейте! Есть вода? – кричали чёрные рожи, свесившись с крыши вагона.
Чудом на полу появился просвет, туда уложили дедка. Его почему-то не тронула копоть, и он лежал, белый, как младенец, в окурках и шелухе.
Старика стали жалеть. Тормошили, дули на него, махали, звали заботливо:
«Дед! Эй, очнись! Живой?» Но дед помирал.
«Воды! Вода! Воды», – прокатилась по коридору волна. Воды не нашлось.
Сашка увидел выплывавший вокзал и завопил, сам не понял, с чего:
– Я! Я принесу!
Изловчился, спрыгнул на ходу и помчался. Ему кинули котелок. Он бежал во весь дух, каясь, что ввязался. Плакали – плакали водопады! Поезд отправится без него, и придётся остаться здесь, в городе с неизвестным названием.
За водой был хвост. Сашка, отчаянно хрипя: «Помирает! Помирает!» – ворвался в очередь, набрал воды и обратно семенил, боясь расплескать добычу, рыдая в голос, от того, что поезд уже, конечно, ушёл.
Поезд стоял. Дезертиры тормозили отправку: орали, стреляли в воздух. Никто не знал причину задержки, все вопили из чувства братства, весело, празднично.
Заиграла гармонь.
Наконец эшелон отправился.
А дед понемногу ожил. Зачирикал. Сел дуться в карты.
Но состав, не успев набрать скорость, встал. И долго стоял в предместье. По вагонам шло: «Динамит…» Ещё: «Шпионы… враги… офицеры… немцы… буржуи…»
Пассажиры галдели.
Один громко сказал:
– Постоим! Лучше стоять, чем лежать.
Прошёл слух, что, задержавшись на станции, эшелон пропустил вперёд маневренный поезд, и тот подорвался.
Сашка представил: «братки» лежат вдоль покорёженных рельс – как шпалы, до горизонта. Не спорят, не курят, не поют под гармонь. Вместо лиц – фуражки и бескозырки. И никакой им Свободной России.
Дед, между тем, не снимая кепи, вылез в окно. Помедлил в проёме перед Сашкиным носом и спрыгнул. Пошёл гулять по насыпи.
Через пару часов поезд вернули в город и отправили по запасному пути.
Когда состав тронулся, солдаты закричали:
– Дед!
– Эй!
– Деда забыли!
Их успокоили:
– Забрали его. Какие-то верховые. Сказали: земляк.
А Сашка лежал и думал. Старик щеголял в белом. Без вещмешка, значит, переодеться не мог. Ехал в дыму на крыше, валялся на грязном полу – но Сашка отчётливо, вплоть до сплетения нитей, рассмотрел: одежда старика не запачкалась.
Так и осталась белой. Без единого пятнышка.
В Бога Сашка не верил, но пришлось допустить, что, по всей вероятности, им встретился ангел.

3
В соседнем вагоне стреляли. Оттуда нарастал праздничный шум, дошёл до тамбура. Что-то бросили в коридор, вызвавшее хохот и брань. Сашка выглянул в проём снятых дверей.
По проходу, как давеча Сашку, кидали тело в окровавленной форме. Его рвали, кромсали, били. То, что осталось, под шутки и смех метнули в окно.
– Офицеры! – веселились «братки». – Офицеры закрылись в купе!
Сашка пошёл со всеми. На всякий случай – вдруг в ряды новых граждан затешется вор – закинул на спину вещмешок.
Толпа таранила дверь, из купе с офицерами летели, дырявя фанеру, пули. Выстрелы вызывали у нападавших радостный рёв, разбавляемый руганью, когда кого-нибудь задевало.
Крикнули азартно:
– Жги! Жги их, хрущей, к чёртовой бабушке!
Сашку охватил всеобщий азартный дух. Вой на! За тонкой фанерной дверью засел настоящий враг. Вооружённый, стреляющий. Враг Свободной России. Надо что-то придумать – какой-то план, чтоб его победить. Чтобы выманить офицеров.
Тут дверь купе распахнулась.
Все отпрянули.
Вышла девушка, неопрятная, мелкая – не барышня, а птенец воробья. И пошла прямо в толпу. Словно перед ней – не коридор, забитый людьми, а проспект.
Следом выскочил высокий юнец, чуть старше Сашки, в разодранной куртке – не понять, то ли гимназист, то ли юнкер. И закричал отчаянно:
– Ма-а-аша-а-а!
Его изнутри стали тянуть обратно, но он рвался, звал:
– Ма-а-аша-а-а!
Вырвался, налетел на Сашку, вцепился в него, начал трясти. Волосы всклокочены, глаза безумные, мокрые, на носу следы от дужки пенсне.
– Ты! – крикнул хрипло Сашке в лицо. – Спаси её, понял?
Ему сбоку дали в зубы, но он продолжал умолять невнятно и яростно, отплёвывая кровь.
И Сашка, зажмурившись, бросился за девушкой – лишь бы не видеть, что происходит с тем, глухо воющим откуда-то то ли «Ма-а-аша-а!», то ли «Ма-а-ама-а!»
Он почти надеялся, что никой девушки впереди уже нет, что за неё не придётся так глупо погибнуть в каникулы. Но удивительно: девушка всё ещё шла.
Обернулась, сказала:
– Ты мне не нужен.
Бог знает, кого имела в виду – Сашку или юнца, прекратившего выть.
В этот момент состав сильно тряхнуло, «братки», матерясь, повалились, девушку швырнуло на Сашку. Он подхватил её и, бешено толкаясь, прорвался в тамбур.
Эшелон еле двигался, за открытой дверью плыли деревья.
Хлопнул выстрел, и Сашка, сжимая девушку, прыгнул.
Опомнился, лёжа под насыпью. Пахло креозотом и полевыми цветами. Стояла тишина, только кузнечики скрипели в траве. Поезд ушёл.
Сашка поелозил спиной – вроде цела. Пошевелил пальцами, руками, ногами.
Нормально. Сел. И увидел девушку. Она лежала рядом, можно было дотронуться.
Но Сашка трогать не стал. Мёртвая? Или живая? И так, и так – страшно.
С опаской наклонился, увидел, что она смотрит в небо, а из глаз её катятся слёзы.
– Кажется, не расшиблись, – сказал осторожно Сашка. – Выжили.
– А зачем? – ответила девушка. Странным, высоким голосом, будто, кривляясь, изображала дитя.
К Сашке вернулась решительность, он спросил:
– Вы целы? – Молчание. – Дайте руку, попробуйте сесть.
– Зачем? – повторила девушка. Таким же безучастным раздражающим голосом.
– Надо идти. Петроград, похоже, не далеко.
Девушка – как там кричал парень в форменной куртке: «Ма-а-ша»? – отвернулась.
– Вот что… Мария. Вставайте. – Сашка, вздохнув, посадил её, точно куклу.
И держал, чтобы не повалилась. Ладони у девушки были ледяные.
– Это бессмысленно, – проговорила она, слёзы всё так же текли. – Ничто не имеет смысла.
– Мария…
– Я – Ася.
Ничего себе.
– А. В поезде… Ну. Который остался… Которого…
– Муж.
Сашка вздохнул глубже. И ощутил саднящую боль – всё-таки ободрался, падая с насыпи. Да, вдовы ему не хватало…
– Ася…
– Я неудачница.
– Всё хорошо.
– Всё плохо.
Ему удалось встать на ноги и поднять вялую Асю.
– Я лучше здесь полежу, – возражала она.
Но всё-таки осталась стоять.
– Есть хотите? – спросил Сашка, поправив вещмешок.
– Не хочу.
– Тогда идёмте.
– Не хочу.
– Вот что, – Сашка неуверенно потянул Асю за руку. – До Петрограда сможем сегодня дойти. Вы туда ехали? Вас кто-нибудь ждёт?
Девушка, точнее вдова, не ответила, но безучастно пошла за Сашкой. Чтобы развлечь её, он сказал:
– Я вообще в Финляндию еду. В Виипури.
Она остановилась и удивлённо на него посмотрела.
– Да! – вдохновился Сашка. – К водопадам Иматры.
– Молодец, – протянула Ася. – Смелый. Легко признаёшься. – И добавила: – Хотя кого бояться – взрослым давно не до нас.
Так смешно произнесла это «взрослым», словно сама не была дамой и даже вдовой.
– Я тоже на водопады Иматры. Вот. – Легко расстегнула ворот, показала кривые полосы шрамов на ключицах и шее.
Растревоженный её торжественным тоном и внезапной откровенностью, Сашка тоже обнажил плечо с зашитыми мамой ранами – когда он сдуру порезался из-за отчима.
Ася кивнула. И произнесла как пароль:
– Водопады Иматры?
Сашка, окончательно сбитый с толку, подтвердил:
– Водопады Иматры!

4
Конечно, Сашке мешала вдова. Вела себя как ребенок. Плакала. Воротила нос от еды.
Они дошли до станции под Петроградом. И поругались. Ася хотела сесть в поезд, ехать прямиком в Виипури. А Сашка мечтал посмотреть столицу. Дворцы, статуи, картины и прочее. Надеялся, если повезёт, увидеть самого императора, пусть и без трона.
– Зачем? – твердила Ася своим противным режущим голосом. – Зачем тебе это всё?
Выяснилось, что Асю в Иматре, по счастью, ждут. Но у неё не было денег. Сашка мог купить ей билет и отправить одну, а вот смогла бы она добраться – не факт.
Из проезжающих мимо вагонов ей свистели дезертиры, звали с собой. Отпускали гнусные шутки.
На станцию под оркестр вышел отряд. Из вагонов уже не свистели, а выли, ржали, блеяли, кукарекали. Сашка подумал, что дезертиры так приветствуют уходящих на фронт. И верно: судя по речам, отряд отправляли в самое пекло.
– Вот что мне нужно, – сказала Ася. – Я с ними.
Сашка увидел: в отряде – только девчонки. Бритые наголо, в форме, с белыми черепами на чёрных шевронах. Аккуратные, прямые, серьёзные. Стояли по стойке «смирно», вытянув шеи, под обстрелом насмешек и непристойностей. Слушали военный оркестр и оратора.
– Батальоны смерти, – повторила заворожено Ася вслед за оратором. – Красиво.
Батальоны смерти!
И встала в конец шеренги. Мелкая, не в форме. Растрёпа.
Зазвенели команды, отряд пошёл вдоль путей. От Аси отмахнулись, она осталась стоять.
Сашка взял её за руку и повёл.
Ася всё время плакала или бормотала: «Зачем?» Жалко – у неё не осталось мечты. А ведь мечта, устремившись в грядущее, тянет к себе человека. Асю ничего не тянуло. Кроме водопадов Иматры. И Сашка расписывал их снова и снова.
Чем ближе подходили они к Петрограду, чем чаще встречали заставы. Под конец часовые совсем озверели: куда ни пойдёшь, раздавалось «Стой! Буду стрелять».
Без Сашки Асю застрелили б сто раз – она и под окрики продолжала слепо шагать.
Сашка устал от вдовы.
Отправился на разведку и наткнулся на местного мальчика. Тот тоже прятался от часовых, но при этом играл. Между ними сразу возникла симпатия. Они болтали, строили блиндаж в ивняке…
Ася лежала в траве.
Мальчик оказался вруном. Например, уверял, что ездил с отцом на вой ну. И не раз. Будто взрослые берут на фронт сыновей.
– Берут! – настаивал мальчик. – У нас вообще – отдельный вагон, со столовой и спальнями.
Сашка не спорил – раз такая игра.
– И отец не погиб?
– Нет, конечно! – воскликнул мальчик. – Иначе немцы б нас давно победили!
Сашка смеялся: будь у него отец, он, может, тоже представлял бы его великаном, от которого зависит, победят враги или нет.
Зато у мальчика были и отец, и мать, и старшие сёстры. Сашке страшно захотелось увидеть их всех, побыть, хоть вечер, в настоящей семье. Посидеть за столом, побеседовать…
Отец у мальчика – мировой. И вправду военный – вышел в старой полковничьей форме. Зануда: рассердился на сына за опоздание на ужин:
– Сейчас, когда нигде нет порядка, простые правила надо блюсти особенно строго. Тем более нашей семье.
Заметил лежащую Асю:
– Сударыня, нельзя лежать на земле. Вы простудитесь.
Та ответила грубо:
– Кто вы такой, чтоб командовать?
Военный нахмурился и увёл мальчика ужинать.
Эх, разве с такой грубиянкой кто-нибудь их пригласит?
Грело одно: они с мальчиком сговорились обязательно встретиться. Возможно, скоро – на обратном пути. Или позже, не важно.
Петроград был похож одновременно на ярмарку и на читальный зал – огромный, заваленный мусором, – где шли постоянно дискуссии. Никто не работал: люди бродили с одного митинга на другой. Везде развевались флаги, играла музыка. Всюду звучало: «буржуазия», «пролетариат», «империалисты»… Время от времени взрослые начинали петь решительно хором. То и дело споры кончались дракой. Сашка восхищённо вертел головой. Ему нравилось смотреть на статуи исторических личностей. Представлять себе, какие события повидал Петроград.
Лишь памятник Петру не понравился. В поэме Пушкина медный всадник – велик, оказалось – не очень. Царь – невзрачный, с лягушачьими лапами…
На свободе гуляло много помешанных. Один напал, когда Сашка показывал пасмурной Асе новенький, сияющий мозаикой собор. Завыл:
– Всё это – орудия рабства! Всё! Завитушки, картинки, фигуры – вся красота!
Нет ни одного красивого дома, где жил бы простой человек! Это для царей и попов понастроено! Художники были рабы, эксплуататорам служили за хлеб! Чтобы народ в дворцах и храмах от блеску робел и знал своё место. Всё надо сжечь!
И сделать по-новому! Для нового человека!
Сашка возразил бы сумасшедшему так:
– Наоборот: попы и цари служили художникам – платили им, и в мир смогла прийти красота. А собор и вовсе народ создавал по кусочкам – вон чего получилось…
Впрочем, спорить с безумцем – глупо. Тот визжал:
– За всё нашей кровью заплачено! – и полез уже драться. Но Сашка отмахнулся и помчался разыскивать Асю. Она, заскучав, побрела вперёд и растворилась среди гуляющих. Еле отыскал – стояла, уткнувшись носом в витрину. Спросил её:
– Вы голодная?
– Нет.
– Дальше пойдём?
– Не хочу.
Наклонился, заглянул ей в лицо – грустит. Глаза и нос мокрые.
– Чем вас порадовать?
Она захотела пирожное. Всю дорогу не ела, а тут – непременно пирожное, непременно от Елисеевых.
Во всех магазинах – хвосты за продуктами. Но в Елисеевском – нет, из-за цен.
Магазин, конечно, шикарный – почище дворца. Везде зеркала, хрустальные люстры, золото и лепнина. И настоящий оркестр на балконе. Причём в барабаны, похоже, била одетая во фрак обезьяна. Сашка не успел рассмотреть – пока озирался, Ася взяла пирожное, самое дорогое.
А на Невском лизнула его и бросила на проезжую часть. И Сашке не предложила попробовать.
Император им не попался. Зимний дворец выглядел нежилым. Зато настоящим дворцом смотрелся вокзал в Виипури. Даже император там был – большой портрет на стене.
В Виипури вообще не было никакой революции. Город Сашку поразил чистотой, спокойствием и красотой. Он казался не настоящим, а сказочным.
А билеты в Иматру оказались неожиданно дороги. Сашка пересчитывал и пересчитывал деньги.
– Нам в один конец, – нашла выход Ася.
Сашка поддержал. В Иматре те, с кем она хочет встретиться, может, дадут на обратный билет.
Но кассир вдруг отреагировал зло:
– Не продам билеты в Иматру! Только в оба конца. Указ императора.
– Нет уже императора, – пытался объяснить ему Сашка. – Свергли.
– А указ его – есть!
Ася села на мраморный пол.
И Сашка не выдержал. Он так долго мечтал! Если б не эта блаженная, всё б получилось. И поезд, и прогулки, и новый приятель, и Петроград. И до Иматры хватило бы денег. Потянулся к окошку кассы, в уме формулируя: «Дайте билет, один. Туда и обратно». Но кассир обратился к ним сам.
– Дети, – сказал печально, – возвращайтесь домой.
Домой? Сашка вспомнил с трудом: двор, сарай, бочка с карпами, кухня…
– Ася, – позвал, стесняясь, он ведь почти её предал. – Есть у вас дом?
Она ответила как заводная:
– Зачем?

5
Водопады оказались ручьём, текущим по скалам. Бурным, большим, но не стоящим путешествий.
Зато вокруг были камни, похожие на надгробия – с именами, с датами жизни и смерти.
– Наши, – сказала Ася. Непривычно звонким, почти человеческим голосом – не обычным, не кукольным.
И улыбнулась!
Словно кончилось колдовство. Разрумянилась, волосы на ветру распушились.
Глаза засияли.
– Готов? – крикнула весело. – Ты готов?
Сашка невольно заулыбался в ответ. Кивнул. Разве можно отказать этой чокнутой?
Они стояли на железном мосту над Вуоксой. Ася достала из кармана ключик на чёрной шёлковой ленте, привязала к решётке.
Сашка улыбался. Она обернулась, вытянулась, крошечная, смешная. Красивая.
Попросила:
– Подсади меня.
Он осторожно приподнял её, посадил на перила. И придерживал – всё-таки высоко, метров двадцать.
Вдали свистнул поезд.
Ася смотрела снизу вверх – то ли на Сашку, то ли на небо – так радостно и доверчиво, что он поцеловал её. Просто коснулся губами.
И всё. Чары вернулись.
Ася потухла.
– Не честно, – проворчала равнодушно. – Зачем?
Вздохнула:
– У тебя даже нет ключа?
У Сашки ключа не было.
Повторила:
– Зачем? Ты сюда приехал.
Сашка пожал плечами:
– Поглядеть. Водопады.
– Отпусти меня.
– Упадёшь.
Она удивилась:
– Ты что, кретин? Сюда приезжают падать. Прыгать вниз. Это же водопады Иматры. Все нормальные люди едут сюда за смертью. Почему, по-твоему, нам не сразу продали билет? Император из вредности, что ли… – И замолчала. Сашка из её жизни исчез. На него не стоило тратить время. – Отпусти.
По тропинке спустились и вышли на мост одетые в чёрное молодые люди и барышни. Похожие на Асю – бледные, молчаливые. Кивнули Сашке и Асе. Начали привязывать чёрными лентами ключики.
«Едут за смертью…» Сашка рассвирепел. Революция! Скоро не будет войны.
Рухнуло рабство. Строится новая жизнь… И где-то есть взрослые, которым эти дети, возможно, нужны. Сашка сам не заметил, как подумал «эти дети» о людях старше его. А они все погибнут!
Если взорвать себя, покончить с собой у них на глазах особенно страшным, немыслимым способом – не поможет. Сломать металлический мост? Запрудить Вуоксу? Ну не адом же им грозить?
– Стойте! – крикнул Сашка.
Его крика никто не заметил. Будто камень упал где-то в лесу. Или хрустнула ветка.
Самоубийцы холодно обнялись.
– Почему? – заорал ещё громче Сашка. – Сейчас, когда все стали свободны!
Ему ответила лишь одна из девушек. Встала на перила, раскинула руки и крикнула радостно:
– Мы свободны!
Остальные не обращали на Сашку никакого внимания.
Девушка прыгнула.
Все посмотрели вниз, кроме Сашки.
Он видел только длинный ряд бесполезных, никому не нужных ключей.
– Мне больно, – сказала Ася. Сашка по-прежнему крепко держал её.
И с внезапным упрямством решил продолжить держать – так долго, сколько получится. Стоять вот здесь, среди карельского леса. Камнем. Горой. Покрыться мхом.
Но дождаться, пока хотя б одному человеку из этих – с ключами – захочется жить.
К мосту подошла пожилая пара. Не то чтобы подошла – шёл старик, элегантный, одетый в белое, с трудом толкая большую коляску с сидящей там дрожащей и моргающей дамой.
На середине моста дама повернулась к спутнику:
– Здесь. Останови, пожалуйста, милый.
И целую вечность, блаженно задрав лицо, подмигивала скалам, деревьям, воде.
Старик гладил пальцем тулью старушечьей шляпы.
Под мостом клокотал поток.
– Спасибо, – зашевелилась старуха. Повторила: – Спасибо. Я боялась, не увижу их никогда. Водопады Иматры.
– Они восхитительны.
– Да.
Александр осторожно снял Асю с перил.
– Моё почтение, сударыня, сударь, – обратился к ним нарядный старик. – Могу вас попросить об услуге? Помогите мне выкатить коляску обратно к тропе. Будьте добры.
Александр стискивал Асину руку. Ася терпела. Вдвоём они взялись за белые поручни.
Александр толкал коляску, косился на старика. Ему казалось, тот похож на дедка, помиравшего в поезде. Но так и не понял, похож или нет. Все старики на одно лицо.