Светлана Андроник – поэт лирического склада. Нервная ткань её стихотворений держится на искренности поэтического высказывания и исповедальности. При этом стих её – напористый, экспрессивный – наполнен неожиданными поворотами внутреннего сюжета. Её стихотворная речь словно бы перетекает от строки к строке, от слова к слову, разворачивается и вступает в драматический спор со своими же суждениями, своими мыслями, своими переживаниями. Таково, например, стихотворение «Ветреное», открывающее подборку. Оно очень характерное для Светланы Андроник, и является замечательным примером её драматического мировидения.
Д. Ч.
ВЕТРЕНОЕ
Борису Пастернаку от Ольги Ивинской
пока ты усмиряешь сквозняки,
ловлю тебя заботами простыми.
окно починишь? на, пальто на-кинь,
простынешь.
какая роскошь, господи, одни.
ты мой несвоевременный, но поздний…
у нас врасплох кончаются то-дни,
то гвозди.
а дыму сигаретному сквозняк
ровняет разметавшиеся кудри.
ты бросить обещал ещё на-днях,
но куришь.
смотри, как город сумраком обвит,
как ветер пьяно путается в вязе.
он знает всё о нашей не-люб-ви,
но связи.
нам с рук сходила не одна зима,
сойдёт и эта… небо узловато…
а я во всём, как водится, са-ма
не виновата.
умру от смеха, ты такой чудной
стоишь в ушанке, свет фонарный застя…
спасибо за украденно-е,-но
счастье…
давай оставим сквознякам проём,
нам ветреным теряться проще в гуле,
не врозь, но врозь,
вдвоём, но-не-вдво-ём,
и пожелать грядущее своё,
кому, скажи мне,
другу ли,
врагу ли?
КРЕЙСЕР
День за днём идёшь в ночные рейсы, круг, металлургический завод,
на его отшибе – ржавый крейсер, и ему не снится ничего.
Объезжаешь ямы и траншеи, потихоньку входишь в колею.
Небо сонно вешает на шею молодого месяца петлю.
Под ногой меняются педали, города ложатся на бочок.
Свет переключаешь – ближний-дальний, и людей, как свет, – т – т – в
один щелчок.
Пролетают годы, не заметить, и свистят, как пули у виска.
Всё проходит, остаются дети, память и гремучая тоска.
Что ни город, думаешь о доме, медленно смыкаются глаза.
У рассвета тёплые ладони, оттого слабеют тормоза.
Обгоняешь время, реки, рельсы, и приходят мысли за рулём,
чтоб тебя на старости, как крейсер, не спихнули на металлолом.
КОГДА Я ПЕРЕСТАНУ БЫТЬ БОЛЬШОЙ
когда я стану тонкая как нить
я научусь себя переводить
на языки которыми владею
куплю в комоде шерстяной платок
коту лото
семье играть лоток
по вечерам
гадать на орхидее
когда я перестану быть большой
ты скажешь мне всё будет хорошо
а я твой голос в трубке не узнаю
оставшимися крошками ума
я догадаюсь что пришла зима
по памяти гуляет ледяная
запрячут спицы ножницы ножи
и кто-то скажет ласково ложись
почистят сажу и затопят печку
в моих пределах бог отключит снег
и я умру счастливая во сне
а ты всплакнёшь увидев в ленте свечку
ШАРЛОТКА ДЛЯ НЕМЫХ
С годами прохудилась тишина, как занавеска старая из ситца,
посмотришь сквозь – и улица видна, и хочется пойти наговориться
с прохожими – случайными людьми, мол, как погода, здрасьте,
извините…
Нам столько лет молчится, чёрт возьми, что время серебристой нитью
уже скользит в игольное ушко´ и незаметно продевает с тыла,
стежок выводит плавно за стежком – мои виски
и твой затылок.
А в общей печке мельтешит огонь, я смешиваю яблоки с корицей,
казалось нам, что времени вагон, куда спешить – ещё наговоримся.
И вот – первопричина немоты уже погребена и недоступна,
не я нема, не мы немы, – но ты.
Теперь соседкой прихожу на стук, на
запах утра, кофе, молока, валерианы, да – не коньяка,
в искусстве «вымолчать» в согласных два кивка,
мол, раз пришла, то, ладно, оставайся» тебе нет равных, хмыкнешь
невзначай,
а я бледнею, растеряв слова все, мол, вот шарлотка, можно ставить чай.
И жестовый язык приняв за свой, застыну молчаливая в окне я,
ведь каждый, тот, кто был недотобой, мне на беду, любил меня сильнее.
Ночного неба звёздная волна, смотри, смотри, раскачивает барку.
С годами прохудилась тишина, как старый бархат.
А свадебный фарфоровый сервиз в серванте затеняет давний снимок.
И мы молчим под чайниковый свист, и кипяток ворчливо льётся мимо…
ПОСМЕТЬ
не потерять друг друга не посметь
пока нас в профиль не узнает смерть
в холодный заострённый подбородок
пока мы живы и не знаем брода
и бродим по болотам – болотам
раскачивая звук то тут то там
то вместе то порой поодиночке
но возвратясь в указанную точку
отсчёта полушепота секрета
где тыква превращается в карету
проигрываем в туфельку надень
коль не на ночь то стало быть на день
пока на небе держится вода
пока нас пожирают города
деревни мегаполисы столицы
посметь не потеряться и продлиться
прожечь себя в звонке или письме
оставить на листе небрежной формой
один из дней
без знаков и границ
и на одной из тысячи страниц
рассыпать буквы белые
на чёрном
ЗАТЕРЯЛИСЬ В СИНЕМ
А мы с тобой не виделись сто лет,
что хочется почистить пистолет,
пиф-паф от удивленья застрелиться.
Ведь сколько городов лежит на лицах,
и лет, и переулков, и границ,
и сколько отпечатано страниц
тех книг, которые мы вместе не читали.
И кто тебе я, ровня ли, чета ли?
Молчим про целлюлит, радикулит,
и гадкой песней радио скулит,
что хочется певцу прийти на помощь.
И оборвать смущение: а помнишь?
Но, чёрт, воспоминания пугают,
был мир другой и музыка другая,
как вечерами свет скользил зернисто,
когда мы были импрессионисты.
И удавалось всё, ложилась карта.
Нас закрутили мельницы Монмартра,
и выдернул Моне ли Ренуар.
Друг другу не сказав «оревуар»,
беспечно разошлись на сотню лет,
чтоб с кем-то стать удачливей, красивей,
мы на Балу в Мулен де ла Галетт
бесповоротно затерялись в синем…
АЛОХА
Она то ли магия, то ли мания, движения её легки.
С ней что виски, что сигареты – всегда на равных.
Каждый раз, как голодный кот у рыбного ресторана,
ты стоишь перед ней на расстоянии вытянутой руки,
шаг не смея ступить в эту пропасть, в сплошной угар.
И когда в потемневших глазах её зацветает вереск,
ты уже ни черта не помнишь и ни во что не веришь,
потому что близка, божественна и нага.
После каждой безумной ночи утро её свежо,
кроме – стать режиссёром, мечтает о Рио и о Гавайях.
Ты уверен, она и там когда-нибудь побывает
с кем-нибудь помоложе, и от мысли в груди ожог.
Ты и душу бы продал, чтоб стрелок замедлить ход.
Как бы жизнь ни швыряла и порой ни бывало плохо,
но как только ворвётся она, крикнет в дверях: «Алоха»,
понимаешь, что лучшего с тобой уже не произойдёт…
Но случается время, в одно из утр, кроме сводок и новостей,
про обвалы на биржах и том, что приближается астероид,
говорит: «Ухожу… Алоха… Окна плотней закрой, ведь
обещают грозу…» и неспешно покидает твою постель…
Словно скрип тормозящей одновременно тысячи поездов –
закрывается дверь. Вот и всё, ничего подобного не случится.
Завтра снова начнутся числа, их сменят другие числа,
и наступит дрянное «после», дряннее, чем было «до».
Не проходит, а тянется время. Небо строит новый парад планет.
В стопке старых бумаг ты находишь её рисунки,
понимая, разрушен твой персональный бункер…
Ты всё ждёшь астероид,
а астероида нет и нет.
БЕССОНЧАТНОЕ
И эта ночь – древесная смола,
не коротка, но всё-таки мала,
как память писем старого стола
в небрежной стопке скомканных конвертов.
У ночи на прицеле каждый чат,
о чём чернила сохнут и молчат,
о чём горчат и блёкнут при свечах,
где едкий дым сознанием крутит-вертит…
Когда не просишь сердца, – но плеча,
без первого немыслимо второе.
И утро вспышкой первого луча
спешит запечатлеть, как полароид,
размытый миг в растерянных глазах,
когда слепая нежность, как лоза,
ещё не крепнет, только обвивает…
И как горит страница черновая
шершавым словом, вышедшим из моды…
Молчать дороже, где ничья свобода –
не одиночество, но страх отведать старость
недовлюблённой, в час, пока все спят,
ты строчки перекручиваешь вспять
и крутишь мышкой колесо сансары…
Опубликовано в Эмигрантская лира №2, 2022
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!